Первая в списке
Шрифт:
– Я не хотела вас беспокоить, – тихо сказала она.
– Нет, нет. – Я быстро вытерла слезы. – Можно еще сюда прийти?
– Конечно. Не стесняйтесь.
Потом мы снова пошли к ней в кабинет уточнить детали нашего сотрудничества. Я очень хотела еще в чем-нибудь оказаться полезной. Здесь чувствовалось добро. Бескорыстное добро. И эта атмосфера имела огромное воздействие. В хоспис я вошла одним человеком, а выходила из него другим, лучшим. Я думала о Томеке. О том, что так и не простилась с ним… Теперь я поняла, что я должна делать.
Я думаю, что хоспис на всех так действует.
Поначалу они производят впечатление людей более сильных, чем есть на самом деле, ходят с высоко поднятой головой и делают вид, что им безразлична эта печальная будничность. Но это до поры до времени. Пока не уйдет из жизни тот, за кем они ухаживали. Кто стал им близким. Волей-неволей эти крутые парни привязываются к людям. Когда они выполняют такие интимные процедуры, как мытье, одевание, кормление, невозможно не сблизиться с человеком. У этих мужчин большие запасы любви. Татуировки и желтая футболка волонтера с надписью «Мне нравится помогать», их неприступный вид для них словно защитная броня, когда на них смотрят другие. Но они преображаются, когда вступают в контакт с пациентами и помогают им преодолеть трудности. Вот когда задумываешься, кому нужнее такое общение.
Для них хоспис – это дом. Если, конечно, не считать тюремной камеры, это часто первый и единственный дом в их жизни. Именно здесь они впервые преломили облатку во время сочельника и услышали, что кто-то желает им добра. Вот ведь как получилось: хоспис оказался тем местом, где кто-то о них думает с теплотой и не желает им ничего плохого.
Я вернулась в Костежину. Договорилась с мамой, что она заберет детей, а потом поехала на нашу квартиру. Достала из-за шкафа сложенную в плоский лист коробку, которую мама спрятала там два года назад, собрала ее и уложила в нее вещи. Костюмы, рубашки, нижнее белье. Была мысль что-то оставить себе на память, но нет. Не то чтобы я не хотела вспоминать, нет, хотела. Но я также хотела позволить ему уйти. Показать, что я в порядке. Я уже смирилась с тем, что его больше нет.
Я просидела так до вечера. Собрала все безделушки. Вероятно, часть приземлится на чердаке, часть рядом с мусорным баком во дворе. Может, кому-то они пригодятся больше, чем мне.
Когда я вернулась домой, дети уже спали.
– Я собрала вещи Томека, мама, – сказала я.
Она удивленно посмотрела на меня:
– Что-то случилось?
– Нет. Наверное, просто я должна отпустить его. И еще… еще у меня есть возможность дать кому-то жизнь.
Мама нахмурила лоб:
– Как это?
– Я давно зарегистрировалась в донорской базе костного мозга. Вот они и откликнулись, написали мне.
– Ты же не собираешься это делать?
Я удивленно посмотрела на маму.
– Думаешь, я не должна? – спросила я. – Но почему?
–
Как это почему? У тебя двое детей, слишком большой риск, – уверенно сказала мама. – Будут тебя тыкать толстыми иголками в позвоночник. Это очень больно, можно повредить позвоночник, и будешь всю оставшуюся жизнь ездить в инвалидной коляске. Зачем тебе это?– Мама… это не так…
Я не верила, что она может так думать. Ведь это было абсолютно безопасно. Я села к компьютеру.
– «Донорская кровь берется из одной вены (локтевой), вне организма смешивается с антикоагулянтной жидкостью, а затем из смеси выделяются кроветворные клетки. Кровь, лишенная этих клеток, возвращается к донору через вторую вену», – читала я вслух. – Мам, это как взять кровь на анализ.
– Нашла кому верить. В этом твоем Интернете пишут все, что захотят. Пару лет назад я смотрела такое шоу по телевизору…
…И начала рассказывать про какую-то передачу, но я больше не слушала ее. У меня, конечно, были сомнения относительно донорства костного мозга, но только мои сомнения были не медицинского характера.
Я заполнила анкету, которая пришла мне на почту, и отослала. Стандартные вопросы. Сколько я вешу, болею ли, какие принимаю лекарства. Я знала, что должна помочь.
А еще я написала пани Розе.
Здравствуйте. Большое спасибо за встречу и приятный разговор. Я многое поняла, но есть и вопросы. Вот один из них: осталось несколько вещей после моего покойного мужа… Может, вам, в хосписе, что-то пригодится? Если да, я с удовольствием их привезу.
С наилучшими пожеланиями.
Гражина Стшигелъская
В хоспис я смогла поехать только через два дня. Утро у меня было трудное, пришлось утешать Стасика.
Он прибежал ко мне утром с криком, что Тобик, его любимый хомяк, не двигается. Каждое утро, едва проснувшись, он бежал к своему любимцу поздороваться. Но на этот раз он увидел, что Тобик лежит неподвижно. Взял его в руки, но тот не подавал признаков жизни.
– Стась. Тобик за радужным мостом…
– За каким еще мостом? Я хочу, чтобы Тобик был здесь! – плакал малыш.
– Сынок, – я крепко обняла его. – Тобик умер. Так иногда бывает. Хомяки, к сожалению, живут недолго…
– Не хочу, чтобы он умер!
Я обнимала его и гладила, а когда он успокоился, то спросил со слезами на глазах:
– Мама, а ты тоже когда-нибудь умрешь?
– Да, – сказала я. – Но только когда стану очень старой.
– А Тобик был очень старый?
– Для хомяка – да. Люди живут намного дольше…
– Мама, но если люди живут дольше, то почему папа умер?
– Так иногда бывает, сынок.
– Значит, Тобик и папа сейчас вместе? И папа сможет с ним поиграть?
– Обязательно.
– А как ты думаешь, он купит ему какую-нибудь игрушку?
Это был трудный разговор. Стась не помнил смерти отца. Смерть хомяка была первой потерей, с которой ему пришлось столкнуться.
Тогда я подумала о человеке, который ждет трансплантации. Может, у него тоже есть дети? Может, они тоже ждут, когда им кто-то поможет, и им не придется переживать трагедию несравненно большую, чем та, которую сейчас переживает мой сын?