Парус. одинокий
Шрифт:
Роман забился. Все его тело пульсировало – боль вспыхивала в ноге, тут же откликался бок, потом она охватывала голову, и мучительная волна отправлялась в обратный путь – голова, бок, нога…
Охранник пару мгновение глядел на него, потом отер лопнувшие от ударов губы, зашипел от боли и смачно сплюнул кровавый сгусток Роману в лицо:
– Сдохни, сволочь!
Пошатываясь, он повернулся к корчащемуся Роману спиной, сделал шаг… и замер.
Припадая к бетону, словно вышедший на охоту волк, к нему ползла бичиха.
– Сволочь, что ж ты не предупредил!
– с упреком бросил Роману охранник.
Даже
Выламываясь нечеловечески угловатыми движениями, то и дело приникая к полу, бичиха неторопливо двинулась к охраннику.
Желтый глаз в алой сетке лопнувших капилляров проглянул сквозь метущие бетон плотные черные космы и пристально уставился на охранника. И было в этом остановившемся взгляде какая-то дикая и одновременно жалкая жажда – так обезумевшая от вынужденного воздержания алкашка глядит на полный стакан водки.
– Буксы-варру-варр… - прохрипело из глубин сального волосяного пучка, - …горят-рр-варр…
Охранник попятился:
– Ты… Пошла… Пошла отсюда, пьянь… Сама виновата… - он все шарил и шарил вокруг себя руками, словно надеясь нащупать канувшее в шахту лифта ружье.
В желтом глазу бичихе вспыхнуло неистовое торжество.
Охранник глухо вскрикнул и перескочив через лежащего Романа, рванул к лестнице, выбежал в проем, затопотал по ступенькам…
Бичиха сильным толчком подбросила тело в воздух, волна лютого смрада растеклась во все стороны, тварь исчезла.
И тут же шаги на лестнице загрохотали снова. Обезумивший от ужаса охранник ворвался в холл, а за ним, нетопырьими крыльями распластав полы старого драпового пальто, летела бичиха. Воздух стонал вокруг нее, окутывая синими искрами вихрящиеся пряди волос, а единственный глаз светился мутным белесым светом.
– Лети проспись! – сходя с ума от невыносимого ужаса орал охранник, - На халяву не наливаем!
Он слепо мчался вперед, прямо на лежащего Романа. Тот попытался откатиться в сторону… Связанные руки откликнулись острой, полосующей болью. Непослушная раненная нога тяжело и бессмысленно перекатывалась по полу, словно была не частью Романова тела, а посторонним мешком, привязанным к заднице.
С разбегу охранник зацепился за Романову ногу – за раненную, конечно. О-у, как больно!
Беглец попытался удержать равновесие…
И рухнул навзничь рядом с Романом.
Торжествующе шипя, бичиха зависла над ним, ее желтый глаз вращался, будто прожектор.
Охранник снова заорал, схватил Романа за плечи и… попытался втащить его на себя.
– Отвяжись… Ты не можешь… Я не такой… Вон пошла! – кричал охранник, буквально ввинчиваясь под беспомощно дергающегося Романа, - Отстань! Его ешь, он вкусный!
– Пусти, придурок, тут тебе не гастроном! – завопил Роман, пытаясь скатиться с охранника, но сомкнувшиеся на его плечах пальцы будто закаменели.
Парящая под потолком бичиха сложила полы пальто и… ринулась прямо на Романа. Широко распахнутый испитой глаз в путанице черных волос словно валился на него сверху. Застыл на мгновение у самого его лица… Сеть гнусно пахнущих сальных волос закрыла все вокруг… Роман снова закричал,
слыша, как утончается, вязнет в этой паутине его крик. Мягкие, даже ласковые, омерзительно бескостные пальцы коснулись его…Романа вырвали из рук охранника, как рассвирепевший до невменяемости взрослый выдирает игрушку из рук ребенка.
Стягивающий запястья ремень с глухим хлопком лопнул. Расчерченные оконными проемам бетонные стены сделали кульбит вокруг Романа, пол прыгнул ему навстречу. Многострадальная Романова голова с размаху приложилась о старый деревянный ящик. Гнилое дерево затрещало. И тут же Роман понял, что если человека часто и помногу бить по башке, даром это никак не пройдет.
Заполнявшую ящик тряпичную труху словно взрывом разнесло. Нечто маленькое, размером с куклу, в высоком прыжке взмыло над ящиком. Приземлилось прямо на Романа – на лицо ему плюхнулись крохотные девичьи ягодицы.
«Вот это, наверное, и есть тот самый «п@дец» - подумал Роман, - Прощайте, товарищи, молодой, подающий надежды сотрудник п@дой накрылся».
Существо оттолкнулось, и мелькая розовыми пятками, кроличьим скоком помчалось через холл – длинные ушки колыхались, белый пушистый хвостик кокетливо подергивался.
Стрелой оно пронеслось между отползающим охранником и наползающей на него бичихой. Воздух гостиничного холла распорол уже знакомый, вибрирующий, буравящий череп, невозможный крик.
Бичиху отшвырнуло прочь от охранника, с силой приложило о бетон…
Стена, у которой лежал Роман, содрогнулась.
Но Роман этого даже не почувствовал. Его и так трясло, казалось, башкой затолкали в розетку. Он раскрыл рот, чтобы не оглохнуть, и тоже заорал. Во всю глотку.
А потом всего стало много и сразу.
Внизу знакомые голоса надрывались:
– Стажер, вы!? Ромасыку, трымайся! – и гулкий, словно из бочки, топот ног по лестнице.
Заслышавшая эти звуки бичиха отчаянно, злобно зашипела и вновь взмыв в воздух, ринулась на охранника.
Тот вскочил на ноги, увернулся, заметался на фоне оконного проема…
В двери ворвался Рико, за ним – Янка, увешанная людьми, словно новогодняя елка игрушками. Подмышками у нее торчали головы как всегда безучастного Сереги и изрыгающего проклятья Славика, над плечом виднелось напряженное лицо держащейся за шею Лины.
– Гражданских на лестницу! – рявкнул Рико. Роман не успел заметить, когда Рико выхватил свой обломанный кинжал, но шилообразное посеребренное лезвия будто само прыгнуло ему в руку. Острие выглядывало из обернутого вокруг него белоснежного платка, словно самая опасная в мире невеста.
Янка стряхнула с себя людей, выдергивая из-за спины огнемет…
На лице замершего у оконного проема охранника невольно отразилось облегчение…
И тогда бичиха зашипела. Ее тело вытянулось в струнку, волосы выстрелили во все стороны, точно поднятые электрическим разрядом. Она со свистом пронеслась мимо Рико и Янки, и будто любящая жена, рухнула охраннику на грудь, обволакивая, окутывая его полами старого драпового пальто. Извивающимися пряди волос пиявками прилипли к его лицу. Они и пульсировали как пиявки: утолщались, наливались, как бурдюки. Раздался звук со свистом втягиваемой жидкости: дорвавшаяся алкашка, наконец, засосала свой вожделенный стакан.