Пария
Шрифт:
– Знаешь, он не молил о пощаде.
Многочисленные морщины на лбу старого погонщика сложились в выражение, которое я принял за восхищение. Он вместе со мной уставился на южную стену замка, которая в этом месте была ниже всего, а под ней – самая узкая часть рва. И это тщательно выбранное место открывало отличный вид на жуткие предметы, расставленные на стене. Уже темнело, но небо в кои-то веки выдалось чистым, и очертания я отлично различал. Герцога Руфона я видел лишь однажды, мельком, издалека – два года назад, когда пришёл с Декином на поляну в западных лесах. Мы прятались в густом кустарнике и смотрели, как этот человек проехал мимо нас на высоком коне с соколом на запястье, а позади него бежала свора
Несмотря на разрушительное действие пыток и обвислость, которая приходит со смертью, я всё ещё мог подтвердить, что голова на пике действительно принадлежит герцогу Руфону Амбрису, до недавних пор рыцарю Альбермайна и повелителю Шейвинской Марки. Остальные головы из-за ран или вздутий стали анонимными, но я решил, что это те, кого схватили вместе с герцогом – семейные вассалы или крепостные, обязанные разделить как его предательство, так и его судьбу.
– Ты видел процесс? – спросил я погонщика, который в ответ осуждающе цыкнул языком.
– Видел, как раз нынче утром, и было бы там на что смотреть, на этом процессе-то. Они поставили герцога на эшафот вместе с остальными предателями. Лорд-констебль зачитал обвинения и спросил, выступит ли кто-нибудь с оружием в руках на их защиту, как полагается. Разумеется, никто не выступил. Там же стоял королевский защитник и целая шеренга роты Короны. Потом вышел восходящий Дюрейль и заслушал завещание герцога, а когда он закончил, сэр Элберт отсёк его голову одним ударом своего громадного меча. Заметь, только голову герцога. И, покончив с этим, здоровяк ушёл, а прочих оставил палачу.
– Ты слышал завещание герцога? – спросил я, понимая, что хотел бы узнать Декин.
– Слишком далеко было, да и вряд ли у него оставались силы говорить громко, после всех пыток-то. Но, как я и сказал, о пощаде он не молил. – Погонщик снова посмотрел на голову на стене и снова цыкнул языком. – Он был не из худших, для знатного-то. Справедливый, по большей части. И щедрый на милостыню, в неурожайный год. Но, как все говорили, к своим дочерям его лучше было не подпускать, и дорогу ему лучше было не переходить, коли своя кожа дорога.
Погонщик в последний раз цыкнул языком и дёрнул поводья своего вола. Животное послушно потащило телегу по дороге вдоль рва.
– Не ходили бы вы в город на ночь, парни, – посоветовал он нам через плечо. – Если только не любите маршировать под знамёнами. Солдат тут нынче жуть как много.
Я благодарно поднял руку, а сам посмотрел на скопление зданий, стоявших на площадке к востоку от главных ворот замка вдоль берега речки Ливин, питавшей ров. За долгие годы сравнительного мира городок Амбрисайд вырос в большое, хоть и нестройное, скопление домов, постоялых дворов, мастерских и конюшен. Несмотря на то, что вырос я в похожей кучке лачуг, только поменьше, я понял, что вонь дровяного дыма и навоза вызывает во мне скорее неприязнь, чем ностальгию. Я предпочитал леса – несмотря на все опасности, среди деревьев всё намного проще.
– Я знаю, что там было, – сказал Эрчел.
– Где?
– В его завещании. – Он кивнул в сторону головы на стене, с любопытством наклонив лицо. Как и прежде, вся его враждебность по отношению ко мне, видимо, исчезла, несмотря на скверный синяк, который наверняка остался у него после брошенного мною камня.
– Я, герцог Руфон Амбрис, прошу у Серафилей прощения за мои многочисленные грехи, – продолжал он, подражая речи аристократов. – Долгие годы я сидел своей жирной жопой на лошадях, которых не растил, жрал еду, которую не выращивал, и мясо животных, которых не забивал. И всё это время я ебал каждую керлскую девицу, которая приглянется, и прикарманивал чужие монеты и товары под видом податей Короны. А ещё я то и дело сваливал куда-нибудь
и резал каких-нибудь несчастных бедолаг, потому что так приказывал король. Потом я предал его, как неблагодарный пёс, за то, что он не сделал меня ещё богаче, чем я есть, и вот мы здесь. А теперь очистите мою душу, набожные ублюдки, чтобы я навечно отправился жить в раю.Ухмыляясь, он повернулся ко мне.
– Расскажи Декину, что он так сказал. Ему понравится.
– Нет. – Я вспомнил лицо Декина в тот день, когда мы следили за охотничьим отрядом герцога, бросил последний взгляд на жуткий парад на стене, а потом повернулся и уставился на город. – Не понравится. Пойдём, Болтун, займёмся делом.
Согласно наставлениям Лорайн, мы направились в самую неказистую на вид таверну, полагая, что только солдаты с самой сильной жаждой станут собираться в местах с самым дешёвым элем. Выбранный нами столик в задней части тёмного заведения предполагал необходимость немного припугнуть двоих сидевших там керлов. Оба – старики с косматыми бородами и тощими усталыми лицами людей, рождённых пахать или мотыжить. Эти двое уставились на нас изнурёнными глазами, но даже и не подумали вставать. Один вроде бы даже собирался насмешливо вякнуть, но осёкся, когда Эрчел наклонился, схватил его глиняную кружку и вырвал из руки.
– А ну съеблись, – сказал он с лёгкой улыбкой и подмигнул. Чтобы подчеркнуть свою мысль, он дёрнул лицом и раздул ноздри, демонстрируя, что сдерживает жестокость. Этого обоим керлам, видимо, хватило, поскольку они освободили столик и быстро покинули таверну.
– А точно это лучшее место? – сказал Эрчел, опускаясь на стул и с презрительным видом поставив кружку. – Даже пьяница не стал бы пачкать язык этой мочой.
– Настоящий пьяница приходит не за элем, а за выпивкой покрепче. – Я указал на бочонки бренди за спиной крупного трактирщика. – Чем дешевле, тем лучше. Не волнуйся, они придут. И придержи язык. Ты же дурачок, помнишь?
Вскоре, как я и предсказывал, заявилось полдюжины солдат из числа герцогских рекрутов. Они вошли без какой-либо шумной развязности, свойственной новичкам в их профессии, а их морщинистые обветренные лица выглядели одинаково сурово. Видимо, мрачные утренние дела вызвали мрачное настроение и желание залить его выпивкой. Война, как я узнал позднее, во многом сдирает юность с юношей. Они избавились от доспехов, но оставили кинжалы и мечи в ножнах на поясах, и многие могли похвастаться больше, чем одним. Все были прилично вымыты и пострижены, но их одежда – в основном кожаные куртки, штаны, да шерстяные рубахи – выглядела латаной-перелатаной, сплошь заплатки да обноски.
– Бренди, – крикнул один из них трактирщику, бегло осмотрев тёмные интерьеры. – И, приятель, проследи, чтоб пойло было хорошее.
Он бросил на стойку несколько шеков, и солдаты заняли столики возле камина. Несколько горожан, сидевших там, сбежали, причём, куда расторопнее, чем пара керлов, которых напугали мы с Эрчелом. Мы наблюдали, как солдаты молча расселись, а трактирщик наливал каждому по порции бренди в глиняные чашки. Когда он закончил, тот, который платил – здоровенный тип с более морщинистым лицом, чем у его товарищей – торжественно поднял чашку, и остальные последовали его примеру.
– Вознесём хвалу мученикам за короткую кампанию и молим их, дабы приняли они к себе душу герцога Руфона, – сказал он. – Он плохо кончил, но с его храбрым сердцем всё равно заслуживал лучшего.
Остальные солдаты согласно проворчали, осушили свои чашки, после чего их мрачность как ветром сдуло.
– Ещё! – крикнул Морщелицый трактирщику, поднимая свою чашу. – И не останавливайся, пока мы тебе не скажем.
Они пили, а мы с Эрчелом вживались в свои роли, придвинувшись друг к другу и едва потягивая эль в знак того, что не в состоянии позволить себе вторую кружку. Я осторожно бросал на солдат взгляды и наклонялся, явно пытаясь услышать байки, которые они принялись рассказывать, как только бренди поднял их настроение и развязал языки.