Падение лесного короля

Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся - "газик". Из растворенной дверцы высунулся председатель райисполкома Стародубов и машет рукой.

– Капитан! Шагай сюда, подвезу!

Коньков свернул на мостовую.

– Здоров, Никита Александрович!

– Давай, давай!
– Тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом с собой.

Коньков влез в машину.

– Тебе куда?
– спросил Стародубов.

– Да ведь я к тебе...

– Иди ты! На ловца и зверь бежит.

Стародубов закрыл дверцу, "газик" тронулся.

– По какому делу?

– У меня есть идея. Давай позвоним в райком первому. Предложим бюро созвать. Разберемся, как у нас отчетность ведется. Снабжение и все такое прочее.

– Он хлопнул по своей планшетке: - У меня тут собрался материалец: и по лесным делам, и кое-что от председателей колхозов, от финансистов...

– И когда же появилась у тебя эта идея?
– спросил иронически Стародубов.
– После того, как прокурор отобрал у тебя дело?

– А при чем тут мое дело?

– При том. Типичная логика обиженного человека: ах, меня сняли! Ну, так я вам докажу - один я прав, а вы все виноваты. Знакомо, Леонид Семеныч.

– Ну, ну... И мне знакома одна старая побасенка: что может толковое сказать человек, изгнанный из Назарета? Что ж, не хотите слушать здесь, так в области разберутся.

– А если и там охотников не найдешь?
– ехидно спросил Стародубов.

– Пойду выше. Останови-ка!

Они остановились напротив красного двухэтажного особняка с вывеской на дверях - "Райком КПСС". Коньков вылез из машины.

– Ну, ступай!
– сказал ему вслед Стародубов.
– Только смотри не ушибись о дверной косяк.

– Благодарю за внимание!

Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй этаж и прошел в приемную к первому секретарю.

Его встретила полная седая дама в черном костюме.

– Я вас слушаю.

– Як Всеволоду Николаевичу, - сказал Коньков.

– Он будет в конце дня. Что передать?
– Она сидела за столиком перед пишущей машинкой.

– Передайте вот это.
– Коньков вынул из планшетки голубенькую папку, положил на стол, и сверх этого - еще листок бумаги, исписанный от руки. Скажите Всеволоду Николаевичу, я буду ждать приема весь день сегодня и еще завтра, до вечера. В ночь на послезавтра уеду в область. Дело не терпит отлагательства. Впрочем, тут все написано.

– Хорошо. Я доложу, - сказала секретарша.

21

Елена поджидала Конькова в палисаднике, и по тому, как смотрела на него тревожным и взыскующим взглядом, он понял: все уже знает.

– Ну что, отстранили? Чего молчишь?
– И губы поджаты, вытянуты в ниточку.

Он присел на лавочку под окном и сказал примирительно:

– Садись! В ногах правды нет.

Она присела на краешек лавки и затараторила:

– Я как чуяла... С четвертого урока сбежала. Мне завуч шепнул: Савельев, говорит, чернее тучи. Ваш законник в печенке у него сидит. Стоит ли ссориться, говорит, хорошим людям из-за какого-то заезжего гастролера? Я и помотала к тебе. Думаю, упрошу: надо помириться. Ты же упрямый, как осел. Торкнулась к тебе в кабинет - дверь заперта. Я к дежурному, к Реброву: Володь, говорю, где мой? А его, говорит, того... отстранили. Дак что, в самом деле?

– В самом деле, - ответил, не глядя на Елену.

– У начальника-то был?

– Был.

– И что он?

– Да что... Не лезь, говорит, на рожон.

– А я тебе что говорила?
– подхватила Елена, всплеснув руками.
– Да ведь ты уперся как бык. Все тебе надо правду доказать. Кому доказывать, начальнику, прокурору? А то они глупее тебя? Они что, не знают эту правду? Не знают, как лес добывали, как порядок нарушали? Да они сами этот порядок устанавливали. Пускай сами в этом и разбираются. Твое-то какое собачье дело? Ты же следователь. Вот и гоняйся за преступниками. А этих людей не трогай. Они тебе неподвластны.

– Не трогай, неподвластны...
– Коньков покрутил головой и грустно усмехнулся.
– Ну, чего ты-расшумелась, голова - два уха! Мое дело установить - отчего так получается, что человек по натуре честный против своей воли становится нарушителем. В чем причина, когда добросовестные люди оказываются виноватыми? Понимаешь? Истинную причину вины вскрыть надо. Вот моя задача! Вскрыть причины, дабы изменить условия, от которых и дело страдает, и люди оказываются без вины виноватыми. А причина эта в бесхозяйственности, в безответственности, да еще в лицемерии. Запутали всякую отчетность. Знают, но делают вид, будто они ни при чем.

– Зато тебе больше всех надо, - с какой-то злой обидой сказала Елена.

– Да пойми ты, если я этого не сделаю, не скажу, мне будет стыдно людям в глаза смотреть.

– Смотри-ка, застыдился, бедный. За людей переживает... Вон, у людей и дома свои, и автомашины. А ты все на казенной квартире живешь. За сорок лет один мотоцикл нажил.

– Мотоцикл-то с коляской! Все ж таки у тебя есть свой выезд. Правее меня сидишь, как начальник.
– Он ткнул ее шутливо в бок и захохотал.

– Да ну тебя!
– Она приняла эту шутку, озорно блеснули ее темные быстрые глаза. И радость вспыхнула в них за мужицкую стойкость крутой и неуступчивой натуры своего благоверного, и помимо воли растянулись губы ее в игривой улыбке, но только на одно мгновение... Затем ее небольшое, по-детски округлое личико затуманилось и озабоченно опали книзу уголки губ.
– Доездились! Что ж, опять в ассенизаторы пойдешь? В мусорщики?

– А что мусор? По двести восемьдесят рублей в месяц заколачивал! Мотоцикл купил.

– Эх, Леня!.. Ни самолюбия у тебя, ни гордости.

– По-твоему, самолюбие в том, чтобы идти на сделку с совестью?

– Да иди ты со своей совестью!.. Носишься с ней как с писаной торбой. Чего теперь делать будем?

– Живы будем - не помрем. Найду работенку. У нас безработицы не бывает.

– Поесть собрать?

– Нет. Молочка, пожалуй, выпью. Пойду в сарай, постругаю да дров поколю... А ты сиди дома, от телефона ни шагу.

– А что тебе телефон?

– Звонить будут, от "самого". Я ему все бумаги отнес и написал кое-что.

– Думаешь, примет?
– усмехнулась недоверчиво.

– Примет, - уверенно сказал Коньков.
– Он человек неглупый, поймет: не в его интересах выносить сор из избы. А я ведь на районном пороге не остановлюсь. Он меня знает.

До самой темноты провозился Коньков в своем сарайчике: то дрова колол, то протирал мотоцикл, то гнал стружку - новые доски шлифовал для кухонной перегородки, и все думал, как он войдет к секретарю, как поведет свою речь, издалека, по-умному, обложит Савельева, как медведя в берлоге; и такие доводы приходили на ум, и все так складно получалось, что он совсем успокоился и не заметил, как вечер подошел.

Елена пришла к нему в глубоких сумерках; он сидел на чурбаке, понуро свесив голову.

– Ты хоть бы свет включил. Темно.

– А?
– отозвался тревожно.
– Звонка не было?

– Нет. Ужинать пора.

– Хорошо. Я сейчас приду.
– А сам ни с места.

Елена прижалась к нему грудью, запустила пальцы в мягкие волнистые волосы.

– Переживаешь!
– потеребила губами кончики его ушей.
– Наверное, не примет тебя.

– Ничего... завтра в ночь поеду в область.