Падение с яблони. Том 2
Шрифт:
Просто посидели, распили бутылочку, приятно пообщались.
Вообще-то, не совсем просто. Харьковский удалился с ней на полчасика. Потом они вернулись, и он стал подмигивать мне и указывать на то же направление. Галя, видимо, уже получившая нужный инструктаж, безропотно опустила глаза и глубоко вздохнула.
Я досасывал последние капли и не проявлял никакой активности. Харьковский не унимался.
– Так, короче, мне надо на двадцать минут свалить. А вы шо хотите, то и делайте. Я вам все разрешаю!
И он действительно свалил.
Галя присела рядом со мной и, не показывая глаз,
Через пару минут она проговорила:
– А это правда, что у тебя нет девушки?
– Чистая правда. А что?
– Ну-у… В общем, мне Славик сказал, что тебе очень плохо…
– Да? Подлец!
– Нет, ну, вообще-то, это по-дружески… Он прав. Он сказал, что ты ночью не спишь. И у тебя даже кровь идет из носу. От того, что нет девушки. Это правда?
– Да, к сожалению. Что ж поделаешь! Судьба такая. Кого-то девушки любят, а кого-то нет!
– Не может быть, чтобы тебя девушки не любили.
– Увы, Харьковский никогда не врет.
Галя умолкла от внутреннего напряжения. Я помог ей:
– Ну и что он тебе еще сказал?
– Ну-у… В общем, он попросил меня, чтобы я тебе помогла…
– Найти девушку, что ли?
– Нет… Чтобы я сама… В общем, если хочешь, то давай… Я согласна.
– А как это? Я себе не представляю.
– Ну-у… Ты можешь меня поиметь… Как свою девушку… Я все знаю, Лешенька… Мне Славик говорил…
– Что?
– Ну, что ты еще мальчик. Что все разговоры про англичанку – это брехня. В общем, меня Славик просил тебе помочь.
– А ты? Ты как на это смотришь?
– Нет, ну, в общем-то он прав. От меня ничего не убудет. И он не будет обижаться. Я же все понимаю. Он твой друг. И я тоже твой друг. Так что ничего тут такого страшного…
Ее руки терзали застежку на юбке. И мне было достаточно одного слова, чтобы застежка эта вмиг расстегнулась. В голове уже под давлением стучал молоток – давай, вперед, баран, давай!..
Однако сердце схватилось от жалости к ней. Ее внутреннее напряжение, ее нерешительность и в то же время решительность, ее доверчивость, покорность, какая-то убогость – все это заслонило в ней женщину.
– Спасибо, Галя, – сказал я. – Ты хороший друг. Но мне почему-то трудно настроиться. Так что как-нибудь в другой раз…
– Правда? А почему? Что для этого надо? Может, я помогу?
– Не знаю… Наверно, обстановка. Но вряд ли ты сможешь помочь.
Еще минуту она пыталась что-то осмыслить. Потом сказала:
– Ну хорошо. Смотри сам. Мы же с тобой друзья? Да?
– Конечно, Галя!
– Ну, ты скажешь Славику, чтобы он на меня не злился? Я ведь была согласна.
– Нет, он не будет злиться. Это я беру на себя. Ты молодец, Галя. Ты настоящий друг!
Я обнял ее и чмокнул в щеку.
Потом явился Харьковский с майской улыбкой. Вопросительно задергал бровями, требуя у меня отчета. И я тем же выразительным языком послал его к чертям.
В конце концов оставил их вдвоем, а сам ушел в Дарагановку.
А сейчас вот снова сижу дома один и с минуты на минуту ожидаю их в гости. Моих стариков не будет до полуночи. И я решил дать кров влюбленным.
А завтра самый страшный экзамен –
алгебра.120. Галя в лунном свете
13 апреля. Пятница.
Харьковский явился один. Но улыбка его свидетельствовала, что Галя где-то поблизости.
– Ну что, скотина, небось уже вдул по пути? – сказал я.
Он вынужден был сознаться.
– А шо мне делать? С тебя ж все равно никакого толку! Мы пошли пешком, я не выдержал и разочек завалил ее…
– Только разочек?
– Не, ну сначала разочек… А потом уже пошла вода в хату! Как тока увижу, где травка подходящая, так за жабры ее. Раза три или четыре. А может, пять. Не знаю. Короче, еле ноги дотащили. Все, больше пешком с ней не пойду!
– Где она?
– Да ну ее!.. На лавочке сидит. Заходить стесняется.
Я вышел на улицу. Галя действительно сидела на лавочке и смущенно улыбалась. Выглядела она, конечно, не как из салона. На голове погибшая прическа, глаза размазаны, на губах остатки помады, юбка измята, светлая кофточка в зелени.
Я пригласил ее в дом и в первую очередь дал ей возможность побыть наедине с зеркалом. А мы тем временем организовали небольшую закуску с двумя литрами бражки.
Потом расположились в моей комнате. И принялись по-настоящему бражничать – пить, курить и смеяться над тем, как завтра будем сдавать экзамен.
Галя расслабилась, ожила и обратила внимание на мои художественные принадлежности. Потом посмотрела рисунки и сказала:
– Никогда не видела настоящих художников.
На что Харьковский тут же дал справку:
– Художники – это такие же люди, тока они сначала рисуют!
Галя хоть и не слушала его, но быть нарисованной ей очень хотелось. Я видел это по глазам. Поэтому и предложил:
– Хочешь, нарисую?
– Да, конечно! Хочу.
– Тока голую! – вмешался Харьковский.
Галя посмотрела на меня растерянно и вопросительно.
– Не обязательно, – сказал я, берясь за карандаш и усаживая ее на кровать. – Для начала сделаем пробный рисунок. Подберем ракурс, который подчеркнет твой характер, твою женственность Та-ак. Расслабься. Немножко лени в позе, больше неги. Добавим эротики. Распахнем кофточку. Грубая шерсть и грубый хлопок подчеркивают нежность кожи. Та-ак. Одна рука за голову, другая вдоль бедра. Ты расслаблена. Ножки вытянуты, а эта коленка чуть согнута. Вот так. Чулки на рисунке не выйдут. Их лучше снять. Но пока не надо. Это потом. Пока достаточно…
Через пять минут рисунок был готов. В короткой юбочке и распахнутой кофточке она чем-то напоминала одну из тех девиц, что я рисовал в прошлом году на 8 Марта. Галя посмотрела на свое изображение и взвизгнула от восторга.
Харьковский попросил, чтобы я нарисовал и его. Я послал его к черту, а Гале предложил позировать обнаженной.
Она сказала:
– Я стесняюсь.
– Кого? Меня? Или своего тела? Или его?..
Я указал на Харьковского.