Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
В 1840-е годы в Париже росло не только число сельских балов, но и их размеры: например, заведение Леви в пригороде Батиньоль было рассчитано на тысячу человек, к услугам которых был огромный зал (43 на 33 метра), уставленный столами и скамьями, а также сад площадью 400 квадратных метров. Впрочем, еще в эпоху Реставрации генгета «Галантный садовник» за Менильмонтанской заставой вмещала 600 посетителей, а среднее заведение такого рода было рассчитано на 200–300 человек.
Любовь парижан к загородным развлечениям на свежем воздухе служила важным источником заработков для жителей предместий. Вокруг танцевальных залов вырастали «сопутствующие» заведения, где торговали вином. Те парижане, которые не стремились напиться до бесчувствия, могли развлечься игрой в мяч, кегли, волан, покачаться на качелях и т. п. Если погода внезапно портилась, приезжим сдавали комнаты на час – по цене, за какую внутри города можно было снять комнату на день (в деревне Монморанси, по свидетельству Л. Монтиньи, это удовольствие обходилось в 5 с лишним франков).
В
Вообще у каждой заставы и у каждой генгеты имелись свои завсегдатаи: Монмартскую заставу и заставу Монсо облюбовали угольщики из Оверни (большие охотники до красного вина); заставу Мена – проститутки и их покровители, а также ветошники. В заведении мамаши Саге на улице Маслобойни, как уже говорилось в главе тринадцатой, собирались певцы и литераторы. На Вожирарской равнине, где находилось это заведение, вообще было множество кабачков, дававших приют так называемым певческим обществам: там «пили, чтобы петь, и пели, чтобы пить». Пили, пели и танцевали также и в квартале вблизи Монпарнасской заставы, который в эпоху Реставрации только начинал застраиваться: здесь располагались по большей части не жилые дома, а кабачки и танцевальные залы. Два из здешних питейных заведений очень нравились ветошникам; они даже присвоили им неофициальные названия «палата депутатов» и «палата пэров»; разница заключалась в том, что «депутаты» платили за литр вина 6 су, а «пэры» – всего 4.
В загородных кабачках было особенно многолюдно летом, в хорошую погоду, когда пляски под оркестр происходили не только в помещении, но и под открытым небом. Если аристократы в летнее время отправлялись в загородные поместья, то у людей простого звания имелся свой, демократический вариант воскресного летнего отдыха – посещение кабачков за заставами.
«Провинциал в Париже» Л. Монтиньи описывает обстановку кабачка-генгеты погожим летним днем: «Человек нездешний решил бы, что здесь все подают бесплатно и что хозяин заведения просто-напросто пригласил к себе гостей. Отовсюду только и слышно: “Человек, как там мой каплун?” – “Вот он, сударь”. – “Повар, а мои бифштексы?” – “На сковородке”. – “Мое жаркое?” – “Вот-вот будет готово”. “Уксусу на стол номер 2!.. Воды на стол номер 20!..”». Мало того, продолжает Монтиньи, каждый из посетителей желает, чтобы его обслужили первым, каждый хочет получить лучший кусок. Завсегдатаи идут на все: один зовет поваров и подавальщиков по имени, другой ссылается на то, что был в здешнем заведении в прошлое воскресенье, третий утверждает, что знаком с кузеном хозяйки, – и лишь под вечер, когда все посетители, худо ли хорошо ли, насыщаются, наступает время для песен, разговоров – и расплаты с хозяином заведения. В других заведениях система была иная: слуга приносил гостям только вино, за которое они расплачивались немедленно; что же касается еды, то за ней посетители сами отправлялись в залу первого этажа: там готовилось телячье и баранье жаркое, на вертелах жарились индюки и цыплята.
Как уже было сказано выше, в генгетах люди не только ели и пили, но и плясали. О том, как происходили эти танцы, дают весьма полное представление свидетельства двух путешественников – американца и русского. На американского священника Уитона, который побывал во Франции в 1823–1824 годах, все увиденное произвело тягостное впечатление:
«Рискуя свернуть себе шею, мы спустились с холма и оказались в предместье; до слуха нашего донеслись радостные кличи. Раздавались они из просторной таверны, которая более походила на крытое гумно. Любопытство заставило нас смешаться с толпой, топтавшейся у дверей. Взглянув в окно, мы увидели сцену деревенского застолья… Огромная зала с невысоким потолком тонула в клубах табачного дыма; по краям были расставлены столы, за которыми сидели в нарядном платье ремесленники, солдаты, слуги; все они с большой охотой отдавали дань угощению. В камине ярко пылал огонь; там кипел суп и варилось мясо; день выдался жаркий, и в зале было решительно нечем дышать. Мужчины ели с аппетитом, соус капал с их усов; шумные разговоры переплетались со звуками оркестра, который состоял из нескольких скрипачей, располагавшихся на невысоких подмостках и едва различимых из-за табачного дыма. Между столами, не смущаясь теснотой, вальсировали пары; кавалеры чаще всего были облачены в военные мундиры… Жара стояла такая, какой не бывает, наверное, в самой знойной пустыне. Никогда мне не случалось видеть, чтобы люди мучались и потели так сильно и при этом получали так мало радости. По серьезным и усталым лицам красоток было нетрудно догадаться, что, когда бы не столь лестное приглашение на танец от храброго сына Марса, они бы охотно взмолились о передышке».
Русский очевидец В.М. Строев отнесся к воскресным развлечениям французского простонародья более снисходительно:
«С тех пор, как за ввоз вина в Париж наложена довольно значительная пошлина, за заставами начали размножаться харчевни, ресторации и трактиры. Домики не большие, но с садами, чего нет в самом Париже. Работник, рано утром в воскресение, отправляется из Парижа и направляет шаги к той из застав, где надеется найти наиболее друзей и знакомых. Он знает, что
там вино вдвое дешевле; стало быть, и напиться вдвое дешевле; притом же он будет сидеть в саду, а не в душной, маленькой комнатке. В полдень гостиницы полны народов, и уже начинаются жертвы Бахусу. <…> Вот раздались звуки музыки: хриплая скрипка, пискливая флейта наигрывают французскую кадриль. Пирующие друзья встают и отыскивают дам. Дамы сидят под деревьями, за лимонадом и мороженым. Это соседние крестьянки, служанки, работницы, бедные гризетки. Начинаются танцы; шум, стук, крик. Всяк танцует как умеет, кто в лес, кто по дрова.Поцелуи сыплются градом, комплименты льются рекою. Знакомятся, дружатся, влюбляются. Если кавалер обидит даму, все другие вступаются за нее, и неосторожный шалун бежит с поля сражения измятый, избитый, нередко раненый. Полиции тут не бывает; надобно же, чтобы кто-нибудь заведовал судом и расправою. Когда начинает смеркаться, дамы удаляются; они отпущены только до вечера. Это самая любопытная минута за заставами. Начинаются прощания; новые знакомые льстят, как умеют, упрашивают остаться; дамы непреклонны и исчезают. Остаются одни мужчины и принимаются опять за попойку. <…> Поздно ночью, когда нет сил, гуляки засыпают на тех самых столах, за которыми провели весь день. Домой идут только самые порядочные; прочие остаются за заставою на понедельник. Французский работник привык гулять в воскресенье и опохмеляться на другой день. <…>
Пьяницы. Худ. Шарле, 1840
Посетители застав очень не любят видеть там франтов и людей, не принадлежащих к их классу; охотно оскорбляют их, преследуют насмешками, бранью. Если франт вздумает танцевать, они наступают ему на ноги, оскорбляют его даму, не дают ему места и вслух говорят такие истины, что терпеть нельзя. Если он вздумает сказать слово, ответить или рассердиться, то они начинают драться. Тут нет места для чистого галстука, для желтых перчаток. Кто хочет посмотреть на заставы, тот должен надеть старое платье, старую фуражку, спрятать платок и перчатки подальше. Кошелек надобно беречь поосторожнее: в толпе гуляк всегда расхаживают хитрые промышленники, которые живут чужим добром, и ловят в мутной воде рыбу».
Наконец, А.И. Герцен в «Письмах из Avenue Marigny» (1847) описывает «бедные, маленькие балы, куда по воскресеньям ходят за десять су работники, их жены, прачки, служанки» с нескрываемым восторгом: «На этих бедных балах все идет благопристойно; поношенные блузы, полинялые платья из холстинки почувствовали, что тут канкан не на месте, что он оскорбит бедность, отдаст ее на позор, отнимет последнее уважение, и они танцуют весело, но скромно».
Хотя в понедельник посетителям кабаков полагалось выходить на работу, в реальности они чаще всего не ограничивались воскресным отдыхом и самовольно прибавляли к нему еще один день, а за дело брались только во вторник. Бальзак в начале повести «Златоокая девушка» (1834–1835) замечает: «Не будь кабаков, разве не свергалось бы правительство каждый вторник? К счастью, по вторникам этот народ пребывает в состоянии отупения, его ломает с похмелья, он остается без гроша и возвращается к труду, к черствой корке хлеба».
Что же касается строгого отбора публики, допускаемой на сельские балы, то его отмечали не только русские мемуаристы. Француз Э. Тексье писал в начале 1850-х годов, что, хотя подобные заведения кажутся демократичными, на самом деле посторонним попасть в них «едва ли не труднее, чем в аристократические салоны Сен-Жерменского предместья». По словам Тексье, даже ветошники, собирающиеся вблизи заставы Мена, «охраняют свои собрания от посторонних так тщательно, как если бы дело шло о недоступном святилище».
О повседневной жизни парижан в районе застав дает представление очерк анонимного путешественника «Париж в 1836 году»:
«Парижские заставы исключительно принадлежат простому народу; все рабочие люди проводят воскресные и праздничные дни за заставой той части города, в которой живут, потому что здесь могут иметь вино дешевле и ничто не мешает им веселиться. Но и сюда, как повсюду, вкралась некоторого рода аристократия с ее принадлежностями; иные заставы заимствовали от тех частей города, перед которыми лежат, известные манеры и нравы, совершенно чуждые другим заставам; например, нет сомнения, что у заставы предместия Сен-Жермен народ веселится не так шумно, с б'oльшим приличием и вкусом, чем у застав по ту сторону Сены, что происходит, вероятно, от того, что по воскресеньям и субботним вечерам сюда сходятся из соседственных аристократических отелей многочисленные лакеи и горничные, которые пародируют приемы господ своих.
Два раза в день, именно утром и вечером, парижские заставы представляют зрелище, резко друг с другом несходное. Каждое утро, летом в шесть часов, зимою чуть день занимается, являются привычные посетители винопродавцев и, стоя у конторы, выпивают каждый свою ежедневную порцию белого вина. <…> Бывает, что встречаются несколько знакомых, и если одному придет в голову угостить другого, то и прочие не хотят отстать, не сделав того же: это в простонародном языке называется payer la tourn'ee, выпить круговую. Никто не может отказаться от такого рода вежливости, которая вошла в обычай, сделалась, так сказать, долгом; каждый должен пить и платить, когда очередь до него дойдет. Здесь же весь рабочий народ завтракает и обедает, принося с собою хлеб.