Пастырь Добрый

Батюшка снова ушел и скоро опять вышел.

— А насчет Херувимской скажу вам только, что нужно слушаться, слушаться и слушаться. Больше ничего. Слушаться. — И он все время крепко ударял меня по лбу рукой, точно хотел вогнать в меня силой это самое послушание. — Нужно стараться слушаться его и так делать, как он велит, остальное придет само собой, — добавил батюшка.

Я осталась недовольна: что значит слушаться, когда ничего не выходит. Но все же с еще большим старанием стала молиться, как мой «отец» мне велел.

В этом случае ясно видно, как батюшка смотрел на послушание. Здесь от меня требовалось чисто машинальное послушание. Но и такое батюшка считал очень важным.

Поразительно в этот раз было то, что он, исповедуя, ходил служить и молиться, и молился, как мог молиться о. Алексей, да еще в «Достойную».

Он выходил, горя весь молитвой, и в то же время сам продолжал исповедь, напоминая тебе твои грехи, в которых ты уже покаялась и уже успела их забыть.

Часть 3

Еще до батюшки это было.

В сороковой день после кончины бабушки увидала я чудный сон. Я верила, что в сороковой день душа водворяется там, где ей надлежит быть. Мне захотелось знать, где моя дорогая бабушка, и кроме того, я очень соскучилась по ней.

Горячо я молилась и звала ее.

И вижу во сне, что иду по тропинке. По бокам темно, а сама она освещена. Чудные розы росли по обеим сторонам ее. Подхожу к стене. За ней вижу свет, как вечерняя заря, и слышу чудное пение. Открываются ворота, а там чудный сад и на пороге стоит моя бабушка вся в белом, и в свете, и грустно так кивает мне головой, как бы зовя меня к себе. До нее осталось шага три. Я хочу их пройти, но вдруг тропинка сдвигается и на розах появляются шипы, которые страшно больно раздирают мне тело. Боль была невыносимая физическая и нравственная. Я взмолилась: «Господи, я не могу туда пройти». И слышу голос: «Когда ты решишься, то взойдешь туда». Я закрыла лицо руками и горько заплакала. Проснулась — подушка мокрая от слез.

Сон мне этот не давал покоя, и хотя мой отец духовный очень не любил всего такого (снов, предсказаний, предчувствий), но я все же решилась ему об нем рассказать.

Он не рассердился и сказал, что этот мой сон означает путь Христов, всегда трудный и сопряженный со многими скорбями. Что бабушка зовет меня к себе, и что когда–нибудь, если буду стараться, пойду к ней.

Я успокоилась и про сон забыла.

Почему–то теперь снова вспомнила его и он не давал мне покоя. Совестно было, но все же решилась пойти с этим к батюшке.

Пока я ему рассказывала, вошла жена о. Сергия, держа на руках маленького своего сына. Батюшка очень любил своего внучка, но тут даже не обратил на него внимания. Е. Н. (жена о. Сергия) не могла добиться от него ответа, нужно ли делать операцию кому–то или нет: пришли за советом.

Наконец батюшка нетерпеливо крикнул ей: «Пусть завтра придут. Не перебивай, — а мне: — Дальше!»

Я боялась, что он рассердится за то, что с глупостями прихожу к нему, а он так серьезно отнесся к этому делу. Я испугалась — значит, это очень важно для меня.

Окончивши, сказала:

— Батюшка, я боюсь, что со мной случится что–нибудь такое, и что я не выдержу и отрекусь от истины.

— Нет, с вами ничего такого не случится, — пристально посмотрев мне в глаза, сказал он. — Нет… ничего… — еще раз посмотрев на меня, сказал он. — Вот вы какая, — протянул он.

— Бабушка ваша была необыкновенный человек. Поэтому теперь там она может молиться и молится за всех, кого она любила на земле. Она боится, чтобы душа ваша не забыла настоящей жизни. Ей хочется вас видеть на этом пути. Тогда вы отказались — не понимали всего, теперь вы его вспомнили, потому что сейчас она особенно молится за вас и душа ее особенно печется о вас.

Батюшкины глаза стали большими, он ими смотрел сосредоточенно вдаль, точно видел там душу бабушки.

— Да, хороший была она человек, очень хороший, — продолжал он, — и молитва ее сильная. Ух, какой силы! Сейчас, вот сейчас она как молится за вас. И вы должны теперь за нее молиться. Как ее имя?

— Евгения, батюшка.

Батюшка не знал бабушки совсем. Не думаю, чтобы он что–нибудь слышал про нее, а говорил о ней так, как будто жил с нами тогда.

— Батюшка, а может быть это мне к смерти? Скажите. Я ее не боюсь. Буду готовиться, а то ведь я не готова.

— Нет, нет, это не к смерти, — уверенно сказал он.

И начал он говорить о том, что мы никогда не бываем готовы. Мы не знаем, когда она придет. Мы никогда не ждем ее. Мы не можем чувствовать себя готовыми, т. к. не исполняем воли Божьей не земле.

— Разве, умирая, кто–нибудь может сказать, что исполнил все, повеленное ему от Бога. Так на что же надеяться? — На великое Его милосердие только. Он был распят за нас, понес все грехи наши и мы поэтому получили дерзновение просить Его заступничества за нас перед Богом–Отцом.

Сказать, что мы исполнили повеленое нам, хотя бы отчасти, мы не можем, но должны, умирая, иметь чистую совесть и в душе сознание, что сколько было сил, старались делать все, что требовалось от нас Господом.

— Не смогли чего сделать — ничего. Главное, чтобы совесть наша нас ни в чем, ни в самом малейшем не могла бы укорить.

— Вот, готовы мы никогда не можем быть, — сказал батюшка, — но, умирая, должны иметь совесть чистую. — Батюшка говорил, что он ничего не сделал и не делает достойного в жизни.

— Жалость разлучиться с вами и хочу быть со Христом, как говорил апостол Павел, — снова сказал батюшка. — Но я не знаю, что лучше для вас (для всех нас).

И он так красиво заговорил о своем желании умереть и быть со Христом неразлучно и о той скорби, которую он чувствует при мысли, что придется разлучиться с нами.

— И этого еще не сделал, — говорил он со скорбью, — и это в жизни упустил, и этого еще не доделал.

Лицо его стало светлое–светлое, глаза прозрачные, небесно–голубые — они светились тихим светом и, подняв руки к небу и весь как бы потянувшись к Спасителю, о. Алексей произнес:

— Господи, Иисусе Христе, Спаситель мой Милосердный. Я иду к Тебе и вот я весь перед Тобою, каков я есть. Возьми меня. Я ничего не сделал в жизни своей для Тебя. Я не готов и никогда не буду готов, но я говорю вот: что всю мою жизнь и до последнего дня моего я, сколько было сил, и выше сил своих, старался делать все по совести. И совесть моя чиста, она ни в чем не укоряет меня. Вот я весь перед Тобою с моими немощами, весь во грехах. И таким я иду к Тебе, надеясь и веруя в Твое неизреченное милосердие.