Первый нехороший человек

– Да, уверена. – Я слышала, какую улыбку она применила. Последняя возможность, говорила улыбка. Самая последняя возможность.

– Что ж, судя по всему, до нашего с Хелге отъезда мы не увидимся. Давай созвонимся, когда я вернусь в Амстердам, ладно?

Может, она кивнула. Он пошел к лифту. Нажал на кнопку, и мы обе, я и мой психотерапевт, слушали и ждали завершения этой части – части, в которой он уже ушел, но пока еще с нами. Мы слушали, как лифт устремляется вверх, двери открываются, закрываются, а затем – долгий спуск, он делается все тише и тише, но, кажется, никак не закончится. Она соскользнула на пол, рыдая. Что-то в здании отключилось, то ли отопление, то ли охлаждение; стало еще тише. Я попыталась не слушать, как она давится мокрыми всхлипами. Чуть погодя она высморкалась, сильно и громко, забрала сумочку и ушла.

Чудесное ощущение – вернуться в теплую машину и поехать домой, к Кли. Я включила телефон – там было одно сообщение.

– «Привет, Шерил, это Рут-Энн, сейчас три сорок, суббота. Вы пропустили свое занятие перерождением в три часа дня. Поскольку вы не отменили сеанс за сутки, вам придется заплатить целиком. Пожалуйста, выпишите чек на мое имя. Увидимся как обычно, во вторник. Будьте здоровы».

Никуда не денешься. Я перезвонила и назначила срочный прием. Придется сказать ей, что я наделала, и признать, что у меня разлад в представлениях о ней. Теперь она казалась мне жалкой и несуразной. Одержимой.

«Хорошо, хорошо, – возможно, скажет она. – Продолжайте».

Выяснится, что это был ключ – свидетельствовать разговору первородной матери с первородным отцом.

«Но я подслушивала!» – воскликну я.

«Весь фокус как раз в том, чтобы вы сыграли роль шпиона, скверного ребенка», – скажет она взбудораженно: впервые в ее двадцатилетней практике пациент сдвинул поле – это психиатрическое понятие, сдвиг поля. Он означает, что все можно обнажить как оно есть на самом деле, на все вопросы даны ответы, полная ясность и для врача, и для пациента, и все это ведет к подлинной дружбе, венчающейся полным возвратом всех платежей от терапевта к пациенту, единой кругленькой суммой. Доктор Бройярд выйдет в маске – грубом изображении его же лица – и будет явлено, что вся эта сцена в коридоре была фарсом. Это и было перерождение.

«Вы наблюдали обратное зачатие и пережили его. Очень сильно получилось».

«Но откуда вы знали, что я приеду заранее?» – спрошу я недоверчиво, чуть ли не с подозрением.

«Посмотрите на часы», – скажет доктор Бройярд. Мои часы отстали на час. Доктор Бройярд снимет маску и явит очень похожее лицо, а затем Рут-Энн прикинется, что и ее лицо было маской, а поскольку кожа у нее чуточку обвисшая, на мгновение покажется, что она действительно способна ее с себя стащить. Но, к счастью, не способна. Мы все посмеемся, а потом посмеемся от того, как это хорошо – посмеяться. Массаж легких, скажет кто-нибудь из нас.

Теперь я чувствовала, что мне и не надо на срочный прием, но все равно поехала. Было любопытно – словно я действительно получу назад все свои деньги, единой кругленькой суммой; маловероятно, однако, если я и впрямь сдвинула поле, – тогда, кажется, получилось бы справедливо. Если сдвиг поля – всамделишная штука, а она, вспомнила я, сидя на кожаном диване, таковой не была. Я рассказала, что приехала заранее и слушала весь их разговор.

Глаза у Рут-Энн расширились.

– Почему вы ничего не сказали?

– Не знаю. Я правда не знаю. Но, может, это было важно, чтобы я сыграла роль скверного… – Я сразу поняла, что она так не считает. – …ребенка? Шпиона?

– Я просто не понимаю, как вы могли так поступить. – Она опустила лицо в ладони. – Это такое вторжение.

А ну как и это – часть инсценировки? Я слегка улыбнулась, на пробу.

– Между прочим, я считаю, что вы правильно сделали, – сказала я. – Что бросили.

Рут-Энн встала, собрала длинные волосы в хвост и сообщила мне, что наша совместная работа завершена.

– Мы вместе прошли весь путь, какой могли. Вы нарушили договор о конфиденциальности между врачом и пациентом.

– Он разве не пациента защищает?

– Это двустороннее движение, Шерил.

Я ждала, что будет дальше.

– Ну, прощайте. За сегодня я сделаю вам скидку, поскольку мы не завершили прием. Двадцать долларов.

Кажется, она говорила серьезно, и я полезла за чековой книжкой.

– У вас нет наличных?

– Вряд ли. – Я порылась в кошельке: сплошь однодолларовые.

– Сколько у вас есть?

– Шесть долларов.

– Сойдет.

Я протянула ей наличные, в том числе и обе половинки долларовой купюры, которые уже несколько лет собиралась склеить.

– Эту можете оставить себе, – сказала она.

Я выезжала из гаража и чувствовала, что она следит за моей машиной из окна на двенадцатом этаже. Какое чудо эта психотерапия. Сколько всего всколыхнуло во мне это отвержение. Пока – наш самый мощный сеанс.

Глава девятая

Всем женщинам у Кли в группе для рожениц было двадцать или тридцать с чем-то, кроме преподавательницы Нэнси, моего возраста. Когда бы Нэнси ни рассказывала, каковы были акушеры двадцать лет назад, когда она рожала своих детей, она поглядывала на меня; никак нельзя было не кивать, будто и я это помнила. Иногда я даже горестно усмехалась вместе с ней, а молодые пары почтительно улыбались мне, женщине, которая прошла через все это и теперь поддерживает свою сногсшибательную, но, увы, одинокую дочь. Нам выдали размеченные цветом методички, чтобы сверяться с ними при родах, если мы вдруг забудем, как засекать схватки или что визуализировать во время расслабления. Мы научились, как выталкивать младенца (все равно что мочиться), что пить во время родов («Перезарядку»^[15] с медом) и что есть после (свою же плаценту). Кли вроде бы лихорадочно записывала все подробности, однако, если глянуть к ней в блокнот, оказывалось, что там сплошь страницы скучающих закорючек.

В последнем триместре завершили складываться опорно-двигательная и кроветворная системы, а Кли прекратила шевелиться. Она опустила свое бескрайнее тело на диван и осталась на нем, желая, чтобы всё ей приносили и уносили. Принцесса Ягодка.

– Не забывай, что говорила Нэнси на занятиях, – предостерегла я.

– Что?

– Как важно оставаться деятельной. Не сомневаюсь, родители ребенка были бы признательны, если бы ты не смотрела телевизор ежедневно каждую секунду.

– На самом деле это их любимая программа, – сказала она, делая погромче «Самые смешные домашние съемки Америки». – Так что надо приучать к ней ребенка.

– Чья любимая программа?

– Родителей ребенка. Эми и Гэри.

Она расхохоталась: показывали собаку, у которой нос застрял в консервной банке.

– Ты с ними знакома?

– Что? Нет. Они живут в Юте, что ли, или еще где-то. Нашла их на сайте.

Сайт назывался «АнкетыРодителей. ком»; какая-то женщина из «Семейных услуг Филомены» прислала ей ссылку сколько-то месяцев назад.

– Почему Эми и Гэри? – Я перелистывала страницу за страницей опрятных, страждущих пар. – Почему не Джим и Гретчин? Или не Даг и Денис?