Перевозчик

Сундук Онди не предполагал, конечно, подобной легкомысленности в обращении. По бокам его располагались четыре толстых медных кольца, по два с каждой стороны, так или иначе позволявших его все-таки переносить, а не только двигать по полу: вещь была сделана на совесть и весила немало. «Вот, только это!» - Мичи указал на сундук заглянувшему в келью Палаанке. Тот кивнул, взялся было за кольцо, приподнял сундук, крякнул и покачал головой: «Однако же, а?» Поставил приподнятый край обратно на пол, огляделся, выбрал из стопки сложенных одеял пару тех, что потолще и потеплее, положил на сундук, поверх крышки. «Зима впереди, Мичи. Поблагодаришь еще!
– объяснил он, предупреждая ожидаемое проявление скромности - Ну, взяли!» Мичи подхватил кольца со своей стороны. Если брать вдвоем, сундук не казался таким уже неподъемным: они довольно бодро вытащили его в галерею и двинулись по кругу, в сторону кельи Мичи. Наконец, и внесли, поставили у дальней стены, прямо посередине, под самым окошком, едва не уничтожив по пути подвернувшийся под ноги легкий письменный столик. «Ну, не буду мешать - попрощался Палаанке - у тебя, тут, похоже, есть, чем заняться!» Он понимающе кивнул и тут же исчез, оставив Мичи наедине с сундуком.

Открыть его удалось далеко не сразу. Разглядывая цельные и ровные плоскости крышки и стенок, Мичи не мог обнаружить ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего запирающий механизм. Ни малейшего намека: даже петли, которыми должна бы крепиться крышка, по видимости, отсутствовали. Мичи хотел было приподнять сундук и обследовать днище, но решил, что мысль неизвестного - и, судя по всему, выдающегося - мастера едва ли пошла бы таким путем. Здесь явно крылась загадка, весьма привлекательная для его пытливого ума, и решению полагалось быть простым и изящным. Мичи сосредоточился на тяжелых кольцах, расположенных по бокам. Те крепились в широкой, утопленной вглубь древесины пластине позеленевшей меди, и оставались последней надеждой - поскольку были единственной сколько-нибудь отдельной, выступающей частью. Мичи с силой потянул на себя одно из них; затем сразу оба. Ничего не произошло. Попытался повернуть кольцо вокруг оси. Оно послушно совершило полный оборот - что, впрочем, никак Мичи не помогло. Так же легко вращались и остальные кольца. Повертев их и так, и эдак, он взялся за те, что располагались с левой стороны, и повернул их одновременно, вначале по направлению движению солнца, затем - в противоположную сторону. По-прежнему безрезультатно. Проделал то же самое с кольцами на другом боку сундука. Наконец, попробовал повернуть их по направлению друг к другу, движением как бы внутрь. Кольца провернулись на пол-оборота и словно бы уперлись в некое сопротивление. Это обнадеживало. Желанный результат принесло обратное движение - изнутри наружу. Кольца прошли те же пол-оборота и застопорились. Приложив чуть большее усилие, Мичи услышал приятный щелчок, и, довольный, попробовал приподнять крышку. Та сидела плотно и открываться не собиралась. Пришлось повторить процедуру с обратной стороны ящика - поворот, остановка, щелчок. Сундук, наконец, был открыт. Прежде, чем пуститься в исследование его содержимого, Мичи захотелось проверить свою догадку. Он опустил крышку, и повернул кольца друг к другу. Послышался знакомый уже щелчок: это движение, как и предполагал он, работало на запирание.

Крышка крепилась в открытом положении, опираясь на тонкие раздвижные опоры. Внутреннее пространство ее заполнено было целой системой кожаных карманов, предназначенных для хранения всякого рода бумаг - каковые там, собственно, и находились. Отложив более близкое знакомство с ними, Мичи нетерпеливо принялся углубляться в содержимое сундука.

Плоская панель цельного дерева, толстая, хоть и довольно легкая, откидывалась вперед; если закрепить ее с помощью встроенной медной опоры, получался своего рода письменный столик. Мичи разложил эту рабочую поверхность, осторожно проверил на прочность и удовлетворенно хмыкнул. Сделано было толково, ладно и крепко. Под откидной столешницей располагался самый верхний уровень, еще одна легчайшая - Мичи и не подозревал о существовании древесины столь удивительного свойства - доска толщиной в четыре сложенных пальца. В ней были выточены различной формы углубления и желобки, заполненные предметами, что, видимо, служили Онди чаще других: по преимуществу, принадлежностями для письма. Нож для очинки грифелей; медные трубочки с винтовым механизмом, что позволяет, по мере расходования, выдвигать плотно сидящий внутри сменный угольный стержень; солидный запас этих самых стержней; несколько баночек с сухим чернильным порошком и маленькая стеклянная чернильница с плотно сидящей крышкой; бронзовая коробочка с перьями для письма; простой длинный нож с костяной рукояткой - для резки бумаги; небольшое увеличительное стекло в тонкой латунной оправе; линейка ладони в две, с полустершимися делениями; кожаный мешочек, где хранились кремень, кресало, трут и моток фитилей, ламповых и свечных. Горстка медных монет, с парой серебряных кошти - здесь же, в одной из выемок: Онди, похоже, получил их в самые последние дни - в благодарность ли за помощь в поисках нужной книги, или же за толковый совет, на которые старик неизменно был щедр и без всякой платы - да так истратить и не успел. Длинные желобки, проходившие по бокам панели, имели специальные углубления; удобно ухватившись за них пальцами, легко было поднять и извлечь наружу все верхнее отделение - что Мичи тотчас же и проделал.

Дальше начиналось самое интересное. Коробочки и шкатулки, разного размера и формы, исполненные то в тонкой латуни, то в древесине всевозможных пород и оттенков - красного руггу, черного дерева бала, светлого невесомого ваг, темно-коричневого букти, выбеленного морской водой плавника, ископаемого окаменевшего веспе, словно собранные со всех концов света, перемежались встроенными отделениями с крышками, сдвижными и откидными. Все они подогнаны были друг к другу так точно, что не оставалось и малейшего зазора - и все же при желании легко могли быть извлечены и без малейшего усилия водворены на место. Разглядывая их, Мичи раздумывал о множестве способов, которыми можно было составить внутри сундука его содержимое - с которым, впрочем, теперь было самое время уже знакомиться.

В продолговатой медной шкатулке покоилась бритва, которой старик пользовался изредка, от случая к случаю, в основном позволяя бороде свободно расти, достигая некоторой длины; изящные ножнички для стрижки ногтей; помазок из густой щетины; пара - одна в другой - плошек, служивших для мыла и теплой воды. Посеребренную их поверхность покрывал тонкий узор, сплетенный из букв древнего алфавита - того самого, на котором написано было представленное в сборнике Онди стихотворение. Мичи залюбовался ими, и задумался снова об Онди. Он словно узнавал старика с неведомой еще стороны: принадлежавшие тому вещи - стоило присмотреться - поражали сдержанной, но отчетливой красотой: продуманной, весомой, неброской. Наглядевшись вволю на бритвенные приборы, время пользоваться которыми для него еще не пришло - хотя было, пожалуй, не за горами - Мичи продолжил свои изыскания. Под крышкой следующей коробки, довольно вместительной, хранился запас иголок и ниток. Онди, похоже, во всем старался придерживаться самодостаточности: предпочитал, где только было можно, обойтись собственными своими силами. Во всяком случае, содержимое коробки позволяло и приставить латку к прохудившейся ганте, и заштопать рваный мешок - а то, пожалуй, даже и парус; можно было бы починить кожаную обувь, и даже, худо-бедно, переплести книгу. Мичи молча кивнул, одобряя жизненный уклад старика, который открывался ему понемногу, наполняя все большим пониманием и уважением. Набор увеличительных стекол разных размеров, так же оправленные в латунь; смотанный отрезок крепкого шнура длиной точно в гакку - четыре локтя - заканчивавшийся заостренным медным наконечником, что позволяло использовать его не только для измерения расстояний, но и в качестве отвеса; песочные часы на одну вонту - тридцать вторую часть суток; маленькие разборные весы с деревянными чашками и медными гирьками; набор циркулей, угольников и сложных измерительных инструментов, применявшихся при составлении строительных планов, а также морских и небесных карт; несколько превосходных складных ножей разной длины и формы; пара ложек - видимо, про запас - в одном с ножами отсеке. Пустая коробка; и еще одна. Мичи открывал их друг за дружкой, вынимал из сундука и расставлял на полу. Сняв крышку со следующей, Мичи тут же закрыл ее обратно: плоская шкатулка была заполнена ровными стопками серебряных кошти. Наверное, нельзя было назвать это целым состоянием - но, по меркам Мичи, неожиданно свалившееся на него богатство было просто невероятным. Открыл снова, пересчитал. Восемь на восемь столбиков, по восьми монет в каждом. Даже не получая никакого больше дохода - ровно на год спокойной жизни, если не позволять себе лишнего. Безмятежность и умиротворение, всегда свойственные Онди, покоились на крепком, довольно-таки, основании.

Под уже извлеченными Мичи частями этой объемной головоломки находилось встроенное продолговатое отделение, крышка которого приподнималась одновременным нажатием на любые два уголка. Там хранились четыре курительных трубки с длинными мундштуками, каждая завернута в лоскут плотной ткани. Мичи никогда не видел, чтобы старик попыхивал - тем не менее, трубки явно долго были в употреблении, и, вероятно, принадлежали тому периоду жизни Онди, когда они не были еще знакомы. Одна из них напоминала изящно изогнутый водосток с широким раструбом; другая представляла собой удлиненный конус с примыкавшим коленчатым чубуком, и походила на своего рода кирку; обе были гладко отполированными, и естественный рисунок дерева проступал отчетливо, образуя таинственный узор на светлой поверхности. Еще одна больше всего похожа была на горшочек с длиннющей ручкой: округлый, приземистый и вместительный; вся испещренная множеством ямок, щербинок, выбоинок и бугорков, на первый взгляд она могла показаться несколько неказистой - но стоило взять ее в руку, как чаша вливалась в ладонь, словно занимая законное свое место, а пальцы находили в скольжении по неровной ее, шероховатой поверхности сложное, странное удовольствие. Последняя представляла собою ровный простой цилиндр, сплошь покрытый тонкими вертикальными бороздками; в отличие от остальных, эта могла устойчиво стоять на плоском своем основании, не опрокидываясь на бок - вероятно, это делало ее особо удобной, когда возникала потребность время от времени отложить трубку - как при письме.

Трубки все еще хранили запахи куренных некогда табаков, каждая - свой, непохожий на остальные; небольшой запас табаку нашелся тут же, в латунной коробке, плотно закрытой и запечатанной воском. Открыв ее, Мичи вдохнул пряный, будоражащий запах, отдающийся смутным узнаванием где-то в глубине памяти и совершенно не поддающийся описанию. Запах не был похож ни на что определенное - и, одновременно, вызывал целый вихрь воспоминаний - слово «воспоминание» было здесь не вполне подходящим, но другого Мичи подобрать не умел - о чем-то знакомом, забытом, а то и вовсе еще неведомом.

Прямо под отсеком с трубками, в левой нижней части сундука, отделенная сдвижными створками, располагалась небольшая библиотечка. Сердце Мичи замерло. Восторженный книголюб-самати, он не мог и представить себе подарка роскошнее. Только подумать: книги, лично отобранные для себя, среди бесконечного множества, человеком, что всю свою жизнь провел в их окружении! До сих пор, разглядывая принадлежавшие Онди предметы, Мичи не увидел ни одного случайного, неведомо как сюда затесавшегося: все они были явно выбраны вдумчиво, и, собранные вместе, несли на себе отчетливый отпечаток личности их владельца. Мичи вздохнул, покачал головой, не в силах поверить своей удаче, протянул руку и достал первую книгу: ту, что стояла крайней.

Переплет красно-коричневой кожи, украшенный тисненым орнаментом; осыпавшийся уже золотой обрез; плотная желтоватая бумага. Книгу явно читали, читали много и часто: впечатления новой она совершенно не производила. Мичи хотел было, по привычке, тут же и углубиться в чтение - но одернул себя, решив, что следует вначале достать остальные, ждущие своей очереди сокровища: рассмотреть их как следует, подержать в ладонях, вдохнуть их запах, скользнуть пальцами по кожаным переплетам - да и потом подождать еще, дать улечься водовороту своих впечатлений, успокоить волну накативших чувств, дождаться, пока утихнет бешено стучащее сердце, и затем только приступать к знакомству более глубокому, неторопливо и бережно. Целая жизнь старика, воплощенная в бумаге и дереве, меди и серебре, стекле и коже, лежала сейчас перед ним - и разве достаточно было беглого взгляда, чтобы охватить ее целиком, вникнуть во все детали, ощутить их тайную взаимосвязь? Одну за другой Мичи вытаскивал книги из сундука, вертел в ладонях, прижимал к лицу, вбирая запахи старой бумаги, чернил и потертой кожи. Стопка перед ним росла. Мичи почувствовал, что захлестнувшая его было буря стихает, готовится отступить, и позволил себе ознакомиться с названиями книг, составить хотя бы самое общее впечатление о том наслаждении, что ожидало его - и принадлежало теперь ему безраздельно.

«Песни песчаных холмов»: так называлась книга, которую вытащил Мичи первой. Она представляла собой двуязычный сборник поэзии земель Вакабаси, островов, лежащих от Ооли далеко-далеко к западу. Что было известно Мичи о Вакабаси? Волны песчаных дюн, редкие клочки чахлой растительности и приземистые, косматые звери вака, к которым обитатели тамошних мест питали чувства, граничащие с преклонением - что не мешало им, впрочем, использовать этих животных для передвижения по своей пустынной земле, обрабатывать ее, с их же помощью, под посевы, отапливать жилища высушенным на солнце навозом и даже употреблять в пищу их грубое, волокнистое мясо. Молоко вака, а в особенности - приготовленные из него сыр и масло, почитались на Вакабаси пищей едва только не священной, в иных же землях служили предметом страсти тонким ценителям кулинарных радостей; в Ооли продавались они на вес серебра, так что не было ничего удивительного, что Мичи их до сих пор не пробовал. Главной же ценностью Вакабаси, безусловно, оставалась густая и мягкая вачья шерсть, которой вакабани и торговали с немалым успехом во всех уголках известного мира. Сотканные из лучших ее сортов ковры стоили денег поистине баснословных; шерсть обыкновенная, спряденная в прочную толстую нить, шла на теплую вязаную одежду; из той, что попроще, с добавлением волокна водоросли кахенга, изготовлялись накидки и одеяла. Вспоминались еще, пожалуй, встреченные не раз описания Каурты - города древнего, белокаменного, затерянного в песках, с устремленными в вечно безоблачное небо точеными башнями, тенистыми навесами и круглыми, выпуклыми крышами жилищ; на этом, собственно, все. Поэзия Вакабаси? О таком еще Мичи слышать не доводилось: все известные ему стихотворцы были, по преимуществу, оолани - или, хотя бы, провели в столице немалую часть жизни. Впрочем, судить о книге, не прочитав ее, было не в его правилах - и Мичи отложил, до поры, песчаные эти холмы с их песнями.

«Начала мореходного дела». Переплет из просмоленной парусины; чернила, кое-где расплывшиеся и выцветшие; на полях - множество полустертых заметок: книга, очевидно, повидала немало. Краткая история судостроения и морских путешествий, типы судов, их ходовые свойства, подбор корабельной команды и судовая роль, оснастка, узлы, построение карт, введение в искусство отыскивать путь по звездам, расчет провианта, крупнейшие торговые порты, корабельные флаги, течения, опасные участки, морская живность, действия при кораблекрушении, дымовые сигналы - и так далее, и тому подобное. При всей своей, пока что заочной, любви к морским путешествиям, Мичи как-то не удосужился до сих пор подробно ознакомиться с более или менее полным изложением основ этой науки. Что же, вот оно, перед ним. Пришло, значит, время. Но как эта книга попала к Онди, почему оказалась в его сундуке - одна из немногих? И удастся ли найти ответ на эти вопросы?