Первому ворону снится

Потом – комната жены, и там снова винил, и снова цветочки, только уже хищные лилии. «Я не против, – говорил я, – давай оставим».

И наконец: кабинет врача. Или, точнее, спальня, – меня доставили к нему домой.

«Я выпишу вам два названия сейчас, – говорил он. – Станет полегче».

Стало не легче, тогда уж – тупее, острота прошла. Потому что розы с их шипами остались позади, а жизнь становилась придурковатой и простой, как ромашки за спиной врача.

Интересно, кто-нибудь из этих людей видел настоящие цветы?

«Решусь – не решусь», в такую игру превратились мои дни, как в гадание по тем самым лепесткам.

Теперь, когда я снова вспомнил, зачем выбрался на крышу, и снова понимал, что стоит только наклониться вперед, и… я правда стал падать. Только в ноздри ударил не кислый запах города, а свежий – от рук девушки.

Я ничего уже не мог видеть, только чувствовал. Как тонкие пальцы перебирают меня и складывают. Боль обожгла сразу по всей поверхности тела, а потом добралась до глубины и выключила сознание – щелкнула по тумблеру.

Кожа рвалась, вместе с сухожилиями и мясом. Кости смещались. Ребра растянулись будто на несколько метров, правая нога переломилась в колене и достала до позвоночника. Руки скрутились и изогнулись в нескольких местах. Рот принял в себя какую-то кость.

Меня сминали и выворачивали. Жар, охвативший каждую клеточку тела, давно должен был сжечь все внутренности – и мне чудилось, что я ощущаю: как мозг вытекает через ноздри, как сердце вышло через задний проход, как прочая требуха вывалилась из меня, будто из вспоротого мусорного пакета.

Когда боль закончилась, я понял, что стал легче и тоньше. Сильная и тонкая рука подняла меня над городом. Я ничего не видел, но уже все понимал.

– Ты найдешь дорогу, – сказала девочка. – Ты должен дойти до истока подземной реки.

И запустила в воздух.

…Утром какой-нибудь бездомный пнет ошметки гнилой рыбы, которые встретятся ему под этой крышей. А меня не найдут.

Крот Некрот

Крот Некрот идет через земли мертвых, Крот Некрот собирает камни. Темными тропами идет, чернее черных, влажную почву загребая назад. В его лапах шуршат скорлупки, и он прячет их в рот.

Глыбы каменного мусора над головой. Они называют их домами, дорогами, больницами, школами. Крот Некрот называет их головной болью. Кости черепа зудят и вибрируют, когда он пробирается под этим тяжелым панцирем.

Новые толчки – значит, поезд проехал в тоннеле рядом, в нескольких километрах, и Крот торопится, потому что отстал от времени.

Метро. Их там сразу трое.

Первая – девочка, которая дает жизнь неживому. Шьет новых зверей из рваных игрушек и кусков ткани. Ставит их на полку над кроватью, а те жмутся гурьбой друг к другу и молчат – до ночи, когда можно будет перешептываться и тихо, почти про себя, смеяться. Среди них есть сова с головой осьминога и шестиногий пес.

Крот Некрот сам беззвучно посмеивается, вспоминая этих животных.

Второй – мальчик, который приручает звуки. Он знает, как можно с головой уйти в гудок паровоза или шум прибоя, какие на ощупь их обертоны, он разрезает городские шумы на ноты и готовит из них музыку. Хотя он не любит мелодии, и тем более современные: он любит звук.

Крот Некрот сам гудит в такт, когда слышит его мысли.

Третий – мальчик, который похож на волшебника. Он не волшебник, конечно. Просто вокруг него слишком много совпадений: они ложатся ступенями перед ним, и он идет, не разбирая пути – слишком занят тем, что впереди. Это замечают другие. То скажет кому-то слова, случайно, вскользь, но удивительно кстати, то окажется в нужное время в нужном месте.

Крот Некрот качает головой. Он видит, что происходит.

Мальчик, похожий на волшебника, сидит напротив девочки, которая дает жизнь неживому. Он ерошит светлые, коротко стриженные волосы, пытаясь смахнуть с себя дрожь, смотрит в сторону, смотрит на нее – и пытается поймать взгляд из-под рыжего кудрявого огня. Она улыбается, не в телефон и не своим мыслям, а просто – будто свет проходит изнутри через ее лицо.

Он к ней не подойдет. Только выйдет на той же станции, пройдет пару кварталов, плюнет и развернется. Что ж он как маньяк?

Тени от фонарей станут гуще.

Она не заметит его, и даже – поначалу – толпу парней, которая встретит ее за углом. Изобьют до крови, вымажут ею асфальт, задерут юбку, но ничего не успеют: испугаются женщины с овчаркой.

Девочка, дающая жизнь неживому, зайдет в квартиру на дрожащих ногах и с распухшим лицом. На следующий день она выбросит игрушки.

Мальчик, который похож на волшебника, отправится домой пешком, через дворы и шумные проспекты, зайдет в продуктовый и купит сигареты – в тот вечер начнет курить. Затягиваясь пятой сигаретой за час, он проклянет свою сумбурную жизнь.

Через час встретит мальчика, который приручает звуки. Тот замнется, но попросит у него зажигалку, и он ответит: «Иди нахуй».

Мальчик, приручающий звуки, пройдет мимо, в арку. И попадет будто в новый город – из какофонии, диссонансов, шумов, которые сдавливают голову изнутри. Мозги покажутся ему дрожжами, от которых пухнет череп.

Он поспешит домой, забудется тишиной и крепким сном без сновидений.

Через полгода все трое, в один день, в разных частях города покончат с собой.

* * *

Крот Некрот качает головой, хотя знает все наперед. Птичья почта последние годы носила ему лишь окровавленные конверты с пустотой внутри.

Он подберет еще три скорлупки. Теперь нужно ждать – и идти медленно-медленно, чтобы соки текли в нем так неспешно, как жизнь в теле многовекового дуба. Так медленно, чтобы дни неслись быстрее шальной мухи.

Он выйдет на поверхность. Мы сказали бы – «потеряв счет времени», только Крот Некрот никогда не считал время.

Земля мертвых останется позади, и перед ним расстелется степь. Крот Некрот разомнет тело, Крот Некрот начнет искать место. Много шагов по нежной земле, на которой не останется следов: она вернет ему следы.

Крот остановится и сядет. Настанет время разбивать скорлупки камнями – и из треснутых оболочек в землю польются жидкие семена. Бережно, осторожно он будет ломать скорлупу. Несколько дней и ночей. Неспешно и в нужном порядке.

Когда он закончит, вверх потечет огонь.

* * *

Все вдруг пошли туда, на пустошь, – как облака, гонимые ветром. Сегодня Праздник, можно не спать всю ночь: а уж что ночь нашепчет на ухо, то и делай, сегодня вреда не будет.

Даже свечей не брали: смеялись, когда лес подставлял ветку или царапал кожу (куда делась боль?), падали и хохотали. Обнимались и звонко целовали щеки, если натыкались друг на друга. Пели песни: с одного края людского моря они перекатывались на другой.