Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

ВЕЧЕРНЕЕ

Миг на закате солнца. Монотонно шумит очерет, Уставшие травы сонно Никнут и клонятся, Спит степь. Зеленою ленью, Расплавленным оловом Полноводная Рось плывет. И хочется теплым словом Растрогать народ. Куда ты стремишься, Вечерняя дума моя? Грустишь почему-то — о чем? Не воротить минувшего дня И не догнать нипочем! Воспой пробужденные силы, Будь как широкая степь, В которой казаков Иль скифов могилы, А над ними — небесный склеп. Молчи о том, что минуло, Как вечно могилы молчат… В долине село Еще не уснуло,— А чутко слушает песни девчат. Пусть месяц — мечтатель банальный — Вспомнит на стернях Татаро-монгол… Ты слышишь, как возле читальни Смеется над ним комсомол? Быстро очнется вечер, Не станет истории, дум… Начнутся веселые, Звонкие речи, Словно юной дубравы шум. Ох, знаю я, знаю, О чем ты страдаешь, Запоздалая песня моя! Прошлого голосом не наверстаешь, Все, что Комсомол, — то не я. Томительно долго Деянья вершатся… А времени ток не унять… Эх, если б мне было двадцать Или хотя б двадцать пять! Нет, не по мне сожаленья О давних и славных днях! Придет озаренье, Цветенье, горенье,— Довольно вздыхать впотьмах! Только бы сбросить мне эту Тяжесть вечерних туч, Горечь навета, Шум очерета И последний холодный луч. Силы еще довольно, И запал в душе еще есть! Не печальный я очерет, Сердце тоске не известь, Живой я еще поэт! 1925

В СЕЛЕ

I

Стога на росстанях маячат В родимой, милой стороне,— Я взгляд, от слез блестящий, прячу, Здесь неуютно, зябко мне. Здесь грудь томительно сжимает Меж тучек небо в вышине, А в сердце словно что-то тает, Как воск на пламенном огне.

II

Уныло, будто на погосте,— Пустынны, скошены поля!.. Так что ж сюда стремится в гости Душа печальная моя? Давно уже не в тон эпохе И эта даль, и эта высь. Шум городов, и крик, и грохот В мою мелодию влились. Мне чужд тенистый сад у дома И чужды вздохи камыша. Я полюбил глубокий омут, Где тонет камешком душа. На мачты, стрельчатые крыши Всхожу я, как на эшафот. А ваша ночь покоем дышит, Уснуть безмолвье не дает. Какой-то шорох, плеск неясный Приносит в сердце темнота… Лишь только зарево погаснет, Я — бесприютный сирота.

III

Какая тишь стоит вокруг!.. Не шелохнутся степи, долы; На изумрудный росный луг Слетелись бабочки и пчелы. Пылает солнечный костер, Сияет небо голубое. Бесцельно мой блуждает взор, И мысль теряется от зноя… Презрев крестьянские дела — Который год уж горожанин,— Давно отвык я от села, Его покой мне дик и странен. Здесь ни трамвай и ни авто Движеньем воздух не колышет, В часы урочные никто Гудка призывного не слышит. Лишь прошуршит рогатый жук, Расправив надвое воскрылья,— Его глухой и низкий звук Напомнит шум автомобиля. Когда ж померкнет свет зари, Гляжу я, выйдя из избушки, Как зажигают фонари Неисчислимые гнилушки. Чем от хандры спастись? Бог весть… Рвануться в бездну млечных далей? Иль из Вергилия прочесть Десяток римских пасторалей? Тоска и темь… С ума сойти! Влачится время, как улита. В читальню можно бы пойти,— Да жаль, сейчас она закрыта… 1926

МАРИЙКА

I

Смутной вечерней порою, Когда горизонт во мгле, Устало глаза закрою, И станет тоскливо мне. Вспомнится зимний вечер И фастовский вокзал, Вздрогнут от холода плечи, А в душу вольется печаль. Вновь предо мной предстанет Тот девятнадцатый год — В шинелях, старье и рвани Голодный и нищий народ. Вспомнится станция Фастов И светлый Марийкин лик — Служила она при красных В газете «Большевик». Наше с нею знакомство Было недолгим тогда. Смеялась Марийка звонко, Веселой была всегда. В сумрачный час на закате Сердцу всего грустней… Кстати или не кстати, Позвольте поведать о ней…

II

В Фастове на вокзале Марийка из «Большевика» Сидела на лавке в зале И ожидала звонка. Она не была большевичкой, Девчонка, дочь батрака, Невзрачна и невеличка, Корректор из «Большевика». В Киев она возвращалась, На Волыни оставив дом. С ног валила усталость — От Житомира шла пешком. С плеча у нее свисала Торба, как у калик,— Коврига хлеба и сало Завернуты в «Большевик». У фастовского вокзала Деникинский эшелон: И на перроне, и в залах Тьма золотых погон. Марийка вынула сало Из торбы и хлеба кусок, Поспешно завтракать стала, Пока не ударил звонок. В Фастове на вокзале Раздался истошный крик — Сверкнул офицер глазами: «Вы видите? Большевик!»

III

В Фастове на семафоре Качнулся маленький труп — Ветров собачья свора Терзает старый тулуп. Пусть на Волынь телеграмму Вьюги быстрей отобьют, Чтоб знала Марийкина мама О том, что случилось тут. Пусть грянет набат колокольный, Воспрянет земля от дремы, Ринутся красные кони На оборотней зимы. В Фастове на вокзале Раздался третий звонок,— Пар зашипел, застучали Колеса, как тысяча ног. Только Марийка-корректор Осталась одна на ветру. Кровь на замерзших рельсах, А на семафоре труп. …………………………… Проездом в Белую Церковь Я фастовский вижу вокзал,— Вспомню Марийку мертвой, И грудь мне сжимает печаль…

МОЯ РОДНАЯ УКРАИНА

Моя родная Украина, Зеленый рай земной! Я припадал щекой к раинам, Шептал: — Я твой! Я твой! Тобой дыша во сне и вьяве (Вот все мои грехи), Твоей забытой давней славе Я посвящал стихи. Когда гудели буревалы В отчаянной борьбе, В моей душе росли хоралы, Как память о тебе. Там, где алели вражьи маки, Ты с братьями была,— И ярче горних звезд во мраке Любовь твоя цвела. Ты знала тех, что где-то в поле Шли за отчизну в бой. А я свои лелеял боли, Я сын неверный твой. Но от предателей лукавых Стоял я в стороне, Монет иудиных кровавых Вовек не нужно мне. Мой луг прекрасный, Украина! Ты снова расцветешь. Прими в святые Палестины Изгоев бедных тож. Прими моих несчастных братьев, Что бродят тут и там, Прости, открой свои объятья Обманутым сынам. Пусть и у них душа взлетает, Теснит от счастья грудь. Тот, кто не ищет, не плутает,— Ты их вину забудь. А я — последний между ними — От милых мест вдали Дарю напевы Украине, Те, что в туге взросли.

ГЛЯЖУ В ПРОСТОР

Гляжу в простор бурливых вод, где чайка гребни с волн срывает, и мысль — отчаянный пилот — в лазурь за нею вслед взмывает… О, сколько радостных высот в душе свершенья ожидает! Слышны сквозь птичьи голоса издалека удары грома. Перед грозой молчат леса, а в сердце буйство ветролома… Взлетает песня в небеса, как самолет с аэродрома! Шумит в груди страстей прибой, за облака отвага кличет. Как голубой велит обычай,— бросайся со стихией в бой!.. Тому, кто любит непокой, удача белой чайкой кычет. Оставь замшелый свой уют! Дерзанья сердца не измерить. Не затворяй в безвестье двери, сомненье и боязнь — под спуд! Пускай изгибами артерий металлы жарких чувств текут. А если вдруг зеленый сплин Молохом жадным пасть разинет,— мечта заветная: «дин-дин!» — сполошной зов над миром вскинет. Смерть от тоски — исход один всем, кто погряз в болотной тине. Мотором, сердце, задрожи и обрети на счастье право… Влекут крутые виражи, манит венком лавровым слава. Стих брызжет, как вулкана лава, из-под густого пепла лжи. Пускай кружится голова, наводят страх литавры грома,— зовет безумцев синева среди небесного пролома. Летите, звонкие слова, планёрами с аэродрома! Творя в зените свой полет, пусть небосвод крылом черкает мечта — отчаянный пилот… О, сколько солнечных высот в душе свершенья ожидает! Гляжу в простор бескрайних вод и вновь, и вновь иду на взлет туда, где гроз орган играет…

Микола Филянский

«За мигом миг, за годом год…»

За мигом миг, за годом год, Уходит в тлен за родом род. И всходит солнце каждый раз, За ним идет вечерний час. И веют ветры от полночи, И рвут, и бьются, и рокочут, И волны мчат за рядом ряд И возвращаются назад. Не пересветят звезды, зори, Не перельются воды в море, Не перестанет сердце ждать, Ни млеть, ни слушать, ни рыдать. И то, что сердцем нашим хлынет, — Все было уж и снова сгинет, И тлен возьмет последний след Того, кто брезжит в лоне лет.

«Под солнцем всем — конец один…»

Под солнцем всем — конец один, Всему земному — тлен могил. Кто разгадает смерти час, С земли — кто ждет, кто встретит нас? Тем, кто познал мученья, труд — Свершится ли небесный суд? Ответа нет с высот немых… Так чары пей из чар земных, В земной судьбе — земная воля, Услада их — земная доля.

«Так чары пей из чар земных…»

Так чары пей из чар земных… Пусть скорби сердцу не диктуют, Пускай же кубки не пустуют, Когда их звон — в руках твоих. И к солнцу — в блеске одеянья, До ночи ясной не снимай, Нектар и мирру разливай Залей никчемность бытованья, Шути и днем, и ночью, утром, И юношей, и старцем мудрым, Одолевая тяжкий час,— И нет иной свободы в нас. Там, за чертою поминания,— Ни слез, ни песен, ни желания; От власти тьмы не уберечь И труд ума, и сердца меч.