Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

НОЧЬ

На вереницу хаток над рекою ложится тень, как матери рука, все предается неге и покою. С левад несется дробный звук звонка коров, что поворачивают к дому, и нежный голос дудки пастушка. Степной зефир свевает с плеч истому и бронзовые лица холодит, в скирдах ерошит старую солому. В тиши журавль колодезный скрипит. Пыль улеглась. В прорехе звездной шубы зарница всеми красками горит. То здесь, то там пускают в небо трубы змеистых серпантинов сизый дым… Готовятся к ночлегу трудолюбы. Меж сумраком и тьмой неуловим летучий миг. Стучат в клетях засовы, под окнами бормочут мальвы: «Спим!..» Лишь за селом, в густой листве дубровы, влюбленным соловей тревожит грудь. Янтарные глаза таращат совы. Таинственно мерцает Млечный Путь, сребристым молоком залив просторы,— господствует над всем краса и жуть. Темнеют крепостной стеною горы, а с гор тропинка скачет, как ручей, плетя замысловатые узоры. Она бежит, чем дальше, тем быстрей, сквозь черный бор и трепетные нивы, как будто кто-то гонится за ней. Торопится, нема, нетерпелива, лишь иногда через нее промчит, как призрак ночи, заяц боязливый. Лишь изредка неясыть прокричит, встряхнет крылами и утихнет снова. Ночь приложила перст к устам и спит. Сияет в небе месяца подкова. Не слышен над недвижною водой ни шорох трав, ни шелест камышовый. Излучина реки покрыта мглой туманною, что вся дрожит, струится, как в танце стан русалки молодой. Сама себе во сне долина снится… 1926

БОЛЬ

Сидели в синем сумраке соседи, вкушая по крупинке шуток соль… И вдруг в житейской дружеской беседе негромко прозвучало слово «боль». Как зеркало воды пушинка рушит, уроненная птицей в озерцо,— встревожило покой, смутило души то брошенное походя словцо. Унесся кто-то в прошлое: он — мальчик, стоит перед кустом цветущих роз, до крови у него ужален пальчик, глаза полны невыплаканных слез… А кто-то в золотой осенней вьюге рыдал, с листвою падал на погост, вбирал в себя симфонии и фуги, грудь обхватив руками вперехлест. Срывались миги — жемчуг с ожерелья… Весна шептала: «Радуйся, мечтай!.. Отступит грусть, придет черед веселья, всем завладеет яблоневый май». И шепот плыл так нежно, так шелково, касаясь гулко бьющихся сердец… И лишь один, услышав это слово, стал бледен, как мертвец. 1926

«ГЕЙЗЕРЫ НА ТРОТУАРАХ» (Из цикла)

I

За витринами желтого солнца осколки, тротуары — палат поднебесных паркет. Туго талии дам перетянуты шелком, изгибается коброй корсетный хребет. В тротуарах намеками смутные блики, в колыханье ритмичном сплетения тел. Напомаженных губ бессловесные крики вперемежку с пучками амуровых стрел. Взмахи длинных ресниц, смех ледово-стеклянный. Все несется куда-то на мутной волне… Жесты страстные, жадные взгляды: «Желанный, Скоро ночь. Кровь играет. Иди же ко мне!» Вдруг средь этого шика и этого лоска, кутерьмы, парфюмерного запаха роз,— перепачканный маслом, углем и известкой, появился в спецовке Рабочий-колосс. Он, неся за плечами зари побежалость и в карманную глубь опустив кулаки, шел, и мигом толпа перед ним расступалась, точно смерч оголял дно житейской реки. Молкнул похоти глас и бренчанье брелока, утихал на пути его лепет, галдеж. И хоть взором блуждал он отсюда далеко, по толпе прокатилась гусиная дрожь. Мимо чистеньких, сытых,— в мазуте и саже, шел Рабочий, жуя заработанный хлеб; был для них он, как пуля в церковном витраже, будто в полночь увиденный собственный склеп. 1928

Дмитро Загул

«Ты полночной порою приходишь…»

Ты полночной порою приходишь, В час, когда уже крепко я сплю, Глаз лучистых с меня ты не сводишь, Утешаешь: не плачь… я люблю!.. Я словам твоим внемлю душою И сквозь сон улыбаюсь тебе, Взгляд твой нежный горит надо мною, Простираются руки в мольбе. Горячо ты меня обнимаешь, И в объятьях я таю во сне, Поцелуями сердце пронзаешь, Лаской грудь разрываешь ты мне. И в слезах я глаза открываю, Исчезает отрада-любовь. Ночь вокруг без конца и без края — Нет как нет моей радости вновь…

«Когда на ладонь я склоняю чело…»

Когда на ладонь я склоняю чело, Является в грезах родное село: И поле вдали, и за рощей мосточек, И старая хатка, и темный садочек, Где детство беспечно по тропке брело. Вон там на лугу мое счастье цвело,— Ольха над прозрачным ручьем наклонилась, Отара, пыля, с полонины спустилась, Сторожко журавль расправляет крыло… Лишь там мне в ненастье тепло и светло!

УТРЕННЕЕ СОЛНЦЕ

Солнце рассвета — сердце мое,— Зеркальная глубь тепла. С прозрачным утром оно встает… И смотрите, уходит мгла! Близка вам, понятна моя душа,— В ней плески и ваших волн… Радость, песком золотым шурша, Качает унынья челн. Я души убогие обогащу, Краскам восхода рад, Торбы нищие позлащу… Возьмите мой мир, мой клад! В пропасть низринь холодную тень, Мертвую тишь порушь! Буду играть я и ночь и день На арфах ваших душ. Я не встревожу спокойных дум Печалью души своей. Милы мне те, кто хмур и угрюм, И те, что весны звончей. Разве не солнце — сердце мое? Не кристальная глубь душа? Воздушные замки она снует, Счастье в груди верша. 1919

ПОСТ 440 Баллада

I

Бежит по железным тропам Поезд в огне и в дыму, Пронзая взглядом циклопа Слепую тьму. Бездумно он повторяет: — И-ду-уу!..— Летя по степи, теряет Искр снопы на ходу. В каждой теплушке теснятся Двести — триста штыков — Едут они сражаться За дело большевиков. Каждый в каждом вагоне — Ратник, а не холоп! Будут помнить бароны Красный Перекоп!

II

Пост — четыреста сорок, Будка на самом мосту. Еще часовому не скоро Сменяться на этом посту. «Два года — ни строчки из дома… Как там? Душа болит… Он для родных и знакомых Давно уж, наверно, убит…» Вспомнился текст из газеты, Что утром читали ему: «Погоны и эполеты Зашевелились в Крыму». Мчатся туда эшелоны, Пустив колеса в галоп — Будут помнить бароны Красный Перекоп! Ночью и зябко, и волгло, И к сердцу подходит страх… Минуты тянутся долго, Когда стоишь на часах…

III

Вдруг шорох… Два силуэта… Третий — прыжком под мост… «Стой! Ни с места!» — фальцетом Командует грозно пост. Вскинув ружье, незваных Гостей он идет встречать. «Там часовой…» — «Наганом Заставь его замолчать!..» Крики: «Назад! Стреляю! Долой с моста!» — «Что он, страха не знает, Красная сволота?!» Выстрел. Ни шагу по шпалам Сделать не смог бандит. Упал на рельсы устало — Мертвым лежит. Второй свинцом часовому В грудь попал и в плечо: «Не быть и ему живому! Пусть кровью, гад, истечет!..»

IV

Будто легли на роздых Под ветра степного свист: Бок о бок, глазами к звездам — Контра и коммунист. А в поезде рыцарей воли Ждет неминучая смерть — Вот-вот от взрывчатки в поле Вздрогнет земная твердь… «О боже, что за причина? Кто-то лежит на пути!..» Успел машинист. Машина Стала у моста почти. Даже искринки света Перед составом нет. «Эй, караульный, где ты?» Ночи безмолвье в ответ. Вышли. С буфером рядом Убитый беляк лежит. И вмиг командир отряда По склону под мост бежит. «Мина! — кричит он в яри.— Покамест никто не лезь!.. Иначе конец… Фонарик! Еще чье-то тело здесь…» То был часовой. Сажени Всего одолеть он не смог — К заряду полз на коленях И мертвым свалился с ног…

V

Гудок! По железным тропам Бежит паровоз в дыму, Пронзая взглядом циклопа Слепую тьму… Каждый в каждом вагоне — Ратник, а не холоп… Будут помнить бароны Красный Перекоп! На кумачовой ткани Поезд бойца везет, Что в мостовой охране Отбыл последний черед. 1924