Падая, словно звёзды

Она кивает.

– Ты удивительно ясно представляешь себе свою ситуацию, Роуэн. Как будто это математическая задача, над которой ты билась до окончательного, не подлежащего изменению решения.

Я пожимаю плечом:

– Разве не это и есть смерть?

– А что происходит, когда ты пытаешься вырваться из своего уравнения? Что происходит, когда ты пытаешься найти другой ответ?

– Не получается, – говорю я. – Пыталась. Однажды. Недавно. Есть парень, и мы… Возможно, у нас с ним что-то и было бы, но у меня словно программа в мозгу, которая утверждает, что я не могу. Что не заслуживаю…

– Не заслуживаешь… что?

– Чего-то лучшего, – шепчу я. – И это правда.

– Почему?

– Потому что он умер. Джошу было всего пятнадцать. Я была там. Просто сказать «К черту все, всякое случается» – это как-то неправильно. Все равно что дать себе поблажку. Обесценить его жизнь. Выставить ненужной дешевкой.

И опять я жду, что доктор Болдуин скажет мне, как я ошибаюсь, но она снова кивает.

– Позволь мне вот о чем тебя спросить, Роуэн. Что изменилось?

– Что вы имеете в виду?

– Ты здесь. Ищешь помощь. Это огромный шаг к изменению своей программы. Итак, давай вернемся к моему первоначальному вопросу: учитывая все, что ты мне только что рассказала, что привело тебя сюда?

Слезы жгут глаза, и на этот раз у меня нет ни сил, ни желания их сдерживать.

– Я устала, – шепчу я. – Устала от такой жизни. Я не собираюсь отказываться от ответственности. Это трусость. Но вдруг есть какая-то золотая середина? Может, вы могли бы каким-нибудь образом показать мне, как с этим жить и не чувствовать себя такой…

– Перегруженной?

Я вздыхаю.

– Это кажется невозможным.

Доктор Болдуин достает из коробки на столе салфетку и протягивает мне.

– Спасибо. – Я промакиваю глаза, пока терапевт подходит к своему столу и достает блокнот и ручку. Предполагаю, она все-таки собирается делать заметки, но доктор протягивает их мне.

– Нам нужно вместе со многим разобраться, – говорит она, возвращаясь на свое место. – Но для начала, прежде чем мы погрузимся в последующие сеансы, я хочу немного облегчить твою жизнь. – Она на секунду замолкает и сжимает мою ладонь. – Потому что ты этого заслуживаешь, Роуэн. Хорошо, что ты здесь, пытаешься противостоять своей программе. Мы постараемся вместе все исправить, но пока… – Она откидывается на спинку кресла. – Я бы хотела, чтобы ты посмотрела на этот кабинет. На меня. В окно у меня за спиной.

Я делаю, как она говорит. Из окна виднеются элегантные офисные здания, пальмы и синева океана вдалеке.

– А теперь я хочу, чтобы ты написала на этом листке слово «вина».

– Ладно. – Я делаю, как она говорит.

– А теперь вырви эту страницу и подними ее на уровень глаз.

Я держу листок так, что вижу только его и это слово.

– Ты меня видишь? – спрашивает доктор Болдуин.

– Нет.

– Ты видишь комнату?

– Не совсем. Только по краям.

– А видишь, что там за окном? Горизонт?

Будущее?

У меня сжимается сердце.

– Нет.

– Нет, – повторяет доктор Болдуин. – Потому что мешает чувство вины. А теперь я бы хотела, чтобы ты скомкала бумагу в шарик.

Сомнения и разочарование нарастают; она собирается попросить меня выбросить чувство вины в мусорное ведро, как баскетбольный мяч. Банально. Но я делаю, как она говорит, и сминаю бумагу.

– Хорошо, – соглашается она. – Теперь можешь видеть более отчетливо?

– Да…

– Ты видишь слово «вина»?

– Нет.

– Но ты же знаешь, что оно по-прежнему там.

– Да.

– Хорошо, теперь я хочу, чтобы ты порвала этот листок – чувство вины – на мелкие кусочки.

Я разворачиваю бумагу и разрываю смятый лист.

– Теперь разложи эти кусочки на ладони, – велит доктор Болдуин. – Бумажка по-прежнему на месте?

– Да.

– И как она ощущается?

– Легкая, – говорю я, и во мне зарождается робкая надежда.

Как будто ее можно сдуть?..

Доктор Болдуин улыбается.

– А теперь, Роуэн, я хочу, чтобы ты закрыла глаза и представила, что держишь на ладони нежную голубую бабочку. Она такая легкая и хрупкая. Ты ее чувствуешь?

Я киваю. Маленькие кусочки бумаги в моей руке подобны легкому весу бабочки.

Или красивого мотылька…

Я киваю, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Чувствую.

– Хорошо. – С закрытыми глазами я слушаю голос доктора Болдуин, и он подобен тягучему меду. – А теперь я хочу, чтобы ты представила, что твоя вина подобна этой бабочке. Ты не хочешь сжимать ее до побелевших костяшек пальцев, чтобы только и думать об этой боли. И не хочешь концентрировать на ней все внимание, чтобы больше ничего не видеть, кроме нее, а остальную жизнь отодвигать на второй план. Вместо этого держи ее так, как держала бы бабочку. Ласково. Легко. Чтобы она могла улететь. Она может вернуться. И она вернется. Но когда это произойдет, дай ей опуститься на ладонь. Просто позволь. Можешь попробовать, Роуэн?

Я открываю глаза, которые наполняются слезами.

– Да, – отвечаю я, мой голос не громче шепота. – Могу попробовать.

* * *

Я покидаю кабинет доктора Болдуин с ощущением, что, если бы не сила притяжения, я бы улетела в космос. Господи, и это все, что мне было нужно? Один маленький прием, и я очнулась, хотя последние пятнадцать лет чувствовала себя словно в полусне.

Я практически слышу слова Джей-Джей: «Один сеанс терапии не вылечит твою психику». Но я чувствую себя в миллион раз лучше, и ради этого даже не пришлось погружаться в черную бездну горя и вины. Может быть, мне и не нужно этого делать. Может, мне даже не понадобится второй сеанс у доктора Б. Я все равно не знаю, сколько смогу себе их позволить за четыреста пятьдесят долларов в час.

Охваченная оптимизмом, я возвращаюсь в свою квартиру в Западном Голливуде, включаю ноутбук и захожу на сайт Mandy, где перечислены вакансии для работников киноиндустрии. Именно там я чаще всего нахожу себе места ассистентов, но на этот раз заглядываю в раздел художественного отдела.

В верхней части списка находятся вакансии для предстоящего фильма. Историческая картина, действие которой происходит в конце девятнадцатого века. Главный художник по костюмам – Лорэн Моро, что странно, поскольку я смутно помню его как модельера. Не то чтобы это имело значение; я вряд ли попаду дальше склада. Им нужны швеи, чтобы готовить костюмы для сотен статистов, которые будут задействованы в фильме. Работа рутинная, а не творческая, да и я не прикасалась к швейной машинке почти десять лет. Но это как вторая натура. Как езда на велосипеде.

Указатель мыши зависает над кнопкой «откликнуться». Я снова слышу, как Джесс говорит мне не забегать вперед. Но, черт возьми, я уже много лет тащусь позади себя. Ставлю свою жизнь на паузу. И тот факт, что я вообще рассматриваю эту работу без отвращения к себе – это уже победа. Я нажимаю на кнопку.

Но вселенная – та еще сволочь. Буквально в следующую минуту я получаю сообщение от мамы Джоша.

Кэрол. Привет, милая! Давненько от тебя не было вестей. Хотела спросить, найдется ли у тебя время съездить со мной на кладбище в эту субботу? Погода обещает быть прекрасной. Жду ответа! Целую, обнимаю, Кэрол.