Первая в списке

Сначала папа лежал в больнице в Быдгоще. В те времена детей в палату не пускали, его навещала мама. Я не любила оставаться дома одна. Я часто ходила с ней и ждала у ворот больницы. Теперь я удивляюсь, что охранник, сидя неподалеку в тесном, но теплом помещении, даже не реагировал на то, что маленькая девочка в красном плаще мерзнет под осенним дождем под липой, с которой осыпались желтые листья.

Я тогда не жаловалась, а терпеливо ждала, совершенно не думая о том, что я делаю и зачем. Так выглядел мой день. Я очень скучала по отцу. С мамой я была меньше связана. Мы мало разговаривали. Она, кажется, не испытывала в этом необходимости, а я просто не умела с ней разговаривать. Так было всегда. Потом кто-то устроил папу в больницу Медицинской академии в Гданьске. Назначили операцию. Говорили, что врачи там лучше наших, быдгощских. Может, и врали, не знаю. Я молилась, чтобы операция прошла успешно, чтобы папа вернулся домой.

Я помогала упаковывать его чемодан. Белье, полотенца, тапочки, халат в коричнево-рыжую полоску. Когда я думаю о папе, у меня перед глазами часто предстает его образ именно в этом халате. Как он сидит на кровати и зовет меня: «Розочка!» В основном только так он ко мне и обращался.

Мы навещали его редко. Иногда с нами ездила тетка Анька, мамина младшая сестра. Жила она в том же городе, что и мы, но так как, в отличие от мамы, водила машину, то иногда отвозила нас в Гданьск. Чаще всего, однако, мы ездили к отцу на поезде, всегда по воскресеньям. Я ждала этого дня целую неделю. После серьезной операции папа очень долго пролежал в больнице. Туда мне разрешали входить, и я могла встречаться с ним.

В Медицинской академии царила типично больничная атмосфера: специфический свет, специфический запах, особые люди – все они бесшумно сновали по коридорам, суетливые, грустные, испуганные, готовые к действию. И лишь один человек отличался от всех. У него в глазах было что-то такое, чего нельзя было не заметить. Это был священник. Папа никогда особо не был связан с церковью, но с этим священником он встречался каждый день. Видно, на краю жизненного пути человеку нужно что-то подобное. Я помню, что в тот день, когда мы снова шли к нему, я нашла каштан, положила его в карман и хотела отдать папе, чтобы напомнить ему о нашем маленьком ритуале. Именно тогда я познакомилась со священником, который подружился с папой. Это был настоящий священник, добрый. Мало теперь таких… Его лицо отличалось от всех лиц, которые я видела в больничных коридорах. Оно было радостным и внушающим доверие. У него в глазах были спокойствие и надежда. Когда я встретила его, он обнял меня. Он даже не сказал, что все будет хорошо, но я почувствовала, что я справлюсь. Такой настоящий ангел-хранитель.

Каштаны уже появились, и я их находила, но в тот день я не принесла отцу каштан. И при последующих посещениях тоже нет. Не знаю почему. Конечно, мне хотелось, чтобы он поправился, вышел на прогулку со мной, нашел бы каштан для меня, а я сделала бы такие удивленные глаза – это ж надо, везет же некоторым! Нет… просто я боялась: если дам ему каштан, он подумает, что это все, конец, и тихо отойдет в мир иной, а я очень не хотела, чтобы он уходил.

К сожалению, это произошло. Я не могла этого понять. Не могла понять, почему мой отец оказался таким эгоистом и оставил меня одну, не предупредив меня и не спросив разрешения. Я даже не успела попрощаться с ним! Я поехала туда с мамой и с теткой Анькой. Мама с тетей остались улаживать какие-то дела, а меня отвели к знакомым моих родителей – совершенно незнакомым для меня людям. Я просидела весь день как парализованная. Потом я спустилась вниз – там меня ждала тетя с папиным чемоданом в одной руке и с этим халатом в коричнево-рыжую полоску в другой. Его рукав свисал, утопая одним краем в луже. Ах, как я злилась на тетку за этот рукав! Халат, по всей видимости, не влезал в чемодан. Тетка Анька не проронила ни слова. Нервно ощупала карманы в поисках сигарет. Не нашла. Отдала мне халат, а чемодан положила на заднее сиденье и направилась к ближайшему киоску. Через некоторое время вернулась, глубоко затягиваясь. А я даже не знала, что она курила. Так редко мы виделись.

Какое-то время я стояла без движения, обняв халат. Погрузила в него лицо и почувствовала себя в безопасности. Я снова была маленькой папиной дочкой, сидевшей у него на коленях и в его объятиях.

*

Я не могла смириться с тем, что умер отец. Как он мог так поступить со мной? Я же была его маленькой дочкой! Я бунтовала против всего. Против мамы, у которой все из рук сыпалось после смерти папы, против Бога, потому что так не поступают. А еще был бунт против моей тети, потому что кто она вообще такая, чтобы решать, что папин халат надо выкинуть! Ведь не она, а я прижималась к нему, когда сидела на коленях у отца, рассказывая ему обо всем прекрасном и удивительном, что случилось со мной за день.

Потом мама заболела. Депрессия, проблемы, невралгия. Я все это время присматривала за ней. Это я была хозяйкой дома, хотя мне не было еще шестнадцати. Маме никто не помогал, никто особо нами не интересовался. Даже мамина сестра посещала нас очень редко. Я взяла на себя все обязанности. Я топила печь, готовила обеды. Я заботилась о маме, чтобы она еще немного могла побыть со мной на этом свете. Я забирала у нее снотворное, хранившееся где-то в недрах ящиков стола и в карманах старых пиджаков. Я пыталась вести нормальную жизнь, ездить в отпуск. Во время одной из таких поездок я познакомилась с Юреком, длинноволосым парнем, и влюбилась.

Мамы не стало ровно за год до моего выпуска из школы. Я не успела попрощаться с ней. В июле я поехала на каникулы, думала, что все будет хорошо, что мама не умрет, а я, как и любая молодая девушка, имею право на каникулы, которые мне просто положены по закону! Находясь далеко от дома, я не понимала, что моя мама уходит. Никто мне не сказал. Мама умирала одна. Меня там не было, потому что я не знала, что могу не успеть попрощаться. Я демонстрировала всем, что у меня в жизни все в порядке, что мама будет здорова и что мне не о чем беспокоиться. Теперь я работаю в хосписе и знаю, что нашим подопечным, которые здесь умирают, в каком-то смысле, со всеми оговорками к этому слову, повезло, потому что их семьи подготовлены к их уходу. А вот я вообще не была готова.

Я осталась одна в большом доме, из родственников – тетка, которая меня совсем не интересовала, а мой парень был в четырехстах километрах от меня. А может быть, оно и к лучшему, потому что мы с теткой никогда не любили друг друга. Я помню, как она ворвалась ко мне в дом через несколько дней после похорон.

– Надо привести в порядок мамины вещи.

Я даже ничего не ответила. Она открыла шкаф и стала раскладывать мамину одежду на две кучки.

– Эту выбросить, а эту мне, эту выбросить, а эту мне, – бормотала она себе под нос. – Эту выбросить, а эту мне.

До сих пор я слышу эти ее слова. И до сих пор жалею, что у меня не хватило сил и мужества сказать ей, чтобы она перестала, потому что это не ее, а мамины вещи. Что это я заботилась о ней в последние годы, что я была рядом. А эта пришла как хозяйка и решает, что выбросить на помойку, а в чем она будет ходить.

Я действительно не представляла себе, что увижу тетку Аньку в одежде моей мамы.

Она взяла два мешка. Один отнесла на помойку, а второй положила в свою машину и уехала на другой конец города, а я осталась одна в пустом доме. Я хотела показать всем, что прекрасно сама со всем справлюсь. Всем – тетке Аньке, соседям и прежде всего Господу Богу: на, смотри, если Ты уготовал мне такую участь, то я сама справлюсь. Не стану просить Тебя о помощи. Я действительно была храброй. Я обкашивала лужайку вокруг дома, топила печь и при этом старательно училась – аттестат зрелости был на носу. Я не могла позволить, чтобы хоть кто-то мог подумать, что я не справляюсь. Юрек часто приезжал ко мне. Конечно, ночевал в нашем доме. Соседи уже видели его на похоронах мамы, но очень скептически были к нему настроены. Потому что, в конце концов, кем мог быть длинноволосый парень, одетый в кожаные брюки и сапоги с шипами? Только квинтэссенцией самого зла. Зла и морального упадка молодой, невинной девушки, то есть меня.

Пошли разговоры, что я попала не в ту компанию, что в моем доме обязательно появятся алкоголь и наркотики. Обрывки слухов дошли и до тетки Аньки, которая вдруг почувствовала себя ответственной за мое благополучие. Даже не спросив моего мнения, она решила, что возьмет меня к себе. Мне пришлось переехать на другой конец города в двухкомнатную квартиру, куда тетка постоянно приводила новых любовников. Она была старше меня на пятнадцать лет, но все никак не могла устроить свою жизнь.

Это был один из самых сложных периодов моей жизни, но я старалась смириться с этим.

– Значит, так, – сказала она, когда однажды вернулась домой. – Одно дело сделано.

Я подняла глаза от учебника.

– Дом сдан.

– Что значит сдан? – спросила я в ужасе.

– Удалось. Не будет же он стоять пустым. Зачем ему гибнуть?

Я не могла смириться с ее решением. Кто-то будет жить в доме, где я выросла, в моей комнате. Этот кто-то будет пользоваться нашей мебелью, лежать на кровати, в которой еще совсем недавно умирала моя мама. Отношения с теткой совсем испортились. У меня было такое чувство, будто она хочет лишить меня всего моего прошлого. Но хуже всего было с мамиными блузками, в которых она расхаживала по дому. Иногда боковым зрением я выхватывала узоры в васильковых цветках – любимая мамина блузка – и начинала инстинктивно улыбаться, как тут же до меня доходило, что это не мама.