Панцирь

Все еще двигаюсь напролом, точно бешенный зверь. Такое рождает лишь эхо презрения.

Будь умнее, Танцор.

Управляющий поставил на стол кружку и чашку. В кружке — что-то розовое. В чашке — бурая каша.

Я ел, развлекая себя наблюдением за соседями.

Напиток освежал, был сладким, отдавал ягодами.

Ножки грибов в каше хрустели, скрипели на зубах, но больше ничего. Вкуса считай и нет. Так лёгкий грибной налёт. Блюдо не отвратительное — есть можно, хоть и удовольствия мало. В Пустошах мы с Звездочётом за такое убили бы. Сейчас, старался жевать, не задумываясь.

Одновременно с этим столь простое насыщение успокаивало. Казалось это вариация привычного блюда. Задумался… Воспоминание пришло болезненным толчком: гриблоть — так назывался гриб. Был он как сорняк. Бесконтрольный рост — основная его ценность. Дхалы такую дрянь ели редко, только в походах, когда рушилась логистика, но в детстве чаще всего брюхо забивали именно им.

Промысловики переговаривались, ничего из сказанного разобрать не мог.

Один из них поднялся. У него острые черты лица и горизонтальный шрам от скулы до ноздри.

Одет в приличную кольчугу, в дополнение — чешуйчатый жилет.

Был золотоволосый крайне вертким, при этом одно плечо держал выше другого. Должно быть старая травма плохо зажила.

Он прошел через центральную часть, близко к моему столу, и отправился к барной стойке.

Открытые предплечья промысловика покрывали вязи татуировок: смесь черных вихрей, танцующих покойников и религиозно-геометрических орнаментов, в том числе и “стяга геометрики” — классического символа и в нашу эпоху. На правой ладони — две ленты и недоделанный кинжал.

Промысловик переговорил с управляющим, взял кружку и отправился обратно. Подошел чуть ближе ко мне, сделал вид что споткнулся и расплескал напиток на наруч. Я даже и не понимал насколько был напряжен. Кровь взбурлила в мгновение. Еще один миг — рывок, и я взял его руку на излом, прижал головой к столешнице. Без фанатизма — сила идеально выверена: не чтобы вырубить или убить, а чтобы заблокировать любое желание двинуться.

Внимание обострилось. Промысловики напротив морщились. Один из них — самый здоровый — пытался сдержать улыбку, однако усатый оставался серьезным. Дополнительной агрессии ни в ком из них не появилось. Никто не потянулся за оружием, значит все шло по плану. Они ожидали такой реакции на действие, значит — точка невозврата далеко.

Золотоволосый улыбнулся и прямо с этой позиции заговорил:

— Спокойнее, дружище. Извини за людскую неуклюжесть. Тут уж не попишешь: природа. Прошу присоединись к нам за столом. Мы угостим тебя от сердца, уладим недоразумение. Я Востр. Хорошая компания — уже награда. Мы в нашем заведении гостеприимны.

Я отпустил его:

— Чем ты так, бедняга, провинился, что усатый именно тебя подослал?

Улыбка его стала шире:

— Над его ухом из пистолета бахнул. Чего в запаре Выхода не бывает, — смущаясь, он растрепал волосы на затылке.

Я, преследуемый эхом недоумения, спросил:

— Почему без фокусов не позвал?

— Приказ есть приказ, — Востр массировал руку. — Ну так как? Если не пойдешь, старшой еще какую пакость придумает. А я, сам понимаешь, не железный.

— Крайне неразумно. Если бы легионеры и советница накрутили чуть сильнее, я бы разбил тебе голову о стол и начал резню.

— Не, — Востр со смехом отмахнулся. — Он бы просто разлетелся на куски. Проходили — знаем. Хлипкий. Специально. А советница все такая же: сиськи — лучшее ее человеческое качество?

Он умело менял тему. Через субличности прорвалось удивление.

Ответил:

— Судя по бурному общению, похоже именно так.

— Вот бы и мне с ней бурно пообщаться, — протянул он. — Последний раз видел ее больше года назад. Она вредная. Не принимай на свой счёт. Оттает и ее сердечко. Хотя в отношении меня вот не оттаяло, не подпускает теперь, но ты то будешь важный шонхор, а я так — сбоку налеплено. Так ты идешь?

— Иду, иду.

Он довольный вернулся к своим, подтащив еще один стул.

Востр шутливо поклонился:

— Прошу, друг дхал.

Я сел, поставив перед собой кружку с напитком. Кашу оставил, сейчас все равно будет не до этого.

Со мной лишь меч, нож и пистолет. И нужно ли больше? Могу ли я себя чувствовать уверенно?

У Здоровяка, что сидел по левую руку от меня на поясе многозарядник.

Если что устраню его первым и захвачу оружие.

То напряжение, что было написано на лицах промысловиков, усилилось.

Были здесь еще упомянутый Здоровяк, Молодой, Перемотанный, у того лоб стянут широкой лентой бинта, и девушка, которую ум обозначил Глазастой — она сидела справа от меня.

— Я старший, — нейтрально произнес усатый.

— Я вижу, — ответил. — А звать тебя как, старший?

— Йоргос, — и опять нейтрально-незаинтересованный тон.

— Танцор.

— Только проснулся, Танцор?

— Практически вчера. Я у вас тут новенький, — изобразил улыбку.

Выглядело, наверное, жутко.

— Ли-ицо как у старенько-ого, — с тяжелым акцентом проскрипела Глазастая.

Не понял.

— Что ты имеешь в виду? — посмотрел на нее, нахмурившись.

Она поморщилась.

— Ты еще себя не видел? — включился в разговор Здоровяк.

Как и ожидалось его голос гремел басом.

Покачал головой:

— Сейчас, — засуетился Востр.

Он достал из сумки на боку малое круглое зеркало и показал мне.

Выражение лица в один миг изменилось.

Йоргос ухмыльнулся, подметив мою реакцию.

Вытянутая физиономия с мощной челюстью, широким подбородком, черно-синими модами; в принципе, ничего необычного.

Глаза глубоко посаженные — цвета серебра. А вот кожа… Все в шрамах, желтых пятнах свежих травм и следах от старых ожогов. Местами видно, синткожу пересаживали кусками, достаточно крупными. Например, серьезная полоса пришита от центра лба к линии волос, отросших длиннее чем принято у дхалов. Бледная лента шириной в два пальца вниз от правого глаза, вдоль модов, по скуле аж до шеи, а затем и до края панциря. Возможно тянулась и дальше, но для таких исследований нужно уже доспех снимать. Страшно представить, что это была за рана.