Переселение. Том 1

Старичок сказал, что он и есть Копша, а это господин Анастас Агагияниян, от которого у него нет секретов. И пусть его присутствие нисколько не тревожит господина капитана. В торговых делах, как и в религии, все зиждется на доверии.

Молодой человек с очень бледным лицом и очень густой, черной бородой засмеялся, и его смех опять напомнил икоту.

Павел молча быстрым взглядом окинул Копшу. Банкир походил на старого козла, лицо у него было желтое, как у человека с больной печенью, и неприятно набрякшее, точно он тужился, сидя на стульчаке. «Так вот он каков, наш знаменитый венский родственник», — подумал Павел и напомнил Копше, что они переписывались, хотя лично знакомы не были. Однако банкир хорошо знает своего родича и его, Павла, отчима, командира полка Вука Исаковича, сейчас уже старика инвалида, проживающего в Среме. И, конечно, помнит двоюродного брата Павла — Юрата, который посетил господина Копшу, когда приезжал в Вену. И, несомненно, получил талеры, которые пересланы сюда через господина Ракосавлевича для него, Павла Исаковича-Вуковича. Копша оживился, сказал, что с деньгами все в полном порядке, потом, словно что-то вспомнив, поднялся с табурета, подошел к Павлу, обнял его и спросил, где он поселился в Вене и по какому делу пожаловал. Нехорошо, что родственники так внезапно, даже не предупредив, приходят к нему. Ведь только случайно гость застал его еще на ногах. Ночь создана для того, чтобы люди отдыхали.

После этого банкир предложил Павлу сесть.

Исакович начал подробно рассказывать, как он этим летом получил в австрийской армии отставку; как из вновь восстановленного сирмийского гусарского полка его хотели перевести в пехоту; как их внесли в список генерала Шевича — их родственника, и как теперь они собираются переселиться в Россию; под конец Павел прибавил, что доказательства о том, что они внесены в список Шевича, находятся в русском посольстве в Вене.

Однако Варадинская и Темишварская комендатуры отказались их отпустить и выдать им паспорта. Вот он и приехал в Вену к графу Бестужеву. Трандафил же сказал, что в таком чрезвычайном деле никто лучше Копши ему не поможет — сербские офицеры в Вене почитают его за отца родного.

Копша в знак одобрения только нетерпеливо кивал головой.

Потом попросил говорить помедленнее и не так горячо, объяснив, что хоть он и хорошо понимает немецкий язык, но слышит плохо. Вообще же ему все уже ясно.

— Хочу только предупредить, — прибавил он, — что получить паспорт для переезда в Россию стоит больших денег. И сделать это для своего родича бесплатно я, если бы даже хотел, не могу. Приходится платить за молчание.

Исакович перебил его, сказав, что он готов хорошо заплатить.

Копша пришел в хорошее настроение и стал извиняться, говоря, что, конечно, надо бы делать это родственникам gratis [46] , но он всю свою жизнь копил деньги, чтобы обеспечить себе на старости тепленькую похлебку. А все, что останется после его смерти, он завещает своему народу.

Павел отвернулся, чтобы не глядеть на своего знаменитого родича, о котором в далеком Среме ходили слухи, будто он в Вене всемогущ, а офицерам-сербам — что отец родной.

Копша спросил, как поживает в Темишваре сенатор Маленица, потом принялся рассказывать, что в последнее время через Вену в Россию уехало около сотни сербских офицеров. До сих пор это было просто, но теперь все осложнилось. Говорят, будто двинулись целые села, а потому у русского посла графа Бестужева было много неприятностей, и он уехал. Новый же посол, граф Кейзерлинг, еще не прибыл {42} .

46

даром (лат.).

42

Новый же посол, граф Кейзерлинг, еще не прибыл. — Герман Карл Кейзерлинг (1696—1764), барон, впоследствии граф, русский дипломат и государственный деятель, выходец из германского дворянского рода. На русскую службу перешел в 1730 г. Короткое время был президентом императорской Академии. Русскому языку обучался у В. К. Тредиаковского. Занимал дипломатические посты в Польше, Австрии и др.

— Многие офицеры берут у меня деньги взаймы, — продолжал Копша, — а потом подводят. Да еще пишут доносы, будто я отсылаю в Россию офицеров. Теперь это запрещено. Сначала казалось, что в Россию переселяются только несколько недовольных, и австрийский двор одобрял их отъезд, а сейчас двинулись целые караваны. Лавина! И говорят, будто все это я затеял.

— Где вы остановились? — спросил Копша, помолчав.

Павел сказал, что прибыл только вечером и еще нигде не устроился. Его арестовали и по этапу отправили в Осек, по дороге он бежал и вот явился сюда искать защиты у русских.

Услыхав это, Копша вскочил как ужаленный и принялся задувать свечи в канделябрах, крикнув Агагиянияну, чтобы тот тоже гасил свечи. Потом забегал по комнате, словно мышь в поисках норы, и заорал, чтобы капитан убирался вон из его дома. Пусть ему господь бог поможет прожить эти дни в Вене. Он же и слышать ни о чем не хочет.

В призрачном свете, пробивавшемся сквозь стеклянную дверь, все они казались тенями. Павел объявил, что не просит ничьей помощи. Просит только показать ему дом русского посла, а там уж он один, без посторонней помощи, будет добиваться своих прав. И готов, если понадобится, заплатить жизнью за Freipass в Россию. Никто в Австрии не имеет права его арестовать.

У него отставка в кармане. Безмерны страдания и муки, которые претерпели он и весь его народ с тех пор, как окончилась война. Сербов уволили из армии безо всякой вины с их стороны, и они хотят уехать в Россию.

Однако все доводы и жалобы Павла ничуть не помогали. Копша уперся и не хотел даже слышать о том, чтобы принять у себя родича. Пусть, мол, идет, куда хочет, не может он, Копша, приютить у себя дезертира. И пусть Исаковичи тонут, если им это нравится, но не тащат за собой в омут других. Их род всегда был безумным.

Исакович стоял точно окаменев. Значит, вон он каков, этот родственник, казавшийся им издали отцом родным!

Молодой человек в очках, Агагияниян, вдруг разразился своим прерывистым, как икота, смехом и принялся успокаивать своего хозяина, уверяя, что напрасно тот из-за этого впал в такую панику. Капитана можно устроить там, где уже скрывалось несколько уезжавших в Россию сербских офицеров. Он сам отведет его к г-же Гуммель, владелице тайного игорного дома. Это по соседству, совсем рядом. Там нечего опасаться полиции. Там по целым ночам полно офицеров. Туда городская стража и не заглядывает. Опасна для господина Исаковича разве лишь сама г-жа Гуммель. Anna Maria Hummel, которую он, Агагияниян, хорошо знает. Бывшая певица театра графа Дураццо. Сопрано.

Она все еще хороша собой, хотя уже далеко не первой молодости.

И нет такого офицера, который довел бы ее на поле боя до изнеможения и заставил бы сказать: «Довольно! Хватит!»

Разумеется, все это стоит денег!

Исаковича возмущала даже мысль, что ему придется скрываться в доме шлюхи, и он снова попросил, чтобы его проводили к русскому посольству. А там будь что будет! Он готов умереть, если Россия от него откажется. И умоляет только сообщить графу Бестужеву, что он прибыл в Вену. А живым в руки австрийцам он не дастся.

Однако молодой армянин, который походил на ворону в очках, продолжал смеяться и советовал ему не быть дураком, не подвергать опасности ни себя, ни Копшу. Надо побыть в доме госпожи Гуммель дня два или три, пока он, Агагияниян, не известит русских и они не приедут за капитаном сами. А если ему не до женщин, то он скажет госпоже Гуммель, что капитан ранен на боевом поле любви и прибыл в Вену лечиться у врача-венеролога. И она оставит капитана в покое, но ни одна живая душа не узнает, что у нее скрывается беглый офицер. Через ее салон уже прошло несколько сербских офицеров. И ни одного из них она не выдала, ни одного из них не арестовали в ее доме. У нее большие связи.

Разумеется, это стоит денег.

Исаковичу надо превратиться на несколько дней во льва в клетке. Но ведь дело идет о его голове. И будет несправедливо, если пострадает к тому же и господин Копша.

Банкир тоже принялся уговаривать Павла принять предложение Агагиянияна, и тот в конце концов сдался. Завернувшись в плащ, с саблей в руке, он в сопровождении молодого армянина выскользнул, как тать, в темноту. Они пересекли узкую улицу, прошли еще несколько шагов и оказались в каком-то дворе. Агагияниян со смехом дернул за колокольчик у двери с висевшим над нею фонарем.