Первая скрипка для злого доктора

– Ясно, – главный вдруг усмехается, улыбается мне. – Не смотрите на меня, как на врага народа, Алёна. И не думайте, что я собираюсь верить непонятным слухам и избавляться от отличного специалиста.

– А…. раз уж мы всё равно тут все в курсе, можно спросить, откуда взялись слухи? – уточняю, прищурившись.

– Это неважно, – отмахивается Павел Юрьевич. – Пойдёмте, Антон Сергеевич?

– Да, – Антон кидает взгляд на меня. – Езжай с Вовой. Я позвоню, хорошо?

– Ладно, – киваю и, проследив за мужчинами взглядом, иду к регистратуре.

– Вов, – обращаюсь к мальчику, который тут же встаёт, – мне сейчас придётся учить тебя очень плохим вещам. Как врать бабушке.

– Этому меня учить не нужно, – ухмыляется мальчик.

– Да уж, действительно, чего это я, – усмехаюсь и качаю головой. – Ну тогда, значит, мы обсудим, как будем врать ей вместе.

Врать Варваре Андреевне нам приходится долго. Бабушка у Вовы – товарищ подозрительный. Но вроде бы всё-таки удаётся её убедить.

– И что, прямо совсем ничего платить не надо за это будет? – в конце концов, видимо, уже сдавшись, уточняет в последний раз.

– Нет, Варвара Андреевна, – уверенно качаю головой. – Дорогу, самое дорогое, оплачивают организаторы конкурса молодых талантливых исполнителей. А питание им там предоставят, их же поселят в гостинице. Простой, почти как общежитие, – добавляю быстро. – И еда, конечно, не то чтобы прямо такая уж разнообразная, но…

– Ох, господи, вот уж из-за этого-то не переживайте, – бабушка строго смотрит на Вову, появившегося в комнате. – Будешь есть, что дают! Не до капризов!

– Когда я капризничал? – возмущается ребёнок.

– Никогда, – пожилая женщина смягчается, кивает одобрительно, – я тобой очень горжусь!

У меня к горлу поднимается комок.

Господи, пожалуйста, пусть всё это будет ошибкой!

Возношу короткую, но горячую молитву куда-то туда, вверх, и стараюсь не выдать выражением лица, насколько мне не по себе.

– Ладно, ты иди, собирайся, – бабушка отправляет мальчика к себе. – Да концертный костюм не забудь!

А сама смотрит на меня.

– Алёна Михайловна, скажите мне честно.… – начинает негромко, и мне хочется закрыть глаза от ужаса.

Неужели догадалась?!

– … вы ведь…. сами заплатили что-то за этот конкурс?

До меня даже не сразу доходит вопрос. И только потом накатывает облегчение. Не догадалась, слава богу!

– Варвара Андреевна, я даю вам честное слово, что не платила за Вову, – смотрю ей прямо в глаза. Я ведь не вру. Действительно ни за что не платила. – Но так же честно могу сказать, если понадобится отдать какие-то деньги – я это сделаю! – заканчиваю уверенно.

– Спасибо, – пожилая женщина протягивает руку, кладёт на мои, сжатые на коленях. – Спасибо вам.

– Не благодарите, – качаю головой. – Главное, чтобы всё прошло… хорошо.

По скрипучей лестнице на первый этаж я спускаюсь еле-еле. Чувствую себя совершенно измочаленной. Антон скинул мне сообщение, что у него всё в порядке, его отпустили на два дня, и он даже уже купил билеты – я успела сфотографировать Вовины документы и скинуть ему. Так что завтра рано утром они уедут, а на следующий день он вернётся, даже успеет до начала фестиваля.

А дальше.… дальше нам останется только ждать.

Конечно, мы не встречаемся в этот вечер, как планировали. Антон собирается, да и мне не до того. Но я ещё затемно еду провожать их в аэропорт, чтобы поддержать Вову.

– Да вы не переживайте, Алён Михална, – мальчик изо всех сил храбрится. – Всё путём будет! Жалко только, что выступления я наши пропущу… фестивальные.

– Вов, ты главное поправляйся, – на секунду прижимаю мальчишку к себе покрепче и сразу отпускаю. – Этих фестивалей в твоей жизни будет ещё – не сосчитаешь! И фестивали, и конкурсы, и всё будет! Только выздоравливай! И звони мне, слышишь? В любое время! Не стесняйся, не думай, что помешаешь – звони даже ночью, если будет не по себе или захочется поговорить! Понял? Пообещай, что будешь звонить! – строгий «учительский» тон даётся мне с трудом.

Лишь бы не зареветь сейчас, лишь бы удержаться….

– Обещаю, – Вова улыбается, поправляет на плечах рюкзачок.

– Алён, давай, любимая, – Антон отвлекает меня, обнимает, шепчет на ухо. – Не плачь, всё будет хорошо! Иди!

Стиснув зубы, улыбаюсь, машу им рукой, выхожу из здания аэропорта – и только тогда из глаз брызжут слёзы. Дотерпела….

Поглаживаю футляр со скрипкой, которую Вова отдал мне на хранение – не в столицу же её тащить с собой.

Ну ничего. Вдох, выдох, расправляю плечи.

– Всё будет в порядке! – слежу за взлетевшим в воздух самолётом.

Мне бы поехать во дворец. Репетиции оркестра сегодня нет, но нужно проверить партитуры, и поговорить с работниками сцены, и…

Но сил сейчас нет. Поэтому я еду в музей. И, закрывшись в архиве, достаю так пока и не расшифрованное письмо.

«Мой дорогой, бесценный друг…»

Кому она писала? Проглядываю письмо до конца, но обращения по имени нигде не нахожу. А это может быть и мужчина, и женщина… для того времени привычное обращение.

Цепляюсь глазами за ровные строчки, выписанные убористым почерком буквы. Погода, семейные дела... Дохожу до первого протёртого сгиба, вглядываюсь в написанное, и у меня перехватывает дыхание.

«…печальное, горькое известие. Наша младшая девочка, крепкий, сильный ребёнок, не пережила тяжёлого путешествия…»

Краткое сообщение, что все лекарства оказались бессильны. Ребёнка отпели в местной церкви, и она покоится теперь под небольшой плитой с высеченным на ней ангелом.

А дальше – снова новости… О том, как устроен дом, насколько она довольна бытом и житьём в городе…

Дочитав до конца, откидываюсь на спинку стула и глубоко задумываюсь. Да, в то время это воспринималось по-другому. Горе, конечно, но… привычное. Почти обыденное. Вспоминаю переписку композитора с его многолетней поклонницей. Она тоже вскользь сообщала в письмах, что у дочери её умер новорождённый сын, а за год до этого двухлетняя дочка – и тут же спокойно продолжает разговор о рукописях и расписании концертов, которые она хочет посетить.