Печать Равновесия

Змеелюд открыл глаза и какое-то время любовался мраморным потолком красивого жемчужно-серого цвета. Учитывая, что Кондракар был целиком построен из белого мрамора – если, конечно, это вообще был мрамор – серая башня действительно была “самой темной”. Попытка вырвать из когтей склероза более подробные сведения о последних событиях не увенчалась успехом. Ослепляющее сверкнувшее лезвие… и стало темно.

– Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она – в падении!.. Почему он меня не убил? – в пустоту поинтересовался Седрик. Разговаривать с потолком, конечно, смысла не было. Передернув плечами от внезапной пугающей мысли, он коснулся своей шеи, но никаких шрамов на коже не обнаружил и тут же обругал себя за мнительность – уж его-то воскрешать никто не стал бы. Значит, голову все-таки не рубили.

– А ты везучий, – неожиданно ответил на вопрос мелодичный женский голос. – меч чуть повернулся в размахе и, вместо того, чтобы разрубить твою упрямую башку пополам, как Михаил и собирался, только треснул по лбу плашмя. Еще больше тебе посчастливилось, потеряв сознание, грохнуться на балкон, где Сокол не имел полномочий тебя добивать.

– Они всегда так четко следуют инструкциям… Представляю, как Майк бесился! – Седрик перевернулся на бок и приподнялся на локте, разглядывая собеседницу. – Может, познакомимся, леди? Вы ведь Целительница, дочь Асклепия, верно?

Желтоглазая блондинка с тонкими чертами чуть резковатого лица была одета в длинное серебристое платье, украшенное гербом Асклепия, ставшим во многих мирах символом медицины – обвивающей чашу змеей. Светло-бежевые, почти белые волосы собраны сзади в строгую косу – то ли в Кондракар на работу берут только светловолосых или седых, то ли, наоборот, уже тут все красятся, стараясь соответствовать дизайну!

– Вижу, ты уже в порядке? – хмыкнула девушка. – С другой стороны, у того, кто додумался сцепиться с крылатым рыцарем в небе и при падении с пятнадцатиметровой высоты башкой об мрамор мозг не пострадает!

– Я не собирался с ним биться. Надеялся проскользнуть незамеченным – в этих облаках, мне казалось, легко затеряться…

– Идиот. У Соколов совершенно иначе зрение устроено!

– Уже понял, – поморщившись, змеелюд потер лоб рукой. – но ради знакомства с такой прекрасной девушкой, особенно в этом скучном мире, не жалко даже разбить голову.

– Прибереги свой сахарный сироп для дурочек типа меридианской королевы, красавчик. Мне скоро десять тысяч лет стукнет, как-то несолидно уже выслушивать комплименты от двадцатилетнего мальчишки!

– Мне больше двадцати! А, какая разница… это был не комплимент. Странно увидеть такой бриллиант, как вы, в таком скучном месте, как обитель Света. Уж не знаю, кто из людей представляет таким образом Рай… Хотя в Раю ведь тоже очень скучно. Вот, слушайте:

До поры мы все живем в Раю,

Сами этого подчас не понимая,

И мы клянем хрустальных стен броню,

Мечтаем страстно вырваться из Рая.

И мы не видим счастья в тишине,

И дарит нам благополучие лишь скуку,

К плоду Познания в запретной вышине

Без устали мы жадно тянем руку.

Но – странно! – лишь осуществив мечту,

Мы видим: яблоко с гнильцой, а без стены хрустальной

Так уязвимы мы на жизненном ветру.

Так холодно, так горько и печально.

– Вот так. Между прочим, это посвящено мне, там еще четыре строчки, но они, что называется, личного характера. К тому же потом она их вычеркнула.

– Несчастная девочка! – Целительница вздохнула.

– Ни гаана же себе – “несчастная”! – не слишком искренне возмутился змеелюд. – Женская логика со времен Евы не изменилась ни на йоту: сперва им в Раю тоскливо и бессмысленно, а потом – искусили, обманули, обидели! Пфе!

– Как бы то ни было, а привыкать тебе придется. Эта башня – совершенная тюрьма, специально созданная для магов и волшебных существ, отсюда невозможно сбежать.

– Совершенна лишь красота ламий, все прочее имеет изъяны. Стоп! – Седрик резко вскочил, не обращая внимания на вновь взорвавшуюся в голове боль (сотрясение мозга бояться и правда не стоило – будь в голове мозги, он бы тут вообще не оказался!), и, взяв в ладони острое лицо обомлевшей Целительницы, поцеловал ее в губы. Именно этот момент выбрали не соизволившие постучаться Джено и Михаил, за что и поплатились.

Парадоксально, но у Джено в руках опять оказались какие-то свитки: выгуливает он их, что ли? – которые в очередной раз оказались на полу и покатились в разные стороны. За свитками едва не последовала челюсть вежливого тюремщика.

– Вижу, – сделал претензию на ехидство Сокол. – знакомство состоялось.

Целительница, очнувшись от вызванного такой бесцеремонностью со всех сторон столбняка, отработанно врезала Седрику в челюсть. Перед глазами расцвел веселенький салют, змееоборотень плюхнулся обратно на кровать, пытаясь одновременно сдержать стон и хихиканье – получалось не очень. Джено старательно делал вид, что целиком сосредоточен на отлове раскатившихся по всему полу свитков – на всякий случай, в самом дальнем и безопасном углу. Гнев девушки на этом не иссяк, взбешенная Целительница схватила со столика медный кубок из-под какого-то лечебного зелья и метко запустила Михаилу в лоб. Вокруг разлился густой гулкий звук, весьма напоминающий звон большого колокола, рыцарь свел птичьи глаза к переносице и тихо сполз по дверному косяку. Рискуя снова обратить огонь на себя, Седрик захохотал в голос, однако леди, посчитав свою честь восстановленной, развернулась и с высокомерным видом выплыла прочь. Тяжело поднявшись, Сокол бросил в сторону Седрика недружелюбный взгляд и тоже самоустранился.

– М-да, и у вас тут, оказывается, бывает весело, – отсмеявшись, сообщил змеелюд собирающему по полу свитки Джено. – правда, за все приходится расплачиваться, так моей голове не доставалось, даже когда господин выносил строгий выговор с занесением в личное тело – серебряным канделябром! Слушай, Дженни, – внезапно он посерьезнел. – Ты говорил, что ты один прислуживаешь пленникам Кондракара. Но ведь не господину Фобосу, верно?

– Почему вы так думаете? – насторожился парнишка. Впрочем, у него на лбу было написано, что Седрик угадал.

– Господин, особенно когда он не в настроении, не слишком хорошо ладит с обслуживающим персоналом – на твоей внешности сказались бы метания тяжелых предметов.

– Вы правы. Не прислуживаю. Жесткий режим содержания.

– И что это значит? – Седрик поймал Джено за запястье и сжал, заставив пискнуть от боли. – Что это значит?

Вообще-то характерная черта всех, без исключения, подхалимов – они едят с руки, когда дела идут хорошо, но в тяжелое время на них не стоило бы полагаться. Змеелюд, конечно, был не из тех глупцов, что предают при каждом удобном случае, но его верность князю была больше вопросом расчета и, пожалуй, привычки, чем каких-то моральных убеждений. И Седрик по-прежнему предпочитал делать ставку именно на опального принца Меридиана. По ряду причин.

– Только Хранитель Эндарно вправе заходить в Зеркальный Лабиринт. Я ничего не знаю, я же не маг! Отпустите меня, п-пожалуйста…

– Извини, – Седрик разжал руку, оказалось, верхние фаланги пальцев превратились в темно-зеленые металлически блестящие когти и ощутимо впились в кожу Джено. – Зеркало… знак Отражения, должно быть. Это жестоко.

– Никто не причиняет пленникам вреда. Ну, то есть… – Джено неуверенно покосился на перебинтованную голову змеелюда.

Все верно. Но пленник вполне может причинить вред сам себе, а уж при наличии знака Отражения – и подавно. Это зеркало, отражающее не только магию, но и мысли, помыслы. Или думай о хорошем, или причиняй себе невыносимую боль!