Память мёртвых на Весах Истины

– Хека? – тихо позвала Шепсет, оглядывая мягкий полумрак комнаты. Сквозь тонкие занавеси на окне пробивался солнечный свет, падая на устланный соломенными циновками пол причудливой сеткой. Бес всё так же загадочно улыбался у изголовья – тени падали на его лицо, оживляя. Девушка коснулась его, черпая в этом уверенность, потом поднялась и выглянула в сад. Снова позвала собаку, но той будто и след простыл. Было очень тихо, только шелестели деревья и пели птицы. Странно, но не доносилось ничьих разговоров.

Девушка выскользнула в коридор, надеясь столкнуться если не с хозяйкой, то хотя бы с кем-то из слуг. Но в доме будто не было ни души. И когда Шепсет, пройдя по коридору, вышла за порог, ей показалось, что даже сам город замер в ленивом послеполуденном мареве. Она совершенно не представляла, куда идти и у кого просить помощи. Хотелось найти Нахта – с ним всё было легче, – но он почему-то тоже покинул дом вместе с остальными. Или так ей только показалось?

Растерянно жрица сжала фаянсовый амулет – старого сглаженного временем шакала Инпу, подаренного ей старым бальзамировщиком, нанизанного на шнур из-под одного из амулетов Нахта. Медленно она пересекла порог, обошла вокруг дома, зовя собаку. Запоздало возникла мысль: с чего этому созданию вообще откликаться на имя, которое ей придумали только вчера? Да и не обязана ведь она была сопровождать Шепсет постоянно. Может статься, привела на нужное место да и скрылась. Или вовсе ушла по Ту Сторону.

От этой мысли стало тяжело и безумно одиноко, словно в груди образовалась рана и теперь саднила. Из Шепсет будто вынули кусочек, и она снова стала неполной, расколотой на части, лишённой ориентиров.

– Нахт!

Собственный голос прозвучал как-то жалобно, надтреснуто.

Её верный страж не отзывался. Сколько бы она отдала сейчас за это надёжное, заземляющее ощущение его присутствия… Девушка даже не ощущала себя частью окружающего пространства – как когда очнулась на столе бальзамировщика и не понимала, что с ней и где она.

Время застыло. Даже солнечная ладья не двигалась. Воздух приглушённо гудел от зноя, и не смолкали птичьи трели, но вокруг не было ни людей, ни животных.

«Может быть, все ушли на какой-то ритуал? – подумала Шепсет, нерешительно ступив на узкую улочку. – Но почему тогда не позвали меня? Или это не для наших глаз? Но где же тогда Нахт?»

Звать меджая снова девушка не стала – слишком страшным сейчас было его молчание. Она побрела по улочке среди плотно жавшихся друг к другу домов с облупившимися стенами. Селение было каким-то тусклым, неухоженным, и только солнечное золото сглаживало впечатление. Шелест ветвей, пение птиц – вот и вся жизнь. На ум пришло одно слово – покинутый. Этот город выглядел покинутым, и Шепсет казалось: загляни она в чьё-то окно, так непременно увидит там нетронутое хозяйство, словно владельцы дома только-только вышли, побросав все свои дела.

Жрица подошла к чьему-то дому, приподнялась на цыпочках и заглянула внутрь… Её догадка подтвердилась. На невысоком столике в комнате остались чаша с фруктами, лепёшки и сыр, а ещё несколько чаш поменьше, которые словно оставили в спешке, посередине разговора. Но может быть, это только в одном доме так?

Следующий дом оказался небольшой ткацкой мастерской, где на вертикальном станке застыли брошенные нити и недоделанный отрез льна. И куда бы ни заглянула Шепсет – она не встретила ни единой живой души.

А потом в тени между домами, дальше по улице, мелькнул собачий силуэт. Жрица обрадовалась, подтянула полы калазириса [26] повыше, чтобы не мешал ходьбе, и ускорила шаг. Хоть кто-то живой, кроме невидимых поющих птиц! Даже если это окажется не Хека, всяко лучше, чем бродить по странному поселению, которое словно вымерло, притом внезапно.

Но собака не спешила показываться на глаза – мелькала смутной тенью. То показывался скрученный хвост, то худощавая лапа. Как Шепсет ни спешила – она всё никак не могла угнаться.

26

 Калазирис – слово греческого происхождения, относящееся к традиционной женской одежде Древнего Египта. Используется чаще в научно-популярной литературе, в научной называется просто платьем или одеянием. В ранние периоды был распространен более простой вид этого одеяния – платье с широкими бретелями, прикрывавшими (а иногда и не до конца прикрывавшими) груди. В более поздние периоды наряды стали усложняться накладками, драпировками и плиссировками.

Городок неожиданно кончился, как ножом отрезали. Впереди простирались небольшие квадраты полей, разделённых оросительными каналами. К границе зелени вплотную подступала каменистая пустыня и уже знакомый некрополь, над которым высилась тёмная пирамида о четырёх ступенях.

В паре десятков шагов, на фоне пирамиды, Шепсет разглядела пса, за которым шла всё это время. Зверь обернулся к ней. Худощавый, с тёмно-рыжей шерстью и острой мордой, он был похож на шакала и даже немного – на гиену. Шерсть на холке и по груди росла гуще, длиннее, словно грива. Уши, стоявшие торчком, были срезаны по верхнему краю, а может, с самого начала имели такую форму.

Странный пёс приблизился, бесшумно ступая, пока не остановился в нескольких шагах. Чуть склонив голову набок, он изучал девушку. Показалось или его карие глаза блеснули алым всполохом?

Вот тогда Шепсет поняла, кого напоминал ей этот зверь, – изображения Сета с его странной головой, собачьей, но не такой, как у Инпу и её Богини. И, подобно Хека, этот пёс не был просто псом. Его глазами на мир – и на неё, Шепсет, – смотрело древнее Божество.

Солнечный свет вызолотил его шерсть. Дохнула зноем Дешрет за его спиной. Силуэт пирамиды за ним стал казаться выпуклым на фоне воздуха, словно старинный рельеф.

Жрица поклонилась в знак приветствия – это сейчас казалось самым правильным.

– Я – гостья здесь. Надеюсь, что званая. Прости, если вторглась, куда не следовало.

Пёс коротко вильнул хвостом, потом посмотрел куда-то ей за спину долго, тяжело, пристально. Шепсет стало не по себе, и всё же она нерешительно обернулась.

На самой границе поселения стояла Хека. Она всё-таки отозвалась, пришла за девушкой! Жрица окликнула её, но собака не подошла – смотрела на зверя Сета, глаза в глаза. Между ними словно состоялась безмолвная беседа, и Шепсет чувствовала – это было невероятно важно.

За спиной Хека показались люди.

Нет – не люди.

Шепсет похолодела. Слепые безликие воины – как те, из её видения, что разрушили храм Инпут. Они принесли сети и накинули на Хека. Но почему-то священная псица не сопротивлялась, словно силы неожиданно оставили её.

В груди стало тесно, больно. Воздуха не хватало. Жрица вскрикнула, бросилась вперёд, на помощь своей защитнице. Сети плотно скручивали, пеленали Хека, и силы уходили из рук и ног, пока сама Шепсет уже не упала бессильно на колени, хватая ртом воздух, будто её ударили под дых. В какой-то миг она обернулась, посмотрела на зверя Сета. Это вершилось с его одобрения или он просто показывал ей, как всё могло случиться?.. Перед глазами потемнело. Силуэты воинов окончательно заслонили собаку, запелёнывая, и мир вокруг жрицы терял очертания. Шепсет погружалась в первозданную тьму, которую слишком хорошо знала. И больше некому было вывести её оттуда…