Пастырь Добрый

Батюшка молча отвернулся. Какая–то тень пробежала по его лицу. Он знал, родной, что мне не придется пожить с мужем христианской жизнью.

После смерти одного своего друга Ваня заболел сердцем. Он очень тяжело болел, особенно нравственно. Наконец, он стал себя считать инвалидом, и это еще больше удручало его. Батюшка велел себе докладывать мельчайшие подробности о ходе его болезни и о состоянии его души. Ухаживать за Ваней было очень трудно. Церковь совсем забросила. Ваня болел долго. Батюшка все время помогал. Он направлял, проверял каждый мой шаг с ним, и своими молитвами поддерживал нас.

Наконец, видя, что Ваня все не поправляется и что нравственное его состояние делается все хуже и хуже, батюшка решил написать ему письмо. Письмо было самое простое, но очень сердечное и возымело свое действие. Ваня поверил, что батюшка обещает ему выздоровление и начал поправляться. Он это письмо всю жизнь берег, как нечто самое дорогое.

Помню, как долго батюшка его писал, как он думал над ним, как тщательно выбирал выражения.

— Что же? — спросил он, — написать ему благословение или нет?

— Ну как же, батюшка, конечно.

— Да ведь он у вас неверующий.

— Нет, верующий, — защищала я своего Ваню. Батюшка лукаво на меня взглянул.

Окончив его, он сказал:

— Ну вот, кончил. Хорошо? — спросил он, прочитав мне его.

— Хорошо, очень хорошо, батюшка! — с восторгом сказала я. Многое ждала я от этого письма для Вани, и как же я была благодарна батюшке за него!

Он переписал письмо и, вздохнув глубоко, сказал:

— Ну вот, передайте ему. Очень было трудно. Ну, скоро будет здоров. Работать по–прежнему будет.

Очевидно много вложил батюшка в это письмо чего–то, отчего ему было так трудно писать его и что так скоро поправило Ваню.

Я видела, что батюшка доволен и что можно его просить, о чем хочешь.

— Батюшка, — нерешительно начала я, — мне давно очень обидно, что вы называете меня все по фамилии. Я, кажется, стараюсь изо всех сил и делаю все, что вы велите. Неужели я все еще не ваша?

— Да… нет… ничего… стараетесь. Я… ничего не говорю… а назвать… назвать тебя? Подожди, я подумаю и как–нибудь уж назову. Постой уж, — сказал он, окинувши меня быстрым взглядом.

Скоро Ваня выздоровел, но работы было мало и ожидать ее было неоткуда. Сказала батюшке свое горе. Он глубоко посмотрел на меня.

— Иди с миром. Больных найдем и пришлем.

Вскоре больные появились. Все новые, неизвестно откуда узнавшие про Ваню. Работа наладилась.

***

Муж очень любил пчел, и у нас стояли они на чердаке. Часто я ему помогала в работе с ними. И вот, как–то в большой праздник он велел поскорее приходить домой из церкви, чтобы помогать ему с пчелами.

Из церкви пошла к батюшке за благословением. Тихо в квартире, никого нет. Батюшка что–то писал, сидя в кресле. Кругом все, и он сам был такой уютный и аккуратный. Он не считал, как некоторые духовные лица, что это мешает духовной жизни. Видно было, что, читая, батюшка молится. Он как–то весь ушел внутрь себя.

— Что так? (рано из церкви ушла), — спросил он, окинув меня быстрым взглядом. Я сказала, в чем дело. — Ах, так. Нужно, нужно, непременно нужно идти.

— Батюшка, очень не хочется.

— Нет, нет, идите.

В церкви, очевидно, запели «Тебе поем», так как у батюшки началась очень сильная внутренняя молитва.

Он сделался еще серьезнее и сосредоточеннее.

— Уходите теперь, — приказал он, и встав перед иконами, начал молиться.

Я тихо вышла, а как хотелось хоть за дверью остаться, чтобы помолиться вместе с ним.

Как–то прихожу исповедываться.

— Ну что, как наши дела? — спрашивает он.

— Не знаю, батюшка, как. Только одно знаю, что стараюсь изо всех сил. А больше ничего не знаю.

— Если изо всех сил, то хорошо, — сказал он, пристально глядя на меня.

Я сейчас же стала внутренне проверять себя, и мне показалось, что я не соврала.

— А можно еще, знаешь как, больше сил стараться, — серьезно добавил он.

Как–то говорю ему:

— Батюшка, меня очень смущает, что когда меня перед людьми обличают или наказывают, то мое самолюбие очень страдает. От этого мне очень больно. А Св. Отцы говорят, надо быть безстрастной. У меня, значит, гордость есть?

— Гордость не хороша, когда она по отношению к Богу, — сказал он. — Ну, как мы с вами чувствуем. Что мы ничто перед Богом?

— Да, чувствую.

— И гордость перед Ним чувствуете?

— Нет, батюшка.

— Ну да, нет. И вот это–то и не должно быть. А самолюбие и даже гордость по отношению к людям всегда в нас есть. Очень трудно, чтобы не было. Это еще не так опасно. Самолюбие всегда остается при нас. С этим ничего не поделаешь. А в вашем случае это может быть еще и искупление вины, раз вам так трудно. Ничего, привыкнете. Это вам полезно. Терпи казак — атаманом будешь, — закончил батюшка, улыбаясь, и крепко ударил меня по плечу.

Помолчав, он сказал:

— Еще хотел сказать вам, что нужно жить так, и держать себя так, чтобы нам не приходилось краснеть за вас. Надо повсюду, где бы вы ни было, высоко держать знамя отца вашего духовного. Чем больше будете стараться, тем выше будешь держать знамя о. Константина. Плохим поведением вы нас всегда компрометируете. Поняла? Твердо помните это и старайтесь.

И часто, бывало, батюшка, выговаривая за что–нибудь, говорил:

— Вы нас компрометируете. Понимаете ли вы это или нет?

И так стыдно–стыдно станет и даешь себе слово больше своих «отцов» не подводить.

О. Константина выселяли из его комнаты. Прихожу к батюшке просить его, чтобы моему «отцу» выпросил у Бога хорошую комнату. Батюшка для о. Константина всегда был готов на все, а тут как–то ответил уклончиво. Я удивилась, но приставать не смела, значит нельзя. И чудно, что до сих пор мой «отец» никак не может устроиться с помещением. Видно это Господу не угодно. Меня удивляло, как батюшка скоро чувствовал духом, что угодно Господу и что нет. Что можно и чего нельзя было просить у Него. А происходило это оттого, что старец о. Алексей жил, мыслил, чувствовал согласно воле Спасителя своего.