Первая в списке

Я не успела ничего сказать. И ничего удивительного: в руководство образованием, наверное, специально набирают таких людей, которые умеют вывалить на голову подчиненного кучу не связанных друг с другом сведений, ошарашив его, а потом дают задание, которое тот вообще не обязан делать, приправив это слащаво-панибратским «не в службу, а в дружбу». И поди откажись – не просто смертельная обида, а оргвыводы.

– Я уже назначила встречу с пани Розой на одиннадцать, вы успеете.

Я хотела протестовать, объяснить, что я и хоспис это два совершенно взаимоисключающих понятия. Хватит мне смертей в моем ближайшем окружении. Кроме того, меня не отпускало предчувствие, что как только я переступлю порог хосписа или хотя бы начну заниматься этой темой, то на мою семью обрушатся многочисленные болезни и несчастья. Будто уже имевшихся мне не хватало.

– Хорошо, пани директор.

Я взглянула на уже начатое письмо.

Уважаемый пан,

очень прошу Вас дать мне побольше подробностей. Прошло много времени с момента моей регистрации в базе данных. Многое изменилось с тех пор. Двое детей, стрессы. Не уверена, что я все еще соответствую Вашим требованиям.

Ниже я указала свой номер телефона. Может, позвонят. А может, и нет.

*

Их звонок на следующий же день, утром, застал меня в автобусе до Гданьска, когда было не очень удобно говорить.

Очень любезный господин объяснил всю процедуру. Сначала анкета, анализ крови. Потом небольшая беседа, вопросы о перенесенных операциях, татуировках, обращениях к стоматологу… Пообещал отправить мне мейл, а я сказала, что сегодня же вечером отошлю анкету.

Я была здорова, еще молода. Наверняка не было никаких противопоказаний, чтобы дать кому-то надежду на жизнь. Я доехала до Гданьска. А там несколько остановок на трамвае – и я практически была на месте.

Оставалось пройти вверх по улице Коперника. Справа, сбоку, стояло здание хосписа. От этого места исходила невероятная сила. Было страшно войти туда, но мне казалось, что, если отступлю, моя жизнь не изменится, что будет все то же самое, к чему я привыкла.

– Добрый день. – Невысокая женщина легкой летящей походкой вышла из здания. – Я сейчас открою калитку.

Стуча каблуками, она подбежала к двери, грациозно склонилась, открыла и протянула мне руку:

– Роза Малиновская.

– Гражина Стшигельская… Я на подмену, – начала оправдываться я. – Подруга должна была прийти, но не смогла…

– Не стесняйтесь, заходите. – Женщина открыла тяжелую дверь и впустила меня. Я всегда думала, что хоспис – это какое-то очень больничное место, но этот выглядел как роскошный пансионат. Тишина, спокойствие, можно даже сказать, уют.

– Совсем… я совсем по-другому представляла себе это место, – тихо сказала я.

– А как? – спросила Роза.

– Не знаю… может быть, более печальным, более строгим. Как в больнице.

– На втором этаже есть кровати… может, потом сходим.

Я инстинктивно затрясла головой. Потом мне было очень стыдно. Я не хотела казаться бесчувственной, холодной, абсолютно лишенной способности сопереживать.

– Это не то, что вы думаете…

Пани Роза взяла меня за руку.

– Я понимаю. У многих так бывает. Это нормально.

Мы вошли в ее комнату, сели за круглый столик, она налила мне кофе.

– Я не очень-то разбираюсь в теме… На меня все вдруг упало так неожиданно, только вчера.

– Да, я знаю, пани директор звонила. Очень рада, что вы согласились помочь. Это важно для нас и для наших пациентов. Они ждут праздника… К сожалению, многие из них не дождутся, просто не доживут. Нет дня, чтобы мы не помогли кому-то переправиться на другую сторону.

– Как прекрасно вы это сказали…

– Прекрасно? Мы помогаем им спокойно уйти. Такая наша роль. Мы помогаем семье привыкнуть к мысли о смерти. Здесь есть часовня, можно помолиться, спокойно подумать.

– Вы верите в Бога?

– Верю. И часто хожу в эту часовню поразмышлять обо всем и получить помощь. Когда-то я называла себя сомневающейся. Теперь я ищущая. Я двигаюсь в том направлении, по которому смогу приблизиться к Богу.

– Вот и я тоже… Но я хотела бы верить сильнее. Но не так, как поучают, а как-то по-своему… Иногда не с кем поговорить, иногда человеку для счастья нужно, чтобы его понимали. Ему нужно что-то, нужен кто-то, кому он может доверять. Для меня главное не тараторить молитвы. Вот у моей дочери, например, конфирмация [15] в этом году… а она даже не понимает, что все это значит.

15

Конфирмация – в католичестве обряд подтверждения приверженности католической вере крещенных в младенчестве; совершается в отрочестве и юности, то есть в более или менее сознательном возрасте.

– А вы сами понимаете? Если да, то, может, рассказали бы ей.

– Я, наверное, тоже не особо… Ну нашла я ей в Интернете эти молитвы, распечатала, вот теперь она учит их наизусть…

– Ну да, нет больше той торжественной тайны. Теперь вместо нее – Интернет, белый листок с распечатанной молитвой. Когда я была маленькой, училась по старому молитвеннику моей бабушки.

Не уверена, что Марта оценит уникальность старой книжки.

– Оценит, – сказала Роза, а через некоторое время добавила: – Пани Гражина, а может, вы хотите посмотреть часовню? Там как раз есть та самая магия.

Когда мы вышли из комнаты, мимо нас прошла энергичная брюнетка.

– Пани Агнешка! – воскликнула Роза. – Это пани Гражина из той школы, о которой я говорила. Дети будут делать рождественские украшения для нас.

– Добрый день. – Женщина улыбнулась. – Это прекрасно! Сделанное руками детей всегда самое красивое! Мне очень жаль, но я должна лететь. Надеюсь, мы еще встретимся.

– Постоянно на бегу, – с улыбкой заметила Роза. – Можно сказать, паромщица.

Я посмотрела на Розу, совершенно не понимая.

Она заметила мой взгляд.

– День и ночь людей возит. Сильная и умная женщина. Скольким уже помогла счастливо переправиться на ту сторону реки.

*

Я сидела в часовне. Пани Роза оставила меня там одну. Странная это была часовня. Не было Христа, умирающего на кресте. Не было страстей Господних. Был алтарь, а на алтаре картина, изображающая агнца. Агнец – символ воскрешения. И надежды. По крайней мере, для меня это была надежда. По левой стороне, за стеклом, виднелись тысячи листков. Маленьких, больших, с именами тех, кто ушел. Надо будет спросить пани Розу, помолятся ли и за моего мужа, если дам ей записку с его именем. Я почувствовала, что оставила его одного там, на другом берегу. Я не помогла ему, как это делала пани Агнешка, перейти на другой берег.

Только сейчас я поняла это. Вот уже несколько лет как он умер, а я все не отпускала его: его вещи в нашем шкафу, квартира, куда я постоянно ездила пить кофе в память о нашей жизни там, его халат. У меня не оказалось столько сил, сколько у пани Агнешки, чтобы отпустить Томека на другой берег. Слезы полились по моим щекам, как будто что-то во мне лопнуло во второй раз, как будто я второй раз оплакивала его смерть.

Я услышала какой-то шорох, повернула голову. Я была уже не одна в часовне. В дверях стояла пани Роза.