Первая мировая война в 211 эпизодах

Мы наскребли эти десять рублей и передали сумму казакам, а те громогласно, возмущенно обсуждали склонность евреев к предательству. Рассказы о подобных несправедливостях обычны в этом уголке земли; похоже, что само слово “еврей” уже является ругательством для русских солдат.

В остальном последние месяцы все было спокойно. Кроме дорогостоящих и безрезультатных атак на севере, у озера Нарочь близ Вильны, никто так и не видел русского наступления, о котором все говорили с такой надеждой. Чувство разочарования не покидало, и даже Флоренс чувствовала себя обманутой в своих ожиданиях.

Так как на фронте воцарилось затишье, не надо было заботиться о раненых. Вместо этого Флоренс и другие оказывали помощь гражданскому населению. Многие болели тифом и оспой. Вспышки эпидемии усилились из-за скученности в домах, вследствие чего зараза распространялась мгновенно, и из-за нехватки еды. В городских магазинах продавалась всякая ерунда, вроде корсетов, туфель на высоких каблуках, шелковых лент и замшевых перчаток. Но трудно было достать простые и основные товары — масло, дрожжи, яйца, — если же они и были в продаже, то по баснословным ценам.

В прошлом году свирепствовала эпидемия тифа, и тяжелее всего пришлось детям. Умирало от десяти до двадцати детей в день. Флоренс приходилось неустанно трудиться. И как она пишет в дневнике:

Иногда мне казалось, что меня ужасают не столько страшные раны, которые я видела за время прошлогоднего отступления у солдат, сколько вид этих страдающих детей, их маленькие матовые личики и обессилевшие тельца.

В этот день она ухаживала за четырехлетним малышом по имени Василий. Он был из нищей крестьянской семьи: отца призвали в австро-венгерскую армию в самом начале войны, и он пропал без вести, а мать зарабатывала тем, что обстирывала русских солдат. Мальчик в прошлом году заразился оспой, из-за болезни и голода он перестал расти. Когда она подняла его, ручки и ножки мальчика болтались как спички.

Другим пациентом в этот день была украинская девочка. Она сказала, что ей исполнилось восемнадцать, но выглядела она значительно младше. Девочка приходила еще вчера, угрюмая, испуганная, по поводу кожного заболевания. Сперва ей остригли грязные, спутанные волосы. Потом дали зеленое мыло, чтобы она помылась. “Ее тело, покрытое болячками, было живым повествованием о ее печальной участи — проституции”. Девочка жила тем, что продавала себя солдатам. Сегодня она пришла снова, с более приветливым видом, потому что поняла, что ей действительно могут помочь.

Флоренс стояла в дверях, когда уходила пациентка. Девочка обернулась. Флоренс увидела, как она наклонила голову и пробормотала врачу слова благодарности: “Она зажмурилась, чтобы не брызнули слезы. Еще одна жертва войны”.

101.

Понедельник, 10 апреля 1916 года

Эдуард Мосли, видит, как в Эль-Куте режут последних лошадей

Они давно уже резали тягловых лошадей и мулов, но намеренно приберегали верховых лошадей. Теперь им ничего не остается. Еще одна попытка прорыва потерпела неудачу. Пришел приказ, чтобы зарезали последних лошадей и накормили голодающий гарнизон, выдерживающий осаду города.

Мосли нарвал свежей травы. Потом пошел к месту, где содержались лошади. Его Дон Жуан узнал своего хозяина и радостно поприветствовал его — так, как он научил коня. Мосли покормил его травкой.

А потом начался убой животных.

Унтер-офицер стреляет в них. Раздаются звуки выстрелов. Большие, тяжелые тела падают, одно за другим. Течет кровь. Мосли смотрит на них, замечая, как оставшиеся лошади с дрожью следят за происходящим, ожидая своей очереди. Дон Жуан беспокойно топчется на месте, как и остальные, но в целом ведет себя тихо. Когда подошла его очередь, Мосли был не в силах выносить эту сцену. Он попросил унтер-офицера с винтовкой целиться получше и сообщить ему, когда все закончится. Потом поцеловал своего коня и ушел. Он успел заметить, что конь повернул голову в его сторону и посмотрел ему вслед.

Раздался выстрел.

Ужин в тот вечер состоял из сердца и почек Дона Жуана. (Эти части коня всегда достаются его хозяину; кроме того, Мосли получил также черный хвост Дона Жуана.) Он испытывал смешанные чувства, но считал, что все сделано правильно. В своем дневнике он записал: “Я уверен, коню понравилось бы, чтобы он достался именно мне и никому другому”.

102.

Вторник, 25 апреля 1916 года

Эльфрида Кур становится свидетельницей скандала на вокзале Шнайдемюля

Эльфрида снова идет на вокзал. Она ищет свою лучшую подругу, Дору Хэнш, родители которой владеют маленьким ресторанчиком в здании вокзала. Когда Эльфрида пришла туда, в ресторанчик заглянули два солдата. Один — совсем молодой, с изящными, правильными чертами лица, второй — верзила и совершенно пьяный. Он громогласно потребовал себе еще пива, но кругленький господин Хэнш отказал ему. Тогда пьяный навалился на стойку, чтобы самому налить себе кружку, но господин Хэнш схватил его за плечи и оттолкнул. Тут солдат выставил вперед штык и пошел прямо на господина Хэнша. Владелец ресторанчика с неожиданной скоростью юркнул в заднюю дверь. Дора с ее мамой закричали. Посетители вскочили и схватились за стулья, готовые к драке. Товарищ пьяного солдата, все это время сидевший за столиком, вытянув ноги, спокойно произнес: “Катись-ка отсюда”. Что пьяный и сделал.

Через минуту вернулся господин Хэнш, в сопровождении унтер-офицера и двух патрульных. Унтер-офицер подошел к товарищу пьяного солдата, сидевшему у стола и спокойно листавшему газету, и дружелюбно поинтересовался, как зовут сбежавшего и в каком полку он служит. Солдат отказался говорить. Тогда унтер-офицер подошел поближе и сказал что-то, чего Эльфрида не смогла расслышать. Молодой солдат вскочил и закричал: “Вы хам, господин унтер-офицер. Я не хотел этой поганой войны, я вынужден играть в солдата. Отлично! Если вы собираетесь что-то сказать мне, то будьте любезны говорить по-военному. Впрочем, можете оскорблять меня сколько вам вздумается, я все равно не выдам имени своего товарища!”

Жаркий спор продолжается. Молодой солдат упрямо отказывается назвать имя пьяного товарища, и в конце концов его самого арестовывают. Эльфрида видит, как его уводит патруль, как поблескивают штыки на солдатских винтовках. Лицо у арестованного совсем бледное, у него даже губы побелели. Едва за этими четверыми закрылась дверь, как посетители снова заговорили. Слышны их возмущенные голоса. Эльфрида слышит, как гулко стучит сердце ее подруги Доры.

Тогда Эльфрида призналась ей, что не может понять, кто был прав: унтер-офицер или солдат, отказавшийся выдать своего товарища. Услышав эти слова, господин Хэнш оскорбленно рявкнул: “Вы только послушайте! О чем здесь говорить! Разумеется, прав унтер-офицер. Долг военных — подчиняться, иначе… иначе это бунт”. И господин Хэнш больно шлепнул Эльфриду по заду и вытолкал ее из своего ресторана.

Опечаленная, ошеломленная, Эльфрида брела домой. Собственно говоря, она понимала обоих: и молодого красивого солдата, отказавшегося выдать друга, и унтер-офицера, исполнявшего свой долг:

Больше всего мне было жалко себя. Я никак не могу понять, где правда, а где ложь на этой войне. Я радуюсь нашим победам, но вместе с тем мысли об убитых и раненых не дают мне покоя. Вчера я услышала, что где-то в лесу есть потайной госпиталь, в нем живут солдаты с изувеченными на фронте лицами. У них такой ужасный вид, что нормальные люди не в силах даже взглянуть на них. Это приводит меня в отчаяние [165] .

165

Феномен тяжелых ранений лица существовал во всех воюющих странах, и часто такие раненые, в основном добровольно, изолировались в закрытых госпиталях, где они пребывали до конца жизни. Во Франции 9900 людей с изуродованными на фронте лицами объединились после войны в особый ветеранский союз.