Пасхальные стихи русских поэтов

Май 1873. Иерусалим

Иерусалим

Како потемне злато, изменится сребро доброе?

Плач. 4: 1

Ты ли это, Славный?!. Ты ли, Вожделенный?!. О, единый в мире всем концам священный! Не спуская взоров, на тебя гляжу я И, при первой встрече, подхожу, тоскуя: Ты ль среди обломков, в жалком запустеньи? Я глазам не верю, медлю в изумленьи, И, горюя, молвлю: «Господи помилуй! Ты ль такой печальный и такой унылый — Иерусалиме, Иерусалиме!..» О святыня духа! сердца упованье! Как меня смутил ты в первое свиданье!.. Вот, взамен молитвы, слез благоговенья, Просятся из сердца стоны сожаленья: «Ты – царей созданье, Божие жилище — Ныне как могила, или пепелище, Между гор пустынных и оврагов диких: Что с тобою сталось, град царей великих, Иерусалиме, Иерусалиме!..» Не было на свете города чудесней Как был ты когда-то… Сколько славных песней О тебе пророки некогда сложили! Камнями твоими, прахом дорожили И в плену клялися: «Да лишусь десницы, Если я не вспомню о тебе сторицей И в главе веселья не поставлю всюду! Ой, прильпни язык мой, если я забуду, Иерусалиме, Иерусалиме!» А теперь – чужой ты; твой народ – скиталец; Некому и плакать по тебе, страдалец! Вспаханный, сожженный, брошенный злословью, Ты облит, упитан мировою кровью! От крови горячей вся земля иссохла И кругом далеко жизнь ее засохла; По дороге – камни, вкруг тебя могилы; Сам как бы под пеплом, словно труп остылый: Иерусалиме, Иерусалиме! Отлетела слава, спал венец бесценный!.. Все ж ты вечно дорог для души смиренной: И с концов различных, и от братий многих, От родных и чуждых, радостью убогих, Тружеников вечных, в немощи лежащих, Но к тебе, святому, всей душой парящих, Жертвы и моленья, слезы и обеты Приношу тебе я: «Где же ты? о, где ты, Иерусалиме, Иерусалиме!» О, любимец с детства, душу наполнявший, В памяти и сердце видимо сиявший, Город всех знакомых из родных уроков — Старцев-патриархов, и орлов-пророков, И ловцов вселенной, с вестию спасения, Верных мироносиц, с словом воскресения: Кажется – вот выйдут, с взорами благими… Где ж они?.. что с ними?.. Что ты сделал с ними, Иерусалиме, Иерусалиме!.. Матерь всех Церквей ты! город таин дивных! Как теперь сказать мне в чувствах заунывных: «Мир тебе и братьям! мир твоей святыне!..» Поскорей упасть бы перед нею ныне, Выплакать молитву в стонах одиноких О себе, смущенном, о друзьях далеких. Где ж она?.. ищу я, и душа трепещет — Крест, спасение мира, чуть заметно блещет: Иерусалиме, Иерусалиме!.. В сердце потрясенном мысль звучит как молот: Ты уж не библейский, но заветный город! Или под землею ты зарыт глубоко, Иль развеян прахом по полю широко… И давно-давно уж ты от нас сокрылся: На тебе суд Божий грозно разразился; Пред Господним гневом сердце мрет и стынет: Кто ж тебя раскроет, кто тебя подымет, Иерусалиме, Иерусалиме!.. Все в тебе забыто, самые границы!.. А меж тем так гордо высятся бойницы!.. Град любви и мира! для чего ты страшен Рядом стен зубчатых и высоких башен! А у стен – лохмотья, образы без вида, Мелкая торговля у ворот Давида, И сыны проказы вопиют недужно… Это ль твоя слава?.. то ли тебе нужно, Иерусалиме, Иерусалиме!.. Было время блага, было время славы, Ты его не понял, буйный и лукавый! Приходил Учитель твоего народа, Он со всей любовью звал тебя три года, По тебе он плакал, в жалости небесной. Ты ж Его отринул, предал смерти крестной… Пред незримым Гробом падаю на землю И с тоской великой слову Бога внемлю: «Иерусалиме, Иерусалиме!»

8 мая 1873. Иерусалим

Вифания

Иду той самою дорогой, По коей Он ходить любил, И этот путь в душе убогой Благоговенье возбудил. И как идти по ней беспечно: Вот Елеон, любимый Им; Тут где-то плакал Он сердечно, Смотря на свой Ерусалим; Тут Он к друзьям, многоскорбящий, Ходил вечернею порой, Чтоб там, пред смертью предстоящей, Вкусить желаемый покой… Места не тронуты от века, Долины, горы те ж видать: И я путь Бога-человека Дерзаю сердцем угадать. Что ж, шел ли здесь Он одинокий? Где след Его пречистых ног? На чем покоил взор глубокий? Чем утешать себя Он мог?.. И жаль мне глубоко и больно Его, скорбящего в пути; И пал бы я пред Ним невольно, Чтоб в Нем же мир себе найти… Или он был с учениками, Пред ними шествуя всегда, И кротким взором и речами К ним обращался иногда?.. Иду я мысленно за ними; В душе моей любовь и страх; И всеми чувствами своими Слежу их лица, взоры, шаг. Восходят горы, сходят долы, Но не влекут глаза мои: Я сердцем слушаю глаголы О Боге, милости, любви… О, всесвятейшие явленья, Неуловимые вполне! Как редко вы и в помышленья Теперь слетаете ко мне! Душа давно уж опустела, Как эти горы и холмы; Ни чувств, ни помыслов, ни дела, Лишь пропасть непроглядной тьмы. И совесть тяжкой возмутилась; И страх, и трепет на меня; И голос смерти слышу я… Но вот Вифания открылась! Вифания! приют Того, Кто был гоним всегда мятежно! Как ты покоила Его И как тебя любил Он нежно! Что Он любил, того уж нет, — Ты сирота теперь прямая; Но все ж в тебе, как тайный свет, Сияет нам любовь святая. Вифания! где с каждым днем Росли и вера, и смиренье, Где светлой памятью о Нем Дышало каждое мгновенье. Едва взойдет Он в твой покой — Уже у ног сидит Мария И речи кроткие, благие Внимает сердцем и душой; И, не сводя молящих взоров, Сидит, не ведая поры; Что ей до пищи, до укоров Многозаботливой сестры! Для ней – едино на потребу: Не проронив бы ничего, За Ним лететь душою к небу, В святую родину Его, Или, порою, за речами, Заплакав сладко перед Ним, Упасть к ногам Его самим, Омыть их чистыми слезами… Вифания! приют Того, Кто на земле не знал приюта, Но где божественность Его Явила всем одна минута. Вот он стоит там, за селом; Ученики, толпа народа; Пред ними гроб в скале, на нем Великий камень; плач у входа — Рыдают сестры: в той скале Их Лазарь, брат их, друг душевный! Один он там, в глубокой мгле; Уже смердит – четверодневный! И все почившего друзья Поникли в горести жестокой; И Он – Источник бытия — С слезой в очах не одинокой… В молчаньи ждут все одного — Что скажет Он! какие меры! И вот, велением Его, Снимают камень у пещеры; Вот очи к небу Он поднял, Благодарить Отца Святого, Что Он Его услышал снова; Отцом Он Бога называл, Да верят все, да видит злоба, Что Богом в мир ниспослан Он; Вот громким голосом у гроба Зовет Он: «Лазарь! выйди вон!» И встал мертвец! из недр пещеры Услышал Бога своего!.. Идет… идет!.. и вот у двери, — Все ошатнулись от него: Вот он, обвитый пеленами И по рукам и по ногам, Идет, колеблясь меж стенами И ясно видят все: он сам! Безмолвен он; из-под убруса Блестят ожившие глаза, Они глядят на Иисуса, И в них – молитва и слеза! Вифания! приют заветный! Вот пред тобой душа моя, Мертвец давнишний, безответный: Когда ж, когда воскресну я?! Ах, и в тебе обломки, Чуть виден след великих дней, И к нам не той семьи потомки — Бегут, жужжат ряды детей!.. О тени Лазаря, Марии! Явитесь вновь в сии места, Внушите страннику России Любить по-вашему Христа, Любить Незримого в доступных, Не разбирая никого, Любить в друзьях, врагах, преступных, И в меньшей братии Его — В голодных, жаждущих, усталых В борьбе с жестокостью людей, Любить и в этих детях малых, Просящих помощи моей!..

Сентябрь 1873. Иерусалим

Ночь у Гроба Господня

Помедли, вечер быстротечный, И дай ко Гробу подойти! О, Свете тихий, Свете вечный, Явися сердцу на пути, И как за хлебом в Еммаусе Открылся ты ученикам: Так ныне в храме, Иисусе, В пречистых тайнах, сниди к нам. Темнеет; спешно в храм священный Я новых путников ввожу И сам невольно умиленный К часовне Гроба подхожу. Как всякий раз на сердце ясно Пред ней, таинственно-родной, Зовущей, блещущей прекрасно Вечерней праздничной порой! Вся разноцветными огнями, И образами, и цветами, И ароматами манит, И в сердце память шевелит О светлом утре Воскресения. Забыв себя, забыв про все, Стоишь вдали и с отдаленья Не наглядишься на нее. Под кровом мраморной твердыни, Святым огнем озарена, Хранит сокровища она Неизглаголанной святыни. И всякий вечер перед ней Народ скорбящий, утомленный, Единой верой оживленный, Как рой толпится у дверей. Ах, что за сонмы миллионов В те двери малые вошли, И сколько горя внесли, стонов, И сколько мира унесли!.. Ковчег молитв непрестающих От всех народов, всех веков, Ковчег чистейших слез, текущих Без оскуденья и без слов, Как хороши твои виденья В глухую ночь, в огнях златых Как сердце трогает моленье Твоих поклонников простых. Вот – босиком идет, робея; Та на коленях лишь ползет; А та, войти как бы не смея, Себя лишь в грудь тревожно бьет; А тот глядит, очей не сводит, Непрерываемо крестясь; А вот сияющий выходит И плачет, тихо умилясь: Святая цель усилий строгих Свершилась: взор его блестит, Свеча – смиренный дар убогих — На Гробе Господа горит; Он помолился там о кровных, О всех скорбящих от потерь, О чуждых, любящих, виновных: И как легко ему теперь! И сколько лиц на этом бденьи Святыни храма посетят И вновь, в душевном нетерпеньи, Ко Гробу дивному спешат, Прислонятся в угле свободном И долгие часы при нем Сидят на мраморе холодном, Пылая внутренним огнем, И вдруг Бог знает – как сберется Внутри часовни хор певцов И перед Гробом песнь несется Душевных русских голосов. С каких концов все эти люди? Давно ль сошлись между собой? И вот одним полны их груди, И вот все молятся семьей. Как много женщин в этом хоре, С слезой, дрожащей в взоре, С любовью в сердце: искони, Где дышит вера, там – они!.. Стою, молчу, лишь смотрят очи, Да мысль в минувших днях снует; И незаметно час полночи Перед гробницей настает. Бледнеет свет; везде молчанье; Кой-где лежат, утомлены; Притихло самое дыхание… И вдруг средь общей тишины, Раздастся целый ряд созвучий: Чистейшим звуком серебра Звонят – гремят колокола, А так гудит орган певучий, Кимвалы звонко дребезжат, И друг за другом звуки льются, И к небу стройные несутся, Зовут тебя, неспящий брат. И всюду слышится моленье, Благоуханья фимиам, И ярче свет, и наше пенье Порой звучит на целый храм. О, в эту пору храм великий — Весь сладкозвучный Божий стал: Там хвалят Господа языки, И звон, и песни, и орган. И эта смена звона, пенья, И музыки, и языков Всегда рождает впечатленья, Неуловимые для слов. Но чуешь – сердце пламенеет, И подымается душа, И на нее любовью веет, И как молитва хороша! И полный внутреннего света, Стоишь у Гроба недвижим И думаешь: не сон ли это? И молча падаешь пред Ним! Ах, если б сон сей жизнь продлился, А жизнь моя была лишь сном! Ах, если б я хоть здесь явился Достойным Господа рабом! И плачешь, душу раскрываешь Тогда пред гробом дорогим, И место там свое другим Как неохотно уступаешь!.. Часовня вся горит огнем, Но в полусвете храм великий, И чуть видны святые лики Перед высоким алтарем. И вот светильником смиренно Оттоле братия идут, И литургию умиленно У Гроба Господа поют! И гроб и жертва!.. Брат скорбящий, Приди и стань здесь в этот час: И ты пред жертвой настоящей Заплачешь сладко, преклонясь, Ты примешь мир необычайный, Когда сподобит благодать, На живоносном Гробе тайны Животворящие принять. О, ты почувствуешь в ту пору, Как будто здесь Спаситель сам Преподает, Незримый взору, И плоть и кровь твоим устам; И пламенеешь ты, и дышишь Святою радостью небес, У Гроба Господа ты слышишь, Что Он в душе твоей воскрес. И раз причастником ты будешь Пред светлым Гробом, в час ночной, Ты и до смерти не забудешь О Гробе том, о ночи той… Обедня до света проходит, И ранним утречком народ Из храма Божьего выходит На труд, исполненный забот. Храм опустел; под сенью свода Одна часовня лишь стоит И все моления народа На Гробе Господа хранит.

Август 1873. Иерусалим

У Гефсиманского сада

Скалистый грунт, враздроб каменья, Да восемь старых маслин – вот С чем ныне взору предстает Сад гефсиманского селенья!.. С невольным трепетом иду!.. Земли касаюсь осторожно. В бывшем некогда саду Я озираюся тревожно: Здесь, на страстном Его пути, Боюся я, боюсь найти То место, малое шагами, Но орошенное слезами, И обагренное слезами, И обагренное Его Кровавым потом… Никого Мне не хотелось бы встретить И ничего бы не заметить, Но только пасть на месте том И, головы не подымая, Рыдать и плакать бы ручьем, Его с томленьем вспоминая… О, ночь ужасная, когда Он с воплем крепким, со слезами «Да мимо идет чаша та» Молил покорными словами!.. Он скорбью смертною объят, — Но жаль людей, о них Он плачет, За них готов на смерть Он, – значит, И за меня с тобой, мой брат! Ах, если смысл Его томленья Не ценят слабые умы; Так поглядим же на мгновенье Хоть на лицо Страдальца мы: Пусть эта скорбь и пот кровавый, Хоть на несколько минут, Пред нашей совестью лукавой, Неотразимо предстают!..

Август 1873. Иерусалим

На берегу Галилейского моря

Зной целодневный угас; промелькнул бледно-матовый вечер, И на страну каменистую, всю раскаленную зноем, Ночь опускает покров освежающий, светлый, широкий… Тихо; на яркое небо, как будто на доброго друга, Смотрит задумчиво око страны – Галилейское море. Дружно его обступили высокие старые горы, Словно бы вместе с ним думают крепкую, долгую думу, Вместе сличают судьбу настоящую с прежнею долей. Словно тоскуя о днях благодатных, навеки минувших, К небу безмолвно они поднимают вершины, Будто желают проникнуть, куда же незримо сокрылся Тот, Кто любил их когда-то, на них восходил помолиться!.. Тягостно жить лишь прошедшим, но горы угрюмо-безмолвны; Только лишь на море стонут чуть слышно и мечутся волны: Пусты лежат берега их прекрасные, пусты, печальны; Все города их – в развалинах жалких, заросших, забытых. Нет и следов, что здесь жил, и учил, и спасал человека Кроткий, сладчайший Учитель, неслыханный миром от века! Больше, чем где-либо, здесь утешал Он страдальца земного Всей благодатию слова и всею любовью сердца. Тихо растроганный, я погружаюсь в минувшее время; Здесь и доныне как будто бы веет незримо былое: Много видений святых, умиляющих сердце, проходит, Ярче ж всего мне рисуется утро из дней Воскресенья. Свет едва брезжится: прячутся звезды; восток уж алеет; Вдруг, по-над берегом, Он восиял, и с любовью нежной Смотрит на озеро; там его братия в горе житейском: Целую ночь они семеро заняты рыбною ловлей; Целую ночь они всюду искали удобного места; Ночь уж проходит, а лов безуспешен: ловцы приуныли. Тяжко уставшие к утру, споря со сном предрассветным, Не узнают Его с лодки и думают – путник случайный… «Дети! – зовет их Любовь сама. – Есть ли у вас с собой пища?» Нет! – отвечают, усталые, с грустью, заметною слуху. Снова к ним голос: «Закиньте по правую сторону сети!» Звуки таинственно дышут на них ободряющей силой: Сети закинуты вправо – и вдруг наполняются рыбой! Трудно тянуть, оживилися руки, не дремлет и сердце: «Это Господь!» – прошептал Иоанн, смотря зоркой любовью; Пламенный Петр его слышит – и быстро бросается в море. Что ему воды глубокие! он не боится их ныне: Видя вдали пред собою Иисуса, он все забывает — Труд целой ночи, и холод, и ловлю, и братью – выходит, Молча глядит он на Господа, ждет Его первого слова… Вот приплывают другие; все смотрят на береги, видят — Там пламенеет огонь и готова уж рыба и хлебы: То, в подкрепление сил, изнуренных работой ночною, Сам Он таинственно им приготовил! И, чудо увидя, Все узнают Его, молча приветствуют взором и сердцем. Дружно готовится трапеза; быстро считается ловля; Сам он зовет их к обеду, он хлеб раздает им и рыбу, Сам Он, Возлюбленный, наземь садится, обедает с ними. Ах, покажитесь дрожащему сердцу яснее, яснее, Светлая трапеза, радостный берег, святейшие лица! Хоть на минуту б увидеть те лица, послушать их речи, Воздуху каплю вдохнуть бы, где дышит любовь всесвятая! Там она светит и греет им ярче и радостней солнца, Дышит в сердцах их, сияет в глазах, раздается в беседе; Трижды о ней лишь одной говорит Само Божие Слово: «Симон Ионин!.. любишь ли ты Меня более их?..» Ах, это слово порой и в мою проторгается душу! Ныне ж с большею силой зовет, чем когда – либо прежде; Словно стучит оно в грешное сердце мне: «любишь ли ты Меня?..» Страшно мне!.. Светлое слово меня в содроганье приводит: Что я скажу, что отвечу у сердца стоящему Слову?!. Разве лишь брошусь во прах и всю душу, рыдая, раскрою: «Господи! я лишь слыхал о Тебе, но Тебя я не знаю; Многое в мире люблю, а Тебя я любить не умею: О, появись, позови и любить научи меня, Господи!..»

Май 1873

Александр Пушкин (1799–1837)

Птичка

В чужбине свято наблюдаю Родной обычай старины: На волю птичку выпускаю При светлом празднике весны. Я стал доступен утешенью; За что на Бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать!

1823

***

Отцы пустынники и жены непорочны, Чтоб сердцем возлетать во области заочны, Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв, Сложили множество Божественных молитв; Но ни одна из них меня не умиляет, Как та, которую священник повторяет Во дни печальные Великого поста; Все чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой: Владыко дней моих! дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей, И празднословия не дай душе моей. Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи.

1836

***

Я слышал – в келии простой Старик молитвою чудесной Молился тихо предо мной: «Отец людей, Отец Небесный! Да имя вечное Твое Святится нашими сердцами; Да придет Царствие Твое, Твоя да будет воля с нами, Как в небесах, так на земли. Насущный хлеб нам ниспошли Своею щедрою рукою; И как прощаем мы людей, Так нас, ничтожных пред Тобою, Прости, Отец, Своих детей; Не ввергни нас во искушенье, И от лукавого прельщенья Избави нас!..» Перед крестом Так он молился. Свет лампады Мерцал впотьмах издалека, И сердце чуяло отраду От той молитвы старика.

Николай Реморов (1875–1919)

Полночь

1

Петух запел… Воспоминанье Родит мгновенно образ тот: Христос отвергнутый, страданье От мира павшего несет. А он – апостол, Им избранный, Глядит на муки, и – молчит!.. И на вопрос от стражи бранной — «Его не знаю», – говорит!.. И в этот миг Христос от пытки На них печально посмотрел. И Петр, смутясь, пошел к калитке. Костер угас. Петух запел.

2

И в этот час не спал он боле… Крик петушиный он внимал, И, как преступники о воле, — Он о Христе своем рыдал! Глаза не знали облегченья, Уста не находили слов… – Зачем речами был готов Твои усилить я мученья? Зачем любви святой в уплату — Тебя я ложно отвергал? Зачем я этому солдату Открыто правды не сказал? Я знаю – Ты за нас мученье, Как подвиг на Себя вознес… Прости, Спаситель, отреченье! Прости, страдающий Христос!..

3

Петух запел… Ах, слышишь пенье Ты петуха? Так упади И говори: – Господь – прощенье Грехам моим! о пощади! Я, как Иуда, предавал, Как Петр от Бога отрекался, Но, как Иуда, не терзался, Как Петр, ночами не рыдал!

4

Петух запел… как звук сраженья, Быть может, миру он поет: – Вставайте, грешные творенья, Жених в полуночи грядет! Блажен, имеющий лампаду И в ней наполненный елей, Он внидет в райскую ограду Не встретит запертых дверей.