Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

БАЛЛАДА О «ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ»

Тяжко идет броненосец в рейс. Все дальше земля — старый кабак… На мостике капитан. На губах тринадцать чертей… У глаз его — цейс. В раздумье морщится хмурый лоб… На траверзе солнце и синий чад. Жерла орудий, как жабы, глядят — каждое в небо вздымает зоб. Жмурки безбрежья… Клокочет даль. По палубе — дождика теплый крап… Звенят якоря. На бакборте трап тихо и холодно скрежещет о сталь… Во мгле — океан умолк и обмяк… Внезапно — приказ: — Повернуть! — Вест! — На траверзе мачта воздела крест, на мачте виснет кровавый флаг… Остер, как кортик, курса пунктир… И рвет смешок на губах лейтенант. На том корабле, на остатках вант, развешаны трупы… — Как холодно!.. — Бррр!.. Все ближе корабль… Все страшнее… И смрад уже броненосцу наперерез несет налетевший легонький бриз… — Повернуть!.. — Назад!.. Ушли далеко… А по спинам — мороз… Как только на палубу сумрак упал, на баке товарищу рассказал о «Летучем голландце» рябой матрос… На волны дышал ветра шалого мех… Схватившись за черный, холодный борт, стоял капитан, вдруг — рванулся, как черт, и в спазмах сквозь зубы выцедил смех: — «Летучий голландец»?! — Ха-ха-ха! — Ведь то — коммунаров расстрелянный бриг!..— Но тут пошатнулся… И хохот — вмиг назад затолкал в свои потроха… В раздумье морщится хмурый лоб… На траверзе злато и синий чад. Орудия жабами в небо глядят — вздымает каждое скользкий зоб. Жмурки безбрежья… Клокочет даль. По палубе — дождика легкий крап… Звенят якоря. На бакборте трап холодно, жутко скрежещет о сталь.

БАЛЛАДА СЕНТИМЕНТАЛЬНОЙ УЛЫБКИ

Меж сердцем и разумом снова разлад: я грустный итог подвожу… Над пульсом, над ритмом английских баллад в потемках вечерних дрожу. Хмельной мотылек залетает в окно, и в жилах моих — не кровь, а вино. Я милой, чьи губы — как маковый цвет, в стихах сочиняю привет: О, что мне поделать? Ты знаешь сама, что ночь сантиментов — нема! И чувство мое — заколдованный круг… А к лирике звездной — я глух! Только к тебе я любовью томим! Нет в мире подобных фей! Можно было б коробки сластей украшать портретом твоим! Губы твои, Очи твои — гнетущая красота! Они — не мои, они — ничьи… они — миражи… мечта! И все безнадежнее, все слышней секунд безжалостный бой… Что ж, мучай меня! И в кровь мою влей полыни терпкий настой! Попробую стать безразличным — и умолкнут губы мои… Но так безрассудна и молода крови моей маета! Вот завтра всю горечь с души я сотру, и ветер ее унесет… Не стану стихи продолжать поутру, а просто забуду все… Но милой, чьи губы — как маковый цвет, уже сочинил я привет… Хмельной мотылек тихо канул в окно — в саду затерялся давно… …Вот только у разума с сердцем — разлад: печальный итог подвожу. Над пульсом, над ритмом английских баллад в тревоге неровно дышу.

Михайль Семенко

МОМЕНТ

Несколько нестройных впечатлений Проводил на вокзал сестру Было нежное утро Мы продрогли на ветру Ждали поезда часа два лениво работала голова. Сыро и скользко на Ромодане Побежал купить билеты Заодно газету Небо замутилось было оно так близко И словно в тумане Гайдамаки на платформе с винтовками жупаносвитки в невиданной униформе. Во встречном поезде встретил давнего знакомого его путь лежит через Азию в горы мною недавно покинутые места мне хочется сесть в вагон в противоположную сторону умчаться хоть дорога крута к чужим далеким родным милым берегам. Но мы руки пожали и я в Кибинце. XII.1917. Кибинцы

МИСТИЧЕСКАЯ МАГИСТРАЛЬ

Я жду когда ветер сделает свое дело Когда рекламно охватит город профанация Когда вспыхнут огни и погаснет небо И замигает в глазах праздничная иллюминация. Я жду минуты когда дороги сойдутся Пересекутся параллели и сольются спирали Все пути направленья давно уже рвутся Все дороги сходятся к мистической магистрали. 2. VI. 1918. Киев

МОЛОДЫЕ АВИАТОРЫ

Я приветствую вас, молодые авиаторы, И тепло пожимаю руки. Сдвинулся искусственный экватор, У моего порога вырос бамбук. Я освещаю сердца бензинного блеском Шум пропеллера и кожаное кепи. Все огражденное рушьте с треском — Интернациональте степи! 1918. Кибинцы — Киев

ОЖИДАНИЕ

Прошло 5 веселых трамваев. Вас нету. Ах, как зимно на углу ожидать в мае, Когда пустота немая в сердце поэта. Вышла панна — совсем не похожа на Вас, Ландышами благоухая. И долго-долго следил мой взгляд, Как каблучки блестят, И мечты качали меня, играя. 1918

ПОЭМА ГРЯДУЩЕГО

Неведомые грохоты и громы Изобретений новых и патентов Блестящей меди солнечные пятна Строенья гордые железных архитектов — Душа моя полна соревнованья Вся сила разума горит в порывах И кровь моя вся пенится в стремленьях — Луч ощутить искусственного солнца. Мой взгляд опередить готов экспресс Он между склонов каменных проходит Которые в себе пока что прячут богатства будущей реализации Пересекают горные долины усовершенствованные каналы вдоль тучных стад ухоженной скотины до волн прозрачно-голубых а там гранит кончается суровый и там начало той голубизны что гордо именуют океаном он атомным движеньем побежден микроскопическим необоримым и кабелем преодолен бескрайним который пробирается по дну. Мой взгляд электроток опережает моя бессонность зверя побеждает таящегося до сих пор во мне мое нечаянное вдохновенье аморфность изгоняет из меня моя же гениальность завалы обстоятельств разрушает. Себя я ощущаю без границ себя я ощущаю надкультурным надрасовым я чувствую себя с бессильем атавизмов я сражаюсь которые все больше угасают и становлюсь грядущим я и сильным и шумы постепенно переходят в неведомую музыку бетона и человек что сделан из железа встает уже слепящим силуэтом и вот он во весь рост стоит на фоне материи что им побеждена. Недаром электрическая воля из глаз его распахнутых струится в ней скрыты необычные приметы пред нею горы рушиться готовы простор и время слиты в ирреальность и мирозданья строгие законы способна эта воля изменить вот так великий синтез создается эгоцентризм и объективность слиты и апогеи восхода и захода свиваются в неслыханный клубок в своем интуитивном единенье сошлись я вижу в неизбежной точке природа порожденная — с природой которая другую порождает.

ПОЭМА ОТВАГИ

Ночно. Пятнит фонарная рама. Постель белеет — ведь я не сплю. Стихла, промчавшись по улице, драма. У-лю-лю. В засыпающую мысль Искры гирляндных слов. Я хочу, чтобы мне приснилась Гренландия В брильянтах бескошмарных снов. Друзья мои, закройте энциклопедии и фолианты! Друзья мои, в экстазе вперед — другого нет! Пусть каскадно голубятся веранды И опурпурит вселенная бред. Кто вскрикнул: — боюсь —? Скажи матери, что надежд ты не оправдал всех! Потому что в душе ее мрачный груз. И — презираемый — ты услышишь мой смех. Неведомыми нитями Прошиты дали мировые. Энергия — электрическими ручейками — Заполонила весь свет — И исчезнут слабые, исчезнут смешные, Исчезнут больные В распаде неиспользованных лет. Я электричество включил, Друзья мои, ночью — для вас это! Я ко сну и болоту себя не приучил — Я не могу спать, не могу до рассвета. Кто там зажег во мгле неясной Факел блестящий над маревом стен, Обнимающих пустоту, Чтоб осветить дорогу мечте напрасной, Чтоб осветить руин красоту? Сбегайтесь, сбегайтесь, титаны-великаны, Силуэтами тайными со всех сторон! Это я зажег электричества океаны! Это я разбудил звон! Бояться вестников не надо, Не оглядывайтесь, не возвращайтесь назад! В мусорниках, запоэтизированных цветами, И там, где кладбищ ограда, Змеится мистический гад. Я люблю, я люблю бульварные взгляды, Я не подам несмелым руки. Кого голодом одолженным Косит смерть без пощады? Кто отчаянно просит: — кинь —? Перейди, перейди разъяренную улицу, Прямо в глаза сумасшедшему глянь. Пусть вниманье твое и мозг напрягутся, А ты рассмейся и стань! И когда станет неприветно и холодно — Зайди в городской сад. Друзья мои, не бойтесь вестников! Друзья мои, не возвращайтесь назад! И кого крик неожиданный оглушил — Тот оскорбил существованьем И эпохи величье, и нас. Друзья мои, я встал и электричество включил, Друзья мои, ночью — это для вас! 1918

ОСЕННИЕ СКРИПКИ

Ночь вздыхала последними каплями Пришептывая съежился сад Тоска исходила затененными пятнами И был таким заброшенным фонтанный каскад. Программа завершается скрипичным соло Листки трепещут на пюпитрах нот И был слишком болезненным тоскующий голос И был таким ненужный завершающий гавот. Умирали все отблески Умирали все надежды вздыхая тяжко И был таким чужим и далеким кафе-ресторан И казалось — не прикрылит и сердце не обогреет Пташка И казались такими неприступными Тающие силуэты панн. Толпа втягивается в электрические ворота Предстают такими мизерными передэстрадные скамьи Была такой прозаичной и будничной забота И так жаль было праздника И в сердце плакали ручьи. Седовласый дед вспоминал о далекой молодости Окрыленность Механически офутляривая предназначенную виолончель На музыкантах печатью лежала Усталость и отрешенность И так нереально грустил за киоском Боттичелли. И казалось с самым дорогим на свете Связующие рвутся нити Там где скрипок осенних Затерялись звуки печально Оглядываясь на трамвай Думаешь о гогеновском Таити И шагая по тротуару Приглядываешься к трепету точек дальних. Вспоминаешь что завтра идти на лекцию Английского языка Берлица Зима минует кровь за океаны Всей молодостью властной позовет А то что было навсегда исчезло И не вернется больше безусловно И ты уже без жадности особой Взираешь на зеркальные витрины Кондитерских закрытых и кафе. Проходят мимо людные кварталы Безудержны огни и грохотанье И от мечтаний на плечах свисает Уставшая сверх меры голова И вспоминаешь слышанные прежде Ты всплески что нежны были как голос Какой-то позабытой русодевы И вспоминаешь теплые — но чьи же? — Недавно отзвучавшие слова. 1918

МАЛЬЧИК

Молод я, но многое познал, Мир и жизнь постиг довольно рано. И душа еще желает ласки, Я еще ребенок — и когда же Взрослым умудрился стать? Я желаю друга, как когда-то, Когда был еще идеалистом, И к тому — достаточно наивным. Пусть меня хоть кто-нибудь поймет! Мальчик я еще — о встрече с панной Я мечтаю, до сих пор желанной. Ко всему еще — я непрактичный, И пугает женщина меня. Что еще сказать? Непостоянен. Жизнь моя — как будто белый круг. Погодите — завтра Арлекином Стану я, И зазвенят на шее Маленькие чудо-бубенцы. Жизнь меня, похоже, обогнала, Только я романтиком остался, Мне трагедия — любая малость, А мечтанье — вражеский огонь, И любая искренность — ошибка, И стремленье означает рабство. Так и попадаю я в неволю — Создавая для себя свободу, Раб свободный — так меня зовут, Смелости моей не удивляйтесь,— Замешательство ее сменяет. И бездарность сменит гениальность. И, порой бывает, слезы друга — Вот доброжелательность моя. Я своих дорог совсем не знаю, Я творю, Во мне творится мир, Он не существует без меня. Ночь пройдет, Тогда я — снова ваш. В общем, я такой обыкновенный, Опаленный жертвенным огнем, Всю свою свободу подаривший Собственным созданиям своим. Сколько будет тех ночей — не знаю, Сколько дней — не ведаю я тоже. Никому я не принадлежу, И ничто мне не принадлежит. Мальчик я еще, И не дивитесь Силе необузданной моей. Три седых, глядите, волоска Тоже в шевелюре у меня. 1919

ПРИЗЫВ ВЕКОВ

Зовет меня очерченность стальная, Влекут бетонные мосты, Перила из цепей И каменные баррикады. И примет в пасть свою беззлобный гнев, Что ко всему на свете безразличен, И примется судьба моя бессильно Тот круг, что спаян, размыкать. И трубы черные разрисовали небо Каким-то адским содержаньем, И лесом, издали манящим, Подчеркивают дальний окоём. Ритмические птицы, Сталь ослепительную рассыпая Над городом, хотят разбить на части Эфир, что метафизики лишен. Зовут, зовут меня — железный грохот И неумолчный шум огромных толп, Идущих под бетонною защитой. Зовут меня поэмы, В которых память не волнует душу, Где интересы с замыслами вместе Пересеклись крест-накрест. 1919

ПРИЗЫВ

Не будьте, не будьте такими озабоченными — По Крещатику ночью не бродит хмарь. Не делайте, не делайте лица сосредоточенными, Выбросьте карманный словарь. В черную ночь — электричество беззаботное засветите, Представьте, что вокруг вас — храм. Разрушенность стенную полюбите, полюбите — Больше нету, нету драм. Освободитесь осторожно от хмурости банной, Задерите голову ввысь, Где размах аэропланных препон. Не признавайте мудрости И от тоски непрестанной Заведите граммофон. Я не люблю видеть вас сосредоточенными, Вас связывает карманный словарь. Почувствуйте душу душой неозабоченной, По Крещатику ночью не бродит хмарь. 1919