Ожесточение

– У Ахмеда тоже есть замок, - сказала Этель тете за ужином.

– Только там никто не живет, мы живем в селе рядом в домах со всеми современными удобствами. Мы же не дикари какие, - попытался пошутить Ахмед. С чувством юмора у него не клеилось в тот день.

Когда они уезжали, тетя, зная, что Этель очень важно ее мнение, сказала:

– Если честно, я не поняла, это блюдо экстремально особенного вкуса.

Учеба закончилась, виза кончалась, Магомед разрулил проблемы. Стали приходить тревожные вести о новой напряженности на родине. Семье снова был нужен военный руководитель. Снова звал долг. Не было возможности задерживаться.

– Я взял билет, - сообщил Ахмед.

Этель пожала плечами, она знала, что этот момент наступит, но никогда ведь не знаешь заранее, что будешь чувствовать. Последние дни были тяжелые, хотя они старались делать вид, что все нормально. Даже было облегчение, что наступил день отъезда.

Ахмед хотел вызвать кэб, но Этель сказала:

– Я сама отвезу тебя в Хитроу.

По дороге в аэропорт молчали. Молчали и в очереди до стойки проверки багажа. Молча поцеловались, легким поцелуем, напоминанием. Ее мужчина скрылся в воротах на посадку.

Они выдержали три недели, после чего Этель прилетела в Москву, и они прожили вместе еще три месяца. Но потом началась Вторая война, и Ахмед уехал на Кавказ.

Тогда Этель потеряла голову. Страх потерять прорвал плотину. Она цеплялась за него и умоляла остаться. Тогда они оба потеряли голову. "Я должен!
– кричал он,- ты не понимаешь, я должен ехать!" "Мне плевать на твой долг! Останься!" Он ударил ее: "Убирайся, ты должна вернуться в Англию!" "Я поеду туда с тобой!" Ахмед стал просить ее: "Ты не понимаешь, не понимаешь, что там, оставь меня, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты это видела. Как тебе еще объяснить? Тебе что, рассказать, как я резал горло восемнадцатилетнему трясущемуся пацану, когда мы больше не могли таскать за собой пленных?" "Я не верю тебе!" "А это было! Понимаешь теперь, какая между нами пропасть?" Этель упала на колени без сил. Ахмед оторвал ее руки, повернулся и вышел из номера гостиницы. Он был готов к войне.

Парадокс Сократа

Мы живем рядом с другими людьми, другими народами и даже не пытаемся разобраться, почему они такие. Например, Ахмед показывал Этель фотографии и видеозаписи со своей родины. Это люди, среди которых вырос ее Ахмед? Старцы в высоких шапках с прямыми спинами, опирающиеся на посохи, сошедшие со страниц иллюстрированного Ветхого Завета для детей. Бородатые сосредоточенные мужчины средних лет. Молодые парни в шапочках, напоминавших еврейские кипы. Эти люди были так непохожи на тех, кто ее воспитал, на ее друзей. Но ведь самый близкий для нее человек тоже принадлежит к ним! Мужчины казались мрачными.

– Такое воспитание, так принято, - объяснил Ахмед, - мужчине надлежит не высказывать эмоций и быть невозмутимым. Лицо должно быть серьезным - это означает уважение к окружающим и чувство собственного достоинства. Меня до сих пор раздражают приклеенные улыбки кассиров и менеджеров, - пожаловался Ахмед, - я думаю, чего улыбаешься? Смеешься надо мной? Я так и не привык.

– Улыбка в нашей культуре - это не только выражение радости. Это скорее стереотип поведения, означающий приглашение, что нет опасности, что можно доверять, - сказала Этель.

На одной из видеозаписей мужчины двигались по кругу, распевая что-то.

– Этот танец напоминает фотографии галактик с телескопа Хаббл, - сказала Этель.

– Это не танец. Это называется "зикр". Это духовная практика. Не говори, что это танец, многие могут обидеться.

– Не понимаю, - улыбнулась Этель, - что здесь может быть обидного. Танец и родился как духовная практика.

– Нужно стараться не обидеть человека, даже если он заблуждается. Давай попробуй, и ты все поймешь, - сказал Ахмед, - поем "Ля иляха илля Ллах".

– А мне можно, я же не мусульманка?

– Конечно, можно, - задумался Ахмед, - С такими вопросами лучше к моему дяде Абу. Думаю, он бы сказал "можно все, что славит Всевышнего и не наносит ущерба другим людям и тебе".

– Я стесняюсь.

– Раскройся, не бойся. Ты же обращаешься к Всевышнему. Как можно стесняться обратиться к своему Создателю?

На разный лад Ахмед распевал: "Ля иляха илля Ллах". Она тоже запела, больше не стесняясь. Из того, что ей приходилось видеть, больше всего это напоминало службу в черной церкви в Новом Орлеане. Они распевали и хлопали в ладоши. Она чувствовала, как все радостнее ей становилось. И еще - единение, слияние душ.

После возвращения в Англию Этель вернулась к исследовательской работе. Но теперь все, что она делала раньше, и чем гордилась, казалось ей пресным. Материальная сторона жизни древних перестала интересовать ее. Ее тексты стали казаться ей слабыми и безжизненными. Вот ее работы о влиянии пеласгов на минойскую культуру, описание раскопок захоронения знатной женщины. Черепки - они и есть черепки. В ее работе не было ничего о том, что чувствовала критская женщина, наливая вино из сосуда, который потом положили в ее могилу. Что думала она, что заботило ее, когда она была стройной черноволосой женщиной ростом около пяти футов, а не горстью сухих костей, перемешанной с черепками ее посуды? Вот это по-настоящему интересно! Мы живем рядом с другими людьми, но не удосуживаемся не то что попытаться понять их, а даже просто отнестись без предубеждения.

Этель заинтересовалась более поздним, хорошо описанным периодом, когда люди уже оставили после себя множество текстов. Насколько они отличались от нас? Вот Сократ. Мы считаем его философом и одним из отцов научного метода. А современники знали его как неустрашимого афинского гоплита. Между войнами вел он жизнь парасита, хиппи по-нашему.

Этель видит, как усталый избитый ветеран Пелопонесской войны Сократ идет в Афины после поражения от беотийцев, изломанные щит и копье-ксистон остались на поле боя, позор. Перед глазами Сократа до сих пор низина, заваленная обезображенными трупами достойнейших мужей Афин, Беотии, Фив. "Никто не желает зла", - приходит Сократу странная мысль. Странная мысль - на его родном языке это звучит "парадокс". Сократ не знает, что это слово войдет во все языки людей. Сократу не приходит в голову, что он великий философ и отец науки. Он даже не записывает прибаутки, которые разбрасывает на пирах своих состоятельных друзей и в беседах с Платоном. Как принято среди ветеранов афинской тяжелой пехоты, идущих в бой, из одежды на нем один линоторакс до низа живота. Виден могучий половой орган , который приятно обдувает ветер с моря. Одна из завязок линоторакса разрублена, наплечник поднялся и качается при ходьбе как знамя разбитой армии. На дороге толпятся кривляющиеся голые беотийцы, захватывающие воинов рассеянной фаланги, но стесняющиеся грозного вида Сократа и накапливающие силы. Сократа догоняет благородный всадник Алкивиад, его воспитанник, весь избитый, весь в крови.

– Держись за стремя, Сократ, - говорит Алкивиад.

Хотя нет, Алкивиад не мог это сказать, стремя изобрели через семьсот лет.

– Тебе помочь, дорогой друг Сократ?
– вот так говорит Алкивиад.

– Да я и сам управлюсь с этими отважными джентльменами, - отвечает Сократ.

– Эй вы, сдавайтесь!
– кричат беотийцы.

– С чего это?
– удивляется Сократ, - Свобода имеет все качества добра.

– Вы же проиграли, сдавайтесь, козлы!

– Ты кого козлом обозвал, мразь?
– вспыльчивый благородный Алкивиад бросается на беотийцев. Беотийцы валят его с коня.

– Э-э! Ну-ка, стоять, животные!!!- Сократ, похожий на Ахмеда, выхватывает из ножен ксифос. Беотийцы в ужасе разбегаются. Гончарный мастер изображает "Подвиг Сократа, спасающего Алкивиада". На сосуде Этель видит, как голый Ахмед в позе силы с красиво выгнутой спиной валит визжащего беотийского воина на землю. Из одежды один меч, видны прекрасно развитые мышцы и его пропорциональный, замечательный половой орган. Красивая бородка совсем как та, которую он носит через две с половиной тысячи лет. "Лучше бы все понимали, когда творят зло", - говорит ей Ахмед.