Парикмахер

Неудачный цвет Франциски Кертинг я решил сделать на два тона темней. Для всей длины волос отмерил сорок граммов светло-пепельной краски, уровень восемь. На этом я давно набил руку и могу отмерять не глядя. Еще взял шесть граммов пепельного пигмента «фиолетово-синий» - но только для корней. Если пигмент распределить по всей длине волос, они будут выглядеть безжизненно, особенно при фотовспышках. Дополнительно я решил нанести краску-кондиционер, чтобы подпустить немного блеска, который начисто исчез. Окраска волос - искусство; мы заменяем реальность вымыслом и с помощью выверенных ухищрений создаем клиентам имидж, представляющий их в более выгодном свете.

Бенни привел Франциску на темный паркет - краситься. Тут, в задней части салона, было тихо. Как всегда по понедельникам, в открытые окна из церкви лились звуки органа. Франциска Кертинг улыбнулась мне в зеркале. Я тоже ответил ей и прогнал из головы мысли об Александре.

–  У тебя перерыв в съемках?
– спросил я и начал расчесывать ей волосы.

–  Нет, я со всем разделалась. Во всех отношениях, как видишь.

Изменились ли у нее корни волос? Я зачесал прядь вбок. За ушами открылись два маленьких шва, смещение пока еще минимальное. Теперь с каждой подтяжкой оно будет увеличиваться, и в конце концов лицо расползется в стороны, словно его прогладили утюгом. Но ведь Франциске еще нет и сорока! Бенни приготовил и положил на столик рядом со мной стопку алюминиевой фольги, аккуратно нарезанную на прямоугольники. Потом принес чай с травами и встал в сторонке - смотреть на мою работу. Бенни учился.

–  До следующих съемок у меня еще три недели. Я опять снимаюсь у Герберта.

–  Поздравляю! Рад за тебя!
– Герберт, режиссер и мой старый приятель, не нуждается в моих услугах - голова у него голая как коленка.
– О чем же будет новый фильм?

–  Любовная драма с трагическим концом. Я играю нимфоманку, главу концерна. Ты ведь знаешь Герберта, он любит ковать железо.

–  О да.
– Я наносил краску тремя этапами и заворачивал пряди в алюминий. Франциска Кертинг принялась мне рассказывать о страданиях нимфоманки, но я почти ее не слушал. Я был раздражен вызовом в полицию. Как это понимать? Почему Анетта Глазер сама не приехала ко мне? Может, решила меня припугнуть? До сих пор я был в полиции лишь однажды. Мы со Стефаном, еще подростками, залезли в припаркованный автомобиль, курили там сигареты и фантазировали, что мы заведем мотор и поедем в Винтертур или куда-нибудь за границу. Нас застукала полиция, отец забрал меня из участка. Он ухмылялся и - как обычно - молчал. Тогда история была безобидной. А теперь? Следует ли мне чего-нибудь опасаться? Все-таки тут речь идет об убийстве. На тот час, в который совершено преступление, у меня нет алиби. И это бесспорный факт. Я был один в своей квартире и тосковал по Алеше, без свидетелей. Считаюсь ли я подозреваемым?

–  …но в конце концов она излечивается от своей болезни, - сообщила Франциска Кертинг.

–  Тебе, конечно, непросто будет вжиться в такой характер, - посочувствовал я.

–  Я уже готовлюсь, и достаточно интенсивно. Для меня это интересная задача. А в творческом плане шаг вперед. Правда.

Франциска Кертинг говорила что-то еще, а я сказал себе, что вызов в убойный отдел, пожалуй, мне на руку. Возможно, я узнаю от комиссарши какую-нибудь новую информацию, например, об орудии убийства. Вероятно, уже проведено вскрытие, ведь как-никак с момента преступления прошло уже почти пять дней. Пять дней! Пять дней назад Александра еще сидела здесь и рассказывала про свои дела. Возможно, даже про своего убийцу. Я чуть не взвыл от отчаяния.

–  Ансбах, городок такой, - это все, что она знает. Я могу многое привнести из своей личности.

–  Ансбах?
– переспросил я.
– Вы там снимаете?

–  И в Лос-Анджелесе.

–  Любопытно.

–  Вот самое подходящее слово. Безумная история.

Франциска Кертинг говорила, я размышлял. Возможно, в редакции дело и впрямь дошло до стычки: Кай хотел денег, Александре это надоело, она резко оборвала спор, это в ее манере, и пригрозила Каю, что отправит его к отцу в Берлин. Кай вспылил.

–  …и связывается с дурными людьми, этакая одиссея в мир неудач…

Отвратительное чувство, когда другие решают за тебя, а ты сам ничего не можешь сделать.

–  И - что ужасно - она вообще ничего не может сделать!

Я знаю это чувство еще со времен детства. Вспомнил его. Я влюбился в первый раз, в Стивена, мальчишку из Англии, приехавшего к нам по обмену с Регулой. Мне нравился его акцент и рыжеватый пушок на верхней губе и над брючным ремнем. Он показывал мне фотографии - сначала королевского семейства, принца Эдуарда, которого он особенно выделял, потом свои снимки. Мы говорили друг другу слова, сначала самые общие, пробираясь на ощупь в волнующие сферы. За лодочным домиком, в тени рододендронов, Стивен повел себя неожиданно - показал мне все части своего тела по отдельности и назвал их. Без всякого смущения, словно продолжал уроки английского. Я был в шоке, но Стивен рассмеялся, назвал меня «my dear», «мой дорогой», и мне подумалось, что он все делает правильно.

Матери наша близость не понравилась. Однажды, когда я вернулся из школы, стул Стивена за обеденным столом оказался пустым, а на столе лежала лишь сложенная салфетка. Стивен уехал. Мои родители просто сделали то, что считали правильным. Тогда я ревел и бесился, но ничего не мог поделать. Отец удалился к себе, а мать сказала: «Так будет лучше». Больше я никогда не видел Стивена. Может, сейчас он женился и стал отцом семейства?

–  Томас! Я задала тебе вопрос! Ответь мне!

–  Да? Что?

–  Ты должен отгадать, что будет дальше!

–  Что дальше? Ты еще спрашиваешь!
– ответил я.
– Вероятно, она вернется в Ландсхут и одумается. Вспомнит то, во что верила раньше.

–  Ты прав! Она возвращается в Ансбах. Как тебе это кажется? Не слишком неожиданным?

–  Но ведь она могла бы просто убрать с дороги этого типа, своего любовника, или как?

–  Да, кстати, ты что-нибудь слышал про убийство женщины, которая перед смертью была у парикмахера?

Пудельки подбежали к нам, стуча коготками, и зашевелили носами. В их белых кудрях висели темные волосы новой клиентки и русые фрау Лахман.

Я принес зеркало. Франциска Кертинг оглядела себя со всех сторон, похвалила прическу. Потом подошла к полке, схватила шампунь и закрепитель и спросила:

–  Можно купить еще и эти симпатичные стеклянные пирамидки?

–  Мои трофеи не продаются, - объявил я.

Хорошо бы у Беаты нашлось время сделать мне массаж головы, перед тем как я отправлюсь с визитом в криминальную полицию.

11

–  Триста восьмой кабинет, - сообщил мне полицейский в форме, сидевший у входа за пуленепробиваемым стеклом. Я читал на ходу номера, написанные на серых табличках возле кассетных дверей, покрашенных серой краской: 304, 305. Мой стук остался без ответа. Анетта Глазер, склонившись над письменным столом, перекладывала с места на место записную книжку, ручку, пудреницу и другие мелочи, вываленные из сумочки.

–  А-а, господин Принц! Слава тебе господи!
– Анетта Глазер едва подняла на меня глаза.
– Присаживайтесь! Замечательно, что вы нашли время приехать, несмотря на своих клиентов.
– Рукопожатие отпало.

Я уселся на стул для посетителей. Он был ниже, чем у Анетты Глазер. В ее кабинете царила приятная прохлада. Потолок был высокий, мебель соответствовала типу учреждения - два письменных стола, крутящиеся стулья и огромнейший шкаф с сейфом. Такой я и представлял себе полицию, серой, нет, скорее зеленой. И все это окружали мощные стены импозантного старинного здания. Под светильником медленной смертью умирала пальма. Обстановка настолько же унылая и скучная, как и в кабинетах журнала «Вамп», только немного иная.

Анетта Глазер пошарила в боковом кармане своего вязаного жакета, доходившего ей почти до колена, и вытащила губную помаду, вероятно, красную с коричневым оттенком. Потом села и проговорила, подмазывая губы:

–  Мы все еще заняты делом Каспари.

–  Вы хоть немного продвинулись?

–  Вот поэтому я и хотела с вами поговорить.
– Анетта Глазер впервые взглянула на меня по-настоящему, прямо. Помада оказалась гигиеническая, бесцветная.

–  Если только я вам чем-нибудь смогу помочь… - ответил я.