Паром

Время

Хорошо или плохо. Но, зубами скрипя, Пережили эпоху. Доживаем себя. Вдохновенное племя. Одолев немоту. Словом сдвинуло время — Даже с кляпом во рту. Новым дивам дивились, Хоть держали в уме: От тюрьмы отвалились, Привалились к суме. И покуда иуда На иуду кивал. Появился, как чудо. Без труда капитал. И не новый сановник, И не старый конвой — Капитал и чиновник Тихо правят страной. Без особых усилий. Знать не зная греха. На глазах у России Жрут ее потроха. Никакого тиранства. Не бунтует печать. А про доблесть гражданства Даже стыдно сказать. Обновили эпоху, Но на смене тряпья Подловили, как лоха, И страну и тебя. Новым веяньям ловко Как бы верность храня, Провели рокировку Воровства и вранья. Вдохновенное племя. Где теперь твоя мысль? Ты раздвинуло время, И скоты ворвались. Ничего не осталось. Только шрамы в судьбе. Твоя к родине жалость. Моя жалость к тебе. Затихает горячка. Никаких панихид! Всероссийская жрачка Всероссийских элит.

Как звать его…

Как звать его? Забыл опять. Остался призвук, а не звук. Стареем, и за пядью пядь Сужается заветный круг. Когда ж умерших имена Забуду вдруг — ошпарит стыд, Как будто предстоит страна, Где их окликнуть предстоит.

Мировая политика

Гляжу я на политиков в тоске. Все на одной на шахматной доске. Здесь шахматы, и домино, и шашки. По фляжке в день и никакой поблажки. Для равенства, а также из расчета: Не отрываться от народа. То-то! Здесь офицер. Он мигом, автоматом Поставит мат или покроет матом. Здесь кони ржут. Здесь дамы рвутся в дамки. Здесь умники в цейтноте или в лямке. Здесь славят будущее словом иль плакатом. Но «с Новым годом» говорят, как «с новым гадом». Здесь нет стыда. Услуги за услуги. Здесь лишь ораторы краснеют от натуги. Здесь голосуют громко, чтоб отныне Не слышать вопиющего в пустыне. (К законам физики еще один причисли: Чем больше голосов, тем меньше мысли.) Здесь можно все. Но невозможна личность. Здесь личность — это, вроде, неприличность. Здесь понимается без всяких аллегорий. Что ад и рай — тюрьма и санаторий. Здесь нет свидетелей разбоя и дележки. А небо? Небо — средство для бомбежки. …Терпеньем переполненная чаша. Хоть и неясно — Бога или наша? Здесь белый с черным интригует заодно. Хоть сам прихлопнут фишкой домино. Здесь на трибуне депутат, как на ладье. Бичует бич, бичом грозя судье. Перекликаются враждебные ферзи Для конспирации на языке фарси. Здесь патриот, что, впрочем, не впервые. Мысль удлинил за счет длины России. А либерал как раз наоборот: За счет всемирности дает ей укорот. Как следствие — туманную всемирность Еще туманней делает настырность. Здесь Юг велит водою подмываться. А Север что? Бумажкой подтираться. Мир от войны почти на волоске. Переполох на шахматной доске. Спасут, быть может, Запад и Восток: Две крайности — наждак и кипяток. А некто (кто?!) с бутылкой минералки Не видит в этих играх аморалки. Без пафоса, перебирая четки. План хаоса обдумывает четкий.

Лермонтов

Почти благодарный услуге. Быть может, шепнув: — Не тяни… Усталый от муки и скуки. Он рухнул, как пахарь в тени. Над этим обрывом клыкастым Покой наконец он обрел. Раскинувши руки, распластан, Как в небе распластан орел.

Тело и мысль

Величие духа мы славим обычно, Но жертвенность тела, пожалуй, первична. Кормили из ложечки старого Канта. В предсмертное детство впадал старикан-то. Как странно: в полнеба огромные мысли, А руки бессильно вдоль тела повисли. Бессильно повисли, а раньше, бывало. Сводили с размаху кремень и кресало. Бессмертные мысли под куполом тверди. А бедное тело готовится к смерти. К чему же тогда светоносные мысли? Чтоб люди людей в темноте не загрызли.

Философ

Он занят загадкою грозной. Она не смущает его: Зачем мирозданию звезды И сам человек для чего? Как связанность соли и хлеба Души человеческой суть — Вместившая звездное небо И совесть в единую грудь.

Жизнь — неудачное лето…

Жизнь — неудачное лето. Что же нам делать теперь? Лучше не думать про это. Скоро захлопнется дверь. Всё же когда-то и где-то Были любимы и мы. И неудачное лето Стоит удачной зимы.

Вдохновенье

Вдохновенье — вдох мгновенья. Вдохновенье — это дар Чуять в небе перемены. И как ножевой удар — Вертикально кровь из вены! Так выталкивают ввысь Ослепительную мысль Вдохновенье — вдох мгновенья.

Поэмы

Малыш, или Поэма света

Отдохновение уму, Душе от злобы дня заслонка, Да славится в любом дому Щебечущий цветок ребенка. Ты смутно узнаешь черты. Ты как бы вспоминаешь жесты. Неужто это снова ты? …И прошумят из пустоты Надежды, подлости, оркестры.

* * *

— Сынок, не заплывай за буй! — С крыльца с тревогою мгновенной. Ах, голос мамы: — Не горюй! — Теперь, должно быть, из Вселенной. — Сынок, не заплывай за буй! Не за-плы-вай!.. — сладит тревога. Сказать уж некому: — Подуй! — Приплясывая от ожога. Когда один, куда ни глянь. Среди всемирного раздора. Слабейшему опорой стань! И в том, глядишь, твоя опора.

* * *

Как соблазнительно проста Судьбы свободная прикидка. Как будто с чистого листа Прожить еще одна попытка. Два варианта — путь земной. Какой счастливый? Вот задача. Но от того, что знаешь свой, Второй и есть твоя удача.

* * *

Вот эволюции исток. Шлеп! Шлеп! Чарующие звуки! Вполне успешно делом ног Усердно занятые руки. Он ненавидит произвол Вещей, подробности рутины. Любой предмет — на пол! На пол! Не в этом главное, дубины! Вот соску, что без молока. Молочные сжимают зубки. Задумался и чмок! слегка По принципу потухшей трубки. Спит на балконе-корабле. Сопит, посвистывает дроздик. Вдруг SOS! Мычит: — Ко мне! Ко мне! Трясется капитанский мостик, — Где мой стюард? Где мой дурак? Ищите трубку! Трубку! Трубку! Свистать наверх! На полубак! Спустите, если надо, шлюпку! Ищу. Мотает головой С оттенком сдержанного гнева: — Уволю! Ты совсем тупой! Не справа выпала, а слева! …Да, тупость. Правду говоришь. С годами взрослые линяют. У нас за тупость, мой малыш (Сказать: гуманность — согрешишь). Не принято, не увольняют. А на ночь поят молодца. Нет, не в отца (на всякий случай!) Стрижет! Добулькал до конца! А выражение лица: После бутылки спится лучше.

* * *

Чего ни цапнет, в рот сует. Сам и алхимик и пробирка. Газету «Правда» — вправду в рот, А вслед (для тиража) — копирка. Отбил мочалку, как в бою! Не унывает! Въелся в пемзу! А там! Хвать рукопись мою! И на зубок! (как раньше!!!) цензор! Чего ни встретит, тянет в рот. Успеешь вытянуть — он в слезы. Обоев ленточки грызет. Лосенок! Это ж не березы! Вот скинул вазу с высоты. Не в вазе дело! Просто дико Жевать невинные цветы. Хоть пахнет пряником гвоздика! Все в рот! Гантели и кота! Картошка! Ложка! Брошка в кильке! Где женщины! Сюда! Сюда! Прочь с палубы хотя бы шпильки!

* * *

Вгляделся, голову склоня: — А ну-ка, папа мой, не кисни! Во всем бери пример с меня. Улыбка — первый признак жизни. Украдкой сунешься, шутя, В его игрушечное царство, Весь заливается дитя. Смеясь над опытом коварства. У зеркала. Во весь размах Он хочет окунуться в бездну. Там папа с кем-то на руках. Но с кем? Вот дотянусь и тресну! Хоть философия и дичь. Дается правильно задире: Сначала мир в себе постичь. Потом себя постигнуть в мире. А вот стекло окна — предел. Подобья не находит память. Забавно воздух затвердел. Так славно воздух барабанить!

* * *

Впервые за зиму во двор. Скрипучая полуколяска. Зима теряет свой напор. Темно-лиловая окраска. Он вспоминает: — То? Не то? Чирикало в зеленых купах. Теперь деревья без пальто, А люди, как нарочно, в шубах. Здесь даже взрослые вполне Снуют без дела неустанно. Не от меня или ко мне, А сами по себе. Как странно! Взглянул, сомненье не тая, — Идет с кошелкою старушка. Мол, непонятная усушка: Еще не бабушка моя. Тогда зачем уже старушка? Снег рыхло шмякается с крыш. Он смотрит вверх не без опаски. Вдруг на тропе другой малыш. Наглец! И он в полуколяске! Взгляд у обоих — не обман. Достоинство и равнодушье. Так с богдыханом богдыхан, Должно быть, на тропе верблюжьей. Мол, раньше было: — Я и мир! Мои и женщины и злато! Теперь и я и ты — кумир. А мир все тот же. Жидковато! Разъехались. Привет! Привет! У каждого своя горбушка. И даже с молоком чекушка! …Прошла собака. Глянул вслед. Нет, слишком крупная игрушка. Я подошел. Он оглядел. Чуть улыбнулся осторожно: Ты в шубе сильно почужел. Но, в общем, догадаться можно. Домой! Там жар от батарей. Здесь холодно и незнакомо. Я дома все-таки главней, И потому приятней дома.

* * *

Пыл сатирический умерь, Дабы не подводить отчизну! Сработанная плохо дверь (Особый путь к социализму) — Не прикрывалась. Удалось. Достигнуть плотника. (Элита!) Работает. Сопит. Авось Подладит чертово корыто! Свои сто грамм он поимел. Перед работою. Законно. Питье есть смазка гегемона, Чтобы в работе не скрипел. Пока он ковырял пазы И грохотал, как в преисподней, Малыш мой изучал азы Профессии почти господней. Вот плотник прикрывает дверь И ручку пробует оттуда. Малыш как заревет: — Не верь!.. Он запирает нас. Иуда! Тот двери распахнул и вспять. И как бы сдерживаясь в споре: — Чего орать? Чего орать? Я ж не могу не закрывать? Тогда хоть стойте в коридоре! Стоим. Он закрывает дверь. И малышу не страшно это. А плотник говорит: — Теперь Попробуем из кабинета. Вошел. Закрыл. Безумный крик: — И ты от нас не запирайся! Ах, непонятен мой язык? Тогда и вовсе убирайся! Тут плотник: — Черт вас подери! — Швыряет инструменты в сумку. — Чего столпились у двери! Или мальчишку убери! Или гони за вредность — рюмку! И смех и грех! Но детский взор, Быть может, видит тот простор Всечеловеческого братства, Где одинаковый позор: Что запирать. Что запираться.