Первая мировая война в 211 эпизодах

В понедельник весь день шел дождь, во вторник тоже.

98.

Суббота, 18 марта 1916 года

София Бочарская слышит канонаду Эверта у озера Нарочь

Все уже давно наслышаны о грядущем русском наступлении, и в этом как раз заключается проблема. Ведь если о планах известно даже кашеварам, то существует вероятность того, что информация достигла ушей немцев тоже. Тем не менее наступление неизбежно. На Западном фронте, как всем известно, развернулись бои под Верденом, и русское командование обещало оказать французам помощь.

Нет худа без добра. У Софии и остальных в полевом госпитале имеется достаточно времени на подготовку. И когда рев ураганного огня пронесся в воздухе, они как раз закончили работы в новом, большом помещении госпиталя, на 500 больничных коек. Если мест не хватит, есть куда разместить раненых на носилках. Если же и носилки закончатся, то соломы уж точно хватит. Похоже, они подготовились серьезно. В маленьком заснеженном городишке, где они стояли, повсюду можно увидеть палатки: сюда будут поступать раненые, как только начнется наступление.

И они уже поступают.

Вначале все шло хорошо. София была среди тех, кто встречал санитарные машины у порога и помогал выгружать раненых. Вскоре образовалась очередь из санитарных машин; дело застопорилось. Чтобы справиться, они призвали на помощь прохожих. Но затем и весь госпиталь оказался переполнен: раненые лежали на койках, на носилках, на соломе — везде.

И вновь они пытаются воссоздать картину происходящего из обрывков новостей, услышанных разговоров, рассказов в больничных палатах. Складывается картина фантастического хаоса. Артиллерия, имея предостаточно боеприпасов, стреляет вслепую или по своим. Бездарная разведка: никто в точности не знает, где стоят резервные части немцев. Отсутствие координации: войска выступают в разное время. Суматоха: добрая половина всех приказов отменяется. Отсутствие снабжения: задние линии забиты кавалерией, тщетно ожидавшей прорыва. “Мы думали, что снаряды пробьют проволочное заграждение, — рассказывал один раненый, — но началось наступление, и снаряды полетели в нас” [163] . Бочарская работала весь день и всю ночь.

163

Пробить брешь в заграждении оказалось делом нелегким. По расчетам русских, требовалось свыше 25 тысяч снарядов малого калибра, чтобы пробить действительно требуемое отверстие в мощном заграждении. В снабжение же входили не только еда и боеприпасы. Вот пример того, что требовалось по медицинской части: один немецкий армейский корпус использовал ежемесячно в среднем 50 кубических метров гипса и 50 километров липкого пластыря.

Привычный сценарий наступления и контрнаступления повторяется изо дня в день. “Они наносили удары и отражали их, били по человеческим нервам, надеждам, по человеческим телам, словно били в гонг”. Бочарская получила письмо от своего кузена Владимира, лейтенанта, но прошло еще несколько дней, прежде чем она нашла время и силы достать его из кармана фартука и прочитать. Она вскрыла письмо:

Дорогая София!

Это не наступление, это бойня. Ты уже знаешь, что оно провалилось. Нельзя винить в этом солдат. Они держались молодцами. Нельзя винить и фронтовых офицеров. Вся вина лежит на Ставке главнокомандующего. Сказать по правде, после этого наступления я утратил всякую охоту двигаться дальше. Я видел людей, рискующих тысячами человеческих жизней в надежде получить себе медали. Сегодня нет никакой возможности прорвать оборону немцев. Может, это будет осуществимо в будущем, когда в Ставке произойдут изменения. Довольно об этом. Я сейчас нахожусь в резерве, дни напролет валяюсь на траве, греясь на солнышке и слушая пение жаворонков.

В тот же день Паоло Монелли записывает в своем дневнике:

Внезапно какая-то чертовщина в воздухе, и вот две бомбы взрываются в пяти метрах от тебя, и ты еще не понял, ранен ты или нет. (После оглушенного состояния, длящегося вечность, вдруг слышишь откуда-то издалека голос своего товарища, прижавшегося рядом к земле: “Монелли, ты не ранен?”— “Сейчас посмотрю”.) Но потом ты думаешь, что это обманчивое чувство, будто все звучит издалека. Военный врач в ярости швыряет кухонные тарелки вслед досаждающему самолету.

99.

Вторник, 28 марта 1916 года

Крестен Андресен встречает в Монтиньи весну и недовольство

Вроде бы наступила весна. Зазеленели бук и кустарники. Распустились почки на яблонях. В лесу зацвели анемоны и другие первоцветы. Но все еще холодно. Дует пронизывающий ветер.

У Андресена плохое настроение: “Я устал, мне все надоело, трудно собраться с духом”. И это несмотря на то, что он только что побывал дома, в десятидневном отпуске, — а может, как раз из-за него. Первый его отпуск с начала войны. Едва он вернулся, как пришлось снова лечь в госпиталь, на этот раз с серьезной инфекцией в горле и высокой температурой. Он пока еще не участвовал в тяжелых боях: в одном письме к родственнику он почти извиняется за это, извиняется, что ему не о чем писать. (Между тем он послал домой сувениры, главным образом осколки снарядов.) Его доканывают не повседневные ужасы военных будней, а ужасное отвращение. Его служба заключалась по большей части в укреплении позиций и копании земли по ночам.

Пошел двадцатый месяц с тех пор, как он надел форму, и он потихоньку начал терять надежду на скорое заключение мира. Теперь он с горечью вспоминал, как ровно год назад думал, что война скоро закончится. Крушение былых надежд конечно же частично объясняло его подавленное состояние.

Он был далеко не одинок в своем разочаровании этой войной, которой конца не видно и которая требовала все больших расходов. Во всех воюющих странах галопировала инфляция, не хватало продовольствия, а наиболее тяжело пострадали, наряду с Россией, Германия и Австро-Венгрия. В этом сыграла свою зловещую роль не только морская блокада союзников [164] . Снабжение было нарушено еще и из-за административной халатности, нехватки транспорта, из-за того, что слишком много крестьян и фермеров были призваны в армию. А те, кто остался, часто поддавались искушению продавать свою продукцию на черном рынке. Там цены в десять раз выше. (Было подсчитано, в частности, что примерно половина всех яиц и запасов свинины шла прямиком на черный рынок.) Если добавить к этому стремительный рост цен на самые обычные товары, то результатом будет катастрофа для большинства семей, особенно в городах. Все отрицательные показатели тут же поползли вверх: болезни, недоедание, детская смертность, недовольство, молодежная преступность. И все это в геометрической прогрессии.

164

Британская блокада привела к парадоксальному результату: она вынудила германское государство ужесточить контроль за расходованием ресурсов и перевести свою экономику на военные рельсы, так что последняя оказалась гораздо эффективнее британской.

Андресен встретил других солдат, вернувшихся из отпусков, и услышал от них поразительные истории:

Один рассказывал о якобы восстании в Бремене, где толпы женщин били витрины и штурмовали магазины. Мортенсен из Скибелунда встретил кого-то из Гамбурга, тот вернулся из отпуска на четыре дня раньше, потому что его жене было нечем его кормить.

Да, к тому же кое-кто из недовольных по непонятной причине излил свой гнев на Андресена. Один назвал его ура-патриотом. Сегодня один солдат из Гамбурга, с “Vorw"arts”в руках (центральным печатным органом социал-демократов), начал выспрашивать его, какую позицию в войне занимают депутаты парламента из Южного Шлезвига. “Здесь много людей с независимыми взглядами”. Даже на фронте начали испытывать нехватку продовольствия. Крайне редко можно было намазать маслом грубый солдатский хлеб; масло заменили каким-то безвкусным джемом, о котором солдаты распевали сатирические куплеты. (Солдатский юмор не преминул сочинить строчки, где этот джем называли “кремом Гинденбурга” или “памятным маслом кайзера Вильгельма”.)

На фронте все спокойно:

С тех пор как я вернулся, прошла неделя, и я ни разу не слышал пушечных выстрелов. Все силы стянуты к Вердену. Снова говорят о том, что форт пал, но вообще слухи ходят разные. Что с Румынией? Мне кажется, что все спокойно, но, может, это затишье перед бурей.

100.

Пятница, 6 апреля 1916 года

Флоренс Фармборо описывает жизнь гражданского населения в Чорткове

Они вновь на вражеской территории. Чортков, где они стоят уже месяц, находится в австрийской части Галиции. Город пострадал в прошлом году от русских, которые, отступая, сожгли много домов. Население состоит в основном из евреев. Флоренс записывает в своем дневнике:

Положение евреев, живущих в Чорткове, весьма плачевное. С ними обходились с мстительной враждебностью [русские]. Будучи австрийскими гражданами, эти евреи пользовались почти всеми правами и свободами и не испытывали того жестокого угнетения, которому постоянно подвергались русские евреи. Но теперь при новой власти их права и свободы попраны, и совершенно ясно, что они возненавидели новый порядок.

Когда идет снег — а этой зимой снегопадов было много, — по одному еврею от каждого дома должны чистить улицы, причем под надзором русских солдат с нагайками, которые они, не колеблясь, пускали в ход. Прямо напротив дома, где расквартированы Флоренс и многие другие сестры милосердия, зияли руины. Раньше там жил один из городских раввинов. Рядом располагалась синагога: она варварским образом разрушена.

В это утро к Флоренс пришла портниха-еврейка: она сшила девушке серое хлопчатобумажное платье. Женщина была взволнована. Когда Флоренс спросила, в чем дело, та рассказала, что вчера вечером в дверь постучали трое казаков и потребовали для себя комнату. (Это право всех солдат, многие квартировали в еврейских семьях, по 20–30 человек на дом. Теснота была неописуемая.) Она честно ответила, что все комнаты уже переполнены солдатами, но те трое вломились к ней в дом и начали производить что-то вроде обыска. Вскоре они нашли то, что искали, — револьвер, причем сами же его и подбросили. Портниха со своим мужем начали было протестовать, они были возмущены и прежде всего напуганы: ведь хранение оружия было строго запрещено, а нарушение запрета каралось смертной казнью. Разыграв спектакль, казаки затем предложили забыть о случившемся, если получат десять рублей. У портнихи и ее мужа не оставалось выбора: