Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Впрочем, аристократы, посещавшие балы в Опере в 1815–1833 годах, обычно приезжали просто во фраках. Единственным маскарадным костюмом, до которого снисходили знатные посетители, было черное домино и маска, да и их надевали преимущественно дамы. В ту эпоху на балах в Опере мало танцевали: гости прогуливались, обменивались шутками и колкостями, и бальная толпа имела вид относительно приличный.
Обстановка изменилась после того, как директором Оперы стал доктор Верон. Решив придать балам в Опере большую притягательность, он в начале 1833 года снизил цену входных билетов до 5 франков и объявил, что по ходу бала будет представлен балет. Первый бал «нового образца» состоялся 5 января 1833 года. Балет исполнялся на сцене, но очень скоро публика в зале тоже пустилась в пляс, причем самые смелые посетители танцевали галоп и даже канкан. Смелым было не только их поведение, но и наряд: в отличие от прошлых лет, публика, пришедшая на бал, была одета
В результате Верону пришлось возвратиться к «приличным» балам в Опере. Однако в феврале 1837 году театральный администратор Мир'a (которому Верон тремя годами раньше сдал управление балами в Опере в субаренду) предпринял смелый шаг – пригласил дирижировать оркестром на балу самого модного парижского дирижера Филиппа Мюзара (1792–1859), за свою популярность прозванного Наполеоном. Про него современники говорили, что он и «Реквием» Моцарта мог бы сыграть в темпе галопа. Этот дирижер блестяще умел превращать арии из опер в аккомпанемент для кадрилей. Благодаря Мюзару и его оркестру балы в Опере за три года сделались самым любимым и блестящим развлечением парижской публики. С конца декабря эти балы, начинавшиеся в полночь, происходили каждую субботу; на последней неделе карнавала давались три дополнительных бала; наконец, еще один, прощальный – после трехнедельного перерыва на время поста.
Парижский оркестр. Худ. И. Поке, 1841
Билеты на балы в Опере при Мюзаре стоили по-прежнему 5 франков, но для тех, кто покупал абонемент на весь сезон, цена каждого посещения снижалась до 3 франков. Платили за билет только мужчины, каждый из которых имел право привезти с собой одну спутницу. Билеты стали дешевле, чем в эпоху Реставрации, однако даже такую сумму за билет могли заплатить только люди сравнительно состоятельные. Это способствовало определенному отбору публики, вследствие чего балы в Опере охотно посещали те, кто не имел средств или желания устраивать вечера с танцами у себя дома, но не имел и охоты столкнуться в бальной зале с простонародьем. Таким людям балы в Опере позволяли, скрываясь под маской, затевать любовные интриги, невозможные в чопорной аристократической гостиной, но при этом оставаться в «приличной» обстановке.
Оркестр под управлением Мюзара играл не только в Опере, но и в концертных залах на Вивьеновой улице и – летом – на Елисейских Полях; везде он имел бешеный успех и собирал огромную толпу.
Во время карнавала блестящие балы устраивались не только в Опере, но и в других парижских театрах. Например, в «Лютеции» Генрих Гейне описывает бал в Комической опере, где он испытал «пьянящее наслаждение куда более великолепное, чем на балах Большой оперы»: «Огромным оркестром здесь управляет Вельзевул, и дерзкий блеск газового освещения ослепляет взор. Здесь – долина гибели, о которой рассказывают няньки; здесь пляшут чудовища, как у нас в Вальпургиеву ночь, и среди них есть немало весьма красивых, – таких, в которых, несмотря на всю их испорченность, нельзя не признать той грации, что врождена дьяволицам-француженкам. Когда же гремит общий галоп, тогда сатанинское веселье достигает бессмысленнейшего апогея и кажется, что вот-вот провалится потолок, и вся братия понесется вверх, кто на метле, кто на ухвате, кто на кочерге – “ввысь, вечно ввысь, в никуда!”».
Особая атмосфера и маскарадные костюмы облегчали смешение на «театральных» балах публики из разных социальных слоев, однако людям совсем простого звания эти балы, как уже говорилось, были не по карману. Простой народ избирал себе забавы куда менее изысканные и отправлялся в городские танцевальные залы или в кабачки за заставами. Городские залы (в ту пору они именовались «публичными балами») располагались на Елисейских Полях или в развлекательных садах, таких как Тиволи, «Дельта» или «Большая хижина».
Бал в «Большой хижине» на Монпарнасском бульваре. Литография из газеты «Иллюстрация», 4 июля 1844 года
Залы эти, как правило, представляли собой круглые здания (ротонды), с зеркалами в простенках между окнами; танцующим отводилась центральная часть зала, а зрители сидели на оттоманках возле стен. В танцевальные залы, которые располагались в модных кварталах (например, на Вивьеновой улице) и в которых оркестрами руководили знаменитые дирижеры, приходила та же публика, что посещала балы в Опере. В остальные же залы являлась публика попроще: горничные, модистки, студенты…
Танцевальные залы знали периоды
расцвета и заката. Например, в парижском пригороде Пасси еще с дореволюционных времен существовал зал «Ранелаг», построенный в парке Мюэтт на лужайке, где прежде танцевали под открытым небом. Зал был назван именем английского лорда, в чьем парке имелось аналогичное развлекательное заведение. «Ранелаг» находился в небрежении во время Революции, но вновь вошел в моду в эпоху Директории, а самый большой успех имел в 1820-е годы, когда ему покровительствовала герцогиня Беррийская. Однако при Июльской монархии заведение вновь стало приходить в упадок. В июле 1837 года Дельфина де Жирарден рассказала в одном из своих фельетонов о том, что увидела в «Ранелаге»: над входом висит вывеска «Старинная танцевальная зала»; зала эта ярко освещена, но пуста; превосходный оркестр играет новейшие мелодии, кругом много народу, люди стоят или сидят в своих каретах, все слушают музыку, однако, несмотря на призывы распорядителя, танцевать никто не желает.Совсем иная судьба была у танцевального зала, расположенного в районе Елисейских Полей на Вдовьей аллее (эта улица, сегодня называющаяся проспектом Монтеня, получила такое название в честь одиноких дам, прогуливавшихся по ней в поисках кавалеров). С 1813 года здесь функционировало питейное заведение «Маленькая красная мельница»; оно принадлежало учителю танцев по фамилии Маби'й, который летом устраивал на соседней лужайке балы для своих учеников и их родителей. Со временем туда стали допускать и других посетителей, взимая по 50 сантимов за вход. В начале 1840-х годов сын Мабия Виктор устроил на прилегающей территории аллеи, галереи и гроты, установил искусственные пальмы, в ветвях которых прятались газовые фонари. После этого балы Мабия очень быстро приобрели бешеную популярность; успеху способствовали танцевавшие там красотки, самой знаменитой из которых была Лиза Сержан, прозванная (в честь королевы Таити) «королевой Помаре». Зимний филиал бала Мабия располагался в конце улицы Сент-Оноре – в том самом месте, где в начале века действовал Олимпийский цирк Франкони, в конце 1820-х годов работал «Большой базар Сент-Оноре», в середине 1830-х играл оркестр Мюзара, а затем – оркестр под управлением бывшего дирижера Оперы Валентино. Таким образом, у самого этого места была богатая «развлекательная» предыстория, что способствовало популярности и летнего, и зимнего балов Мабия, которую они оба не утратили и при Второй Империи.
Вне города к услугам желающих выпить и потанцевать были кабачки-генгеты (guinguettes). Этимология слова «guinguette» не вполне ясна. Современный словарь возводит его к старофранцузскому глаголу «guinguer» – «прыгать»; словарь XIX века связывает название этих кабачков со словом «ginguet» – «кислое молодое вино»; наконец, автор книги о Париже 1825 года утверждает, что словом «guinguette» в XVIII веке называли неудобные тяжелые экипажи, используемые для поездок в другие города. Каждое из этих объяснений имеет под собой некоторые основания: генгеты в самом деле располагались за городом, сразу за заставами, где еда и, главное, выпивка были дороже; посетители этих генгет в самом деле пили много дешевого вина и в самом деле охотно танцевали («прыгали»). Кабачки-генгеты были известны с начала XVIII века, однако особую популярность они приобрели во время Июльской монархии благодаря демографическому буму в ближайших пригородах Парижа, таких как Батиньоль, Монмартр, Ла Виллет, Монруж.
Русские путешественники зачастую именовали генгеты, совмещавшие функции питейных заведений и танцевальных залов, сельскими балами (дословный перевод французского выражения bal champ^etre). Танцы здесь происходили под аккомпанемент небольшого оркестра, состоявшего из трех-четырех инструментов: скрипки, кларнета или флажолета, малого и большого барабанов. К услугам посетителей генгеты были обычно и двор, и дом: во дворе под деревьями стояли грубо сколоченные столы и стулья для самых неприхотливых любителей выпивки, в доме на первом этаже располагалась кухня, а на втором этаже находились залы для публики чуть более разборчивой. Столы там даже были накрыты скатертями.
Число парижских танцевальных залов неуклонно росло: в 1819 году их было две с половиной сотни, в 1830 году – 367 (из них 138 внутри крепостной стены Откупщиков и 229 за заставами), а в 1834 году их стало уже без малого пять сотен, причем большую часть этих залов составляли по-прежнему генгеты, расположенные за заставами. В.М. Строев свидетельствует: «Балов городских и сельских очень много; в хорошие летние дни у застав танцуют под открытым небом, в садах; одна несчастная скрыпка наигрывает старые французские кадрили, а танцующие веселятся до упаду. Есть танцевальные домы, где за вход платят франк; посетитель получает при входе контрамарку, за которую может в зале что-нибудь съесть или выпить на целый франк. Концерты самые лучшие даются у Мюзара и у Валентино; за вход берут тоже по франку. Превосходный оркестр, из 60 и более музыкантов, разыгрывает увертюры из любимых и новейших опер, кадрили, польские, вальсы».