Перегной

– Да на здоровье.
– Сказал я Щетине.
– Думаешь, мне оно надо? Мне оно нахрен не надо. Не уперлось никуда, понял?! Ни в какое отверстие не всосалось это малоприятное занятие - торговаться с твоим Толяном. Я бы ему с удовольствием, вместо переговоров харю бы подровнял вот этим обрубком, - тут я поднял с земли кабель, - торгуйся.

– И буду!
– заверил меня Щетина.

– Торгуйся. Давай. Он тебе ссыпет за пазуху махорки килограмм, вот и весь твой навар. Вот и весь барыш. Нежили богато, нехрен начинать, да, дядя Коля?

– Ну и что. Только так-от оно правильнее. А как ты - так неправильно.

– В чем неправильно?

– Неправильно это - когда взял и обманул человека.

– Кого это я обманул? Толяна что ли?

– Да хоть и его. Всех. Нас! Ты всё у нас украл.

– Что это я у вас украл, поясни пожалуйста. А то я запамятовал. Может лишний дизель? Может продукты? А может деньги, что вы брать отказываетесь.

– Да ты хуже чем украл. Ты... Ты все под себя забрал. Твои дружки-бандиты... Да ты сам... Ты сам бандит.

– Чего? Мои дружки?! Их Толян сюда привез.

– А мне похеру, поэл. Только до тебя здесь такого не было.

Щетину развозило все сильнее. Его уже несло во весь опор. То, что он нес было непотребной околесицей и ахинеей. Ну что ж, так даже интереснее. Как говориться, что у трезвого на уме... Я закурил.

– Ты продолжай, продолжай, дядя Коля, очень интересно.

– А и продолжу. Ибо ты.

– Что?

– Ты всех нас аба...ты всех нас аба... ты всех нас обокрал, Витька, ты.

– Знаешь что, дядя Коля. Пошел-ка ты нахер. Нет, не так. Пойди, проспись, а когда проснешься - пойди нахер.

Но Щетина меня не слышал, он смотрел вдаль, и из глаз его лилась умильная слеза, а из уст бормотание: Едет. Едет миленькой мой, друг мой Толька едет это. Друг мой лучший... Один он мне есть друг, один он меня понимат...

Я оглянулся. Еще пока очень далеко, в ночи, по склону Листвяного споя плясали огоньки - кто-то пробирался потемну к нам, в Молебную.

Да и хрен с вами, со всеми. Я сплюнул и пошел к себе домой. У меня есть дом. А вы все живите, как бог на душу положил.

3.

– Случилось что?
– как будто ждала, сразу же спросила меня Софья.

– А, ну их.
– Только и махнул я расстроенно.

Она подошла ко мне сзади, обняла, склонилась над лицом, пощекотала локонами нос. И сразу стало так хорошо, так уютно. Я сидел за столом, подперев голову руками, запахнутый в Софьины объятья как в плед и мне было хорошо. Лед обиды таял на сердце, и не хотелось уже жить этой обидой, передумывать и переживать горькие слова пьяного дурака. Да ладно бы пьяного дурака. Они все там так думают - вот что самое обидное. Ну да бог с ними. Хватит. Не сегодня. Не сейчас.

Мягко светила лампа, не электрическая, а керосиновая, дизель на личные нужды мы не слишком расточали, ее дрожащий свет создавал вокруг нас мягкий, рыхлый шар - пространство любви и заботы друг о друге. И уходили прочь проблемы и обиды. Они прятались, как крысы по углам и затравленно глядели оттуда на сгусток нашей теплоты. И ничего не могли сделать. Потому что любое зло, оно бессильно в такие минуты - минуты любви и нежности. В те минуты когда эта любовь и нежность не переходит в жаркую страсть, а просто превращается в обоюдное понимание. И тогда не хочется уже больше ничего. Только чтобы была лампа, только чтобы был ее мягкий свет, только чтобы были двое и чтобы они, обнявшись, молчали.

– А ты знаешь, - вдруг заговорила Софья, - в Нагорной, у этих, девочка такая хорошая у них, умничка, ну чисто ангелочек, у её мамы прозвище такое смешное еще, у них у всех смешные прозвища... В общем у Панкратихи, корова околела.

– А, что?
– Растерянно переспросил я и не дожидаясь ответа резюмировал.
– Хорошо.

– Да что ж хорошего, дурачок.
– Рассмеялась Софья.

– Да все хорошо. Все. Ты знаешь, я туда больше не пойду.

– Куда?

– На берег. К озеру.

– Я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму.
– Притворно надув губки и смеясь одними глазами сказала Софья.
– Я говорю, в Нагорной корова сдохла.

– Надоело. Хватит.
– Продолжал я - сколько можно устраивать чужую судьбу, чужую жизнь, не заботясь нисколько о своей. Я ведь никому ничего не должен.

– Они, такие смешные, представляешь, считают, что это результат колдовства.

– Ну хорошо, пускай им деньги не нужны, зачем они им, действительно, но ведь всегда вместо денег можно взять вещами...

– Этот их старший, Федос, суровый такой старик мне сказал, про колдовство. Без чар, говорит и порчи здесь не обошлось. Панкратиха то сама только воет - кормилицу мол потеряла. Убивается чисто как по ребенку. И то, без молока к зиме остались.

– Привыкли стадом, роем, как пчелы думать. Закоснели в своей мысли, ничего не соображают. Ну их к чертям собачьим.

– Ну да, я думаю, община прокормит, поможет. Они люди хоть и дремучие, но друг за друга держаться крепко и сострадание у них есть. На то они и община.

– Слушай. Мы ведь с тобой об одном и том же говорим.- Вдруг осенило меня.
– Бормочем, бормочем что-то, а друг - друга не слышим.

– Правда? А я и не заметила. Вот что - давай-ка пить вкусный чай, с вареньем. И просто болтать. О всякой ерунде. Хватит уже о народе, о его судьбах, о его чаяниях. Хватит уже жить чужой жизнью, давай жить своей, тем более...

– Что?

– А что?

– Ну что тем более?

– Тем более... Что нас... Вечер такой, хороший. Давай?

И мы стали пить чай с вареньем и болтать. Как приятели, как подружки. Наверное впервые после того, как все друг другу объяснили. Как-то не было у нас раньше для этого времени. Пройдя первую фазу нашей любви мы зачем-то бросились с головой в водовороты карьеры, как ни нелепо звучит это слово в крохотной деревушке. Мы доказывали что-то себе и обществу, искупали какую-то неведомую, перед этим обществом вину, исполняли мифический долг, улучшали жизнь - чью-то, но не свою. А надо было - наоборот.

Но, как говориться, лучше поздно, чем никогда. И вот мы подошли к этому итогу. Может быть, если не последние события мы бы еще долго блуждали во тьме, стукались лбами обо что ни попадя, а друг друга бы так и не находили. А теперь, так удачно, наша любовь, наши отношения, перешли в новую фазу. Мы перешли из искрящейся и опасной всякими возгораниями фазы влюбленности, в фазу ровной долгой любви, в фазу уважительных семейных отношений.

И вот она наступила и от осознания этого сразу же стало хорошо. Расхотелось думать о проблемах и захотелось просто жить, пить чай и смотреть на небо. А раз захотелось - мы оделись потеплее и пошли на крыльцо.