Падение лесного короля

– Его отрезал свое весло. Там валяется, на складе. Алюминиевый весло. Я, такое дело, спрятал.

Коньков опять головой покачал.

– Арсе, тебе надо в следователи идти.

– А почему нет?
– засмеялся тот.

– Одну минутку.
– Коньков встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату к телефону. Притворив дверь, он набрал номер дежурного по милиции и спросил: - Капитан Ребров? Послушай, Володь! Завтра утром вызови ко мне в кабинет Боборыкина. Тепленьким доставь его. Да! Пораньше, к девяти часам.

20

На другой день Боборыкин встретил Конькова в дежурном помещении и сердито спросил:

– С какой целью вы меня вызвали?

– Сейчас поясню. Пройдемте со мной, - приглашал его Коньков, пропуская впереди себя.

В своем кабинете он вынул из кармана закопченную алюминиевую трубку и положил на стол перед Боборыкиным:

– Узнаете?

– Что это?
– спросил в свою очередь Боборыкин.

– Обрезок от вашего весла. Вспомните!

– Допустим... Ну и что?

– Он оказался на месте сгоревшей юрты Гээнты. Как он там оказался?

– Понятия не имею.
– Боборыкин даже отвернулся и сделал обиженное лицо.

– Я вам напомню. Вы его зарядили фитилем, подожгли и положили в юрту спящего Гээнты.

Лицо Боборыкина покрылось пятнами, но он все еще пытался изобразить обиду и растерянно улыбался.

– Как бы я смог сделать это?.. Если во время пожара я был на запани.

– На лошади, например. От ОРСа до вашего склада по тайге не более двенадцати километров. Пока тлел фитиль, вы ехали галопом.

– Что вы на меня валите напраслину? Интересно, кто бы это дал мне лошадь?
– Боборыкин побледнел, и на лбу его появилась испарина.

– Конюх ОРСа, по записке завхоза. Вот она.
– Коньков вынул записку и показал ее из своих рук.

Боборыкин глядел на нее затравленно и молчал.

– Она?
– насмешливо спросил Коньков.

– Не знаю, - выдавил из себя Боборыкин и отвернулся.

– Запираться дальше бессмысленно, Боборыкин. Лошадь, на которой вы ездили, видели удэгейцы. Они могут ее опознать. Построят всех лошадей ОРСа и спросят: которая? А весло, то самое, от которого вы отрезали эту трубку, хранится в надежном месте. Так что баста.

Коньков встал.

– Что вы от меня хотите?
– со злобой спросил Боборыкин, вставая.

– Подумайте, все взвесьте и признайтесь... Мне ли, прокурору - не имеет значения. Это облегчит вашу участь. А пока я вас провожу в дежурку.

Оставив Боборыкина под надзором дежурного, Коньков вернулся в кабинет и позвонил Савельеву.

– Владимир Федорыч, здравствуйте! Коньков.

– Слышу, - помедлив, ответил Савельев.
– В чем дело?

– Появились серьезные улики в виновности Боборыкина. Необходимо задержать его. Прошу вашей санкции.

– Кажется, я отстранил вас от дела. Так вот... Боборыкиным займется тот, кому следует.

На том конце положили трубку и послышались частые гудки.

– Ах, вот как!
– воскликнул Коньков, придавливая рычаг трубкой.
– Ну, ладно...

Злой и решительный вошел он в кабинет начальника милиции и спросил от порога:

– Почему прокурор не дает санкцию на арест Боборыкина? Я ему звоню по телефону, а он трубку бросает. Даже разговаривать не хочет. В чем дело?

– Ну, что ты кипятишься, капитан? Садись, и поговорим спокойно, подполковник, грузный, с залысинами, кивнул на стул.
– Боборыкин никуда не денется, возьмут его, успокойся. А указание прокурора следует исполнять.

– Я исполняю... задержал Чубатова. Но прокурор необъективен. И я с ним не согласен по ходу дела.

– Если прокурор берет следствие в свои руки, ты обязан отдать.

– Пожалуйста! Бумаги я отдам.

– И продолжаешь вести это самое расследование. Какое ты имеешь право?

– А если я не согласен с выводами прокурора?

– Ты обязан прекратить расследование. Если не согласен, пиши рапорт.

– Я напишу рапорт. Но к рапорту я добавлю кое-что другое. Я подробно изложу, что за порядки сложились у нас по заготовке леса. Что за отчетность! Что за снабжение! И все хотят из воды сухими выйти. На стрелочника свалить! Я попытаюсь разобраться в этом до конца.

Подполковник Колесов с долгим укором смотрел усталыми, отечными глазами на Конькова, выражение лица его было печальным и скучным, ему жаль было, что взрослый и вполне разумный человек порет горячку и не хочет считаться с элементарными правилами.

– Прокурор требует отстранить вас от дела, - произнес он наконец.
– Я надеюсь на ваше благоразумие.

– Я буду проводить расследование, - сказал упрямо Коньков.

– В таком случае вы будете наказаны.

– Благодарю за предупреждение.
– Коньков учтиво склонил голову и пошел к двери.

Подполковник встал и сердито сказал:

– Остановитесь, товарищ капитан!

Коньков остановился, развернулся по-военному, щелкнул каблуками.

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Тот подошел к Конькову.

– Леонид Семенович, мы с тобой больше года проработали... Зачем же так открыто рвать? Зачем не уважать старших?

– Я вас уважаю, товарищ подполковник.

– Формально. А по существу не слушаешь. Ну, поверь моему опыту - нельзя лезть на рожон. Прокурор для тебя, для следователя, одно и то же, что ротный командир для отделенного. Хоть субординацию соблюдай.

– Чем же я нарушил субординацию?

– Ну, как же? Прокурор отдал приказ - арестовать подследственного. А ты что сделал? Мало того что целый день проманежил... только вечером взял его. Так еще и с гитарой вел через весь город!

– Мне совестно вести под конвоем невинного человека.

– Суд покажет, виновен он или нет.

– Вот именно. Будем готовиться к суду.

– Что это значит?

– А то, что я вам сказал. Буду жаловаться. Действовать, как сочту нужным.

– Ну что ж, вольному воля.
– Подполковник насупился и сухо сказал: Можете считать себя свободным. Я отстраняю вас от расследования. Ступайте.

Коньков вышел из милиции, свернул на тихую пустынную улочку и рассеянно побрел по узенькой бетонной ленточке тротуара. Стоял хороший денек ранней осени - ни жары, ни ветра; сочно зеленела на обочинах трава-мурава, светились чистые голубенькие заборчики из штакетника, палисадники с высоким малинником, яблоки на ветвях и тревожные пятна красной рябины. Но Конькову было невесело от этой благодати.

"Вот и повернулось все на круги своя, - думал он.
– Пойду я опять околачивать пороги. Правду искать! Отчего это так получается? Или не везет мне? Или самолюбие заедает и я лезу в самом деле на рожон? Может, прав Савельев? Нарушения есть? Есть. А там пусть суд решает. Чего ж я бью тревогу? Или я вправду обязанности свои перепутал, вместо обвинителя хочу защитником выступать? Ведь будет же на суде и защитник, будет. А как же я? Я ведь знаю, что причины этих нарушений не вскрыты, что виноваты не только заготовители, но и те, которые сами обвиняют, и промолчу? Дак ведь совесть замучает! Кто же я? Страж закона или исполнитель чужой воли? Если закон превыше всего, тогда что за беда, коли перепадет мне по шее. Надо терпеть, Леня..."