Отступник
Шрифт:
— Э, нет, Василий! Я никому так просто шею не сворачиваю… — зловеще проговорил толстяк, наклоняясь к ребенку. — Мне его шея еще послужить может, да и не только шея…
— Потом только думай, куда его труп девать… — неодобрительно отозвался Василий.
— А денем мы его потом туда же, куда и всех деваем — в печку… Ну-ка, стервец этакий, вставай! — толстяк протянул руку, схватил мальчика за воротник куртки и дернул вверх.
Даже в сгущающихся сумерках было заметно, как Мироша был бледен и перепуган до полусмерти. Немигающими глазами он смотрел
— Мой тебе совет, Гришаня, избавься ты от него… — лениво проговорил Василий, не спеша закуривая.
— Погоди, придет его время — избавлюсь, — засмеялся толстяк и встряхнул ребенка: — Ну что, поганец? Боишься? Бойся, бойся, ты нечисть маленькая… И что тебе в твоем аду не сиделось? Ну, ничего, я тебя туда верну. А пока напомню, как оно там… — парень говорил мягко и тягуче, но вдруг схватил Мирошу за волосы и рванул с силой.
Мироша закричал, но человек раскрытой ладонью резко ударил ребенка по лицу, и колени Мироши подогнулись. Он осел на землю, и толстяк выпустил из пальцев воротник его куртки.
— Ты убъешь его, Григорий, — заметил Василий.
— Ну тебя, Васька, я же вполсилы… и не кулаком, — отмахнулся толстяк.
— Вполсилы? Для такого червяка и четверть твоей силы будет вполне достаточно… По-моему, ты уже дух из него вышиб, — Василий присел на корточки и потрогал Мирошу. — Удивительно… Он так свалился, что я думал: помер разом. Но нет, он еще жив… Слушай, Гришаня, у него нет амулета!.. Разве такое бывает?
Толстяк наклонился, вгляделся в неподвижное тело и удивленно отозвался:
— Действительно, нет амулета. До сих пор такого не бывало. Я за одиннадцать лет прикончил восемьдесят четыре поганца. Да еще те, кто пока жив. Девять десятков амулетов у меня лежат в коллекции…
— У этого ничего нет, — повторил Василий. — Послушай, да леший ли он?.. А то как бы не вляпаться, шуму-то будет…
Григорий тоже присел над Мирошей и стал его ощупывать.
— Ну ясное дело, леший… Во, голову пощупай, чувствуешь, рожки намечены…
— А уши-то? — возразил Василий. — Уши: видишь, хоть и крупные, а форма у них довольно обычная…
— Уши? — переспросил Григорий. Он был занят тем, что разжимал крепко стиснутый кулачок Мироши. — Не знаю, как уши, но самое главное — это ногти. Смотри, Васька, какие ногтищи! Ты еще в чем-то сомневаешься?… Ах ты, да чтоб тебя!!!.. — вдруг взвыл толстяк, вскакивая. — Еще царапается, собака!!
Размахнувшись ногой, он ударил мальчика в живот. Мироша дернулся и скорчился, не издав ни звука. Василий поднялся на ноги и проговорил:
— Да не бей ты его так, ведь раньше времени подохнет…
— Я не понимаю, Василий, что ты так о нем печешься? — злобно прошипел толстяк. — Я ему устрою жизнь… Запоет соловьем… Ладно, если ничего лучшего пока нет, будем довольствоваться этим, — он обернулся куда-то назад и прокричал:
— Вы где там тащитесь? Я долго вас ждать-то буду?!
На поляну один за другим вышли еще четверо, все молодые, почти подростки, в спортивных
костюмах со стриженными под машинку затылками.— Я для кого, собственно, стараюсь? — заворчал Григорий, потирая исцарапанную руку. — Тащите его в лешачник.
— Да что толку от него? — бросил один из стриженных мальчиков. — Его соплей перешибешь.
— Да вы что, сговорились сегодня? Такие все стали скорые на язык! — разъярился толстяк. — Вам ни к чему, так мне нужен! Мне лично! Вам этого мало? Да за то, что он меня поранил, я его просто так не убью. Он у меня сто раз и папу, и маму вспомянет… Берите и тащите поганца, кому сказал, а не то ни одну собаку к себе на порог больше не пущу!
— Будет орать-то, Пряжкин! — буркнул один из подростков.
Двое парней подобрали с земли Мирошу и потащили его под руки. Ноги мальчика волочились по земле, зацепляясь за кусты. Григорий Пряжкин выругался и махнул рукой:
— Пошли, Василий, постреляем немного…
— А у тебя есть, в кого? — осведомился Василий.
— Для тебя специально припас четыре отменных экземпляра…
— Меня не устраивает лешак, привязанный к столбу… — засмеялся Василий.
— Для тебя у меня есть особый загон, так что мечущиеся мишени тебе обеспечены, — заверил Пряжкин, и оба они медленно побрели следом за парнями, утащившими Мирошу.
Шеп отпустил плечи Лиды, и она встала на колени. Ее одежда была вся вымазана в грязи, иголки и обрывки сухих листьев прилипли к джинсам и куртке. Отряхиваться было совершенно бесполезно, да и не это сейчас занимало Лиду.
— Что же теперь делать, Шеп?
— Вам, Лида, надо вернуться в дом Вали. Скажете ему о том, что видели. А я должен пробраться в Лешачье Логово и кое-что взять… — угрюмо сказал Шеп. — Постараюсь вернуться побыстрее…
— А если Мирошу убьют прямо сейчас? — испугалась Лида.
— Все может быть. Но голыми руками этих мерзавцев не остановить. Я сейчас выведу вас на тропинку, пойдете по ней мимо усадьбы Пряжкина, что на самом краю деревни, а оттуда до дома Валентина метров триста… — Шеп говорил бесстрастно, как автомат, но его зеленые глаза сочились тоской и страхом.
Он вышел на тропинку и просто махнул рукой:
— Вам туда, Лида. Будьте осторожны…
Его голос осекся, он коснулся рукой своего странного плетеного амулета и что-то беззвучно прошептал, словно молился. Потом он махнул рукой и быстро побежал в самую чащу.
У Лиды заныло сердце, и, не пытаясь больше остановить Шепа, она поспешила по тропинке в ту сторону, куда указал ей леший.
Когда лес впереди стал редеть, она почти сразу увидела большущий дом за двухметровым бетонным забором. Забор окружал довольно обширную территорию, не меньше пятидесяти соток… Оттуда слышался хриплый собачий лай. У ворот стоял и курил тот самый Василий. Это был мужчина лет сорока, худощавый, с правильным, гладким и очень серьезным лицом. Он немного устало посмотрел на Лиду, но, видимо, женщина не вызвала у него ни подозрений, ни интереса, и он равнодушно отвернулся.