Падение лесного короля

– Чья это трубка?
– спросил Коньков.

– А ну-ка, - Кялундзига взял ее в руку.
– Это Гээнты трубка. У него мундштук костяной, сам прожигал, такое дело... Его трубка.

Коньков внимательно оглядел трубку, вынул складной нож и лезвием достал содержимое трубки - бурую смесь чего-то вязкого с золой. Коньков потрогал ее, понюхал и сказал уверенно:

– Странный запах. Что-то подмешено в табак.

– А ну-ка?

Кялундзига взял трубку, понюхал и сказал уверенно:

– Сок бархата подмешен. От семян.

– Для чего?
– спросил Коньков.

– Крепость большую дает. И голова крутится.

– Это что ж, Гээнта такой табак курил?

– Нет, Гээнта - слабый человек. Такой табак сам не делал.

Коньков посмотрел на Боборыкина, тот не уклонился, встретил его спокойным взглядом округлых, как у ястреба, желтоватых глаз.

– Где стояла лодка Гээнты?
– спросил Коньков.

– Оморочка его стояла вон там, - указал Боборыкин на общую стоянку лодок.

– Он знал, что вы уезжаете на запань?
– спросил Коньков.

– Знал. Я мотор заводил, а он с острогой стоял в оморочке во-он у того омутка, - указал на противоположный обрывистый берег.
– Ленка еще добыл. Говорит - талы захотелось.
– Боборыкин отвечал спокойно и держался солидно.

– Вы с ним выпивали с утра? Или он с кем-то другим выпил?
– спросил Коньков.
– Не знаете?

– Откуда вы взяли, что он выпивал?

– Продавец сказал, что утром он брал водку.

– Я не видел.

– И сами не пили?

– Нет, не пил.
– Боборыкин усмехнулся: - Странные вопросы вы задаете.

– Странные! Как же у вас в лодке оказалась пустая бутылка?

Боборыкин замялся.

– У меня нет никакой бутылки. С чего это вы взяли?

– Пойдемте к вашей лодке!

– Пойдем.

Они вдвоем двинулись к берегу. Здесь стояла крашенная в голубой цвет, принакрытая брезентом моторная лодка. Коньков сдернул брезент; на дне, в кормовом отсеке, валялись какие-то мешки. Коньков поворошил мешки и достал пустую поллитру с водочной этикеткой.

– Чья это бутылка?
– спросил Коньков.

Боборыкин стал покрываться до самых ушей малиновым отливом.

– Я думаю - не станем наводить экспертизу. Отпечатки пальцев здесь сохранились довольно четко. Как вы думаете? И Гээнта уж наверно не откажется, что вчера пил с вами водку?

– Моя поллитра, - сказал Боборыкин.
– Ну, и что здесь такого?

– Это другой разговор.
– Коньков положил бутылку в сумку.
– Значит, вы посылали сторожа за водкой?

– Я, - согласился Боборыкин.

– И выпили с ним вместе перед отъездом на запань?

– Да, - только головой мотнул он.

– А талой из того ленка закусывали?

– Все в точности!

– Спасибо за откровение. Что ж вы ему сказали на прощание?

– А что я мог сказать? Просил глядеть в оба. Говорю, как бы чего не случилось. Приеду, мол, только вечером.

– Вы полагали, что может произойти нечто неприятное?

– Нет. Я просто так, без задней мысли.

– И никаких подозрений у вас? Ни о чем не подумали?

– О чем же я мог подумать?

– Ну, например, склад могут поджечь.

– Кто?

– А вы не знали, где находятся лесорубы из бригады Чубатова?

– Они мне не докладывали... Слыхал, будто вниз ушли. А иные на запани.

– И не встречались с ними на запани?

– Нет, не встречался.

– Куда сторож пошел после выпивки?

– Полез к себе в юрту. А я подался на запань.

Коньков накинул брезент на лодку и пошел по песчаной отмели навстречу Голованову и Кялундзиге. Боборыкин, потерявший в минуту и важную осанку, и независимый вид, слегка наклонив голову, увязался было за Коньковым.

– Я вас больше не держу, - обернулся к нему Коньков.

– То есть как? Ничего не спросите?

– Ничего... Пока.
– Затем махнул рукой Голованову и Кялундзиге, приглашая их слюда, к реке. Те подошли.

– Фома Савельевич, у тебя мотор заправлен?
– спросил он Голованова.

– Хватит горючки.

– Тогда заводи!
– И, обернувшись к Кялундзиге, сказал: - Как только найдете сторожа, сообщите мне. Я буду на Красном перекате. Там, где плоты сели.

– Сделаем, такое дело, - сказал Кялундзига.

Голованов с Коньковым сели в удэгейский бат, завели мотор и понеслись вверх по реке.

7

Красный перекат начинался возле обрывистых рыжевато-бурых скал; река здесь делала крутой разворот и, перепадая с грохотом и шумом по каменистым порогам, уходила вниз, растекаясь на десятки пенистых рукавов.

Река была настолько мелкой, что лодка Голованова с трудом прошла по главному, самому широкому фарватеру.

Выше скал, преградивших путь реке, течение становилось спокойнее, вода темнее и русло значительно шире. А там, за плавным кривуном, огибавшим такую же отвесную скалу, начинался новый кипучий перекат, казавшийся еще более шумным и грозным. Он так и назывался Шумным. В самом начале этого переката, на речной излуке, они и нашли брошенные плоты.

Целая дюжина огромных секций плотов, вязанных в два, в три бревна, была прижата к залому и к берегу мощным течением и завалена всяким речным хламом.

Коньков и Голованов перебрались на ближнюю к берегу секцию плота, потоптались, попрыгали на ней, пошвыряли шестом в воду. Дно реки было рядом. Плоты сидели крепко на каменистом ложе.

– Никакой силой не оторвешь. Вот это посадка, - сказал Коньков.

– Вода посадила, вода и сымет, - заметил Голованов. Они обошли все секции плотов, так же прыгали на них, щупали речное дно, замеряли везде глубину. Картина все та же - дно мелкое, все секции сидели мертво.

– Сколько здесь кубов?
– спросил Коньков.
– Примерно.

– А сколько они заготовили?
– спросил в свою очередь Голованов.

– Говорят - две тысячи.

– Две тысячи кубов будет. Это верное дело.

– Значит, можно считать лес целым. Но как его доставить отсюда?

Голованов только усмехнулся.

– Молите бога, чтоб дождей послал...

– Послушай, а чего это они плоты вязали в два, а то и в три бревна? спросил Коньков.
– Ведь знали ж, что вода малая. Плоты в одно бревно провести легче.