Первый нехороший человек

– У них хорошие предпочтения.

Я заглянула в их предпочтения. Любимая еда у Эми – пицца и начос, у Гэри – кофейное мороженое. Обоим нравились собаки, восстановление классических автомобилей и «Самые смешные домашние съемки Америки». Гэри нравились студенческие футбол и баскетбол. Любимая праздничная традиция Эми – делать домики из имбирного печенья.

– Какое предпочтение у тебя самое предпочтительное?

Она поглядела из-за моего плеча.

– Там было что-то про уток? Прокрути вниз. – Она прищурилась на экран. – Может, это у кого-то другого. Имбирные домики – мне нравится.

– Таков был решающий фактор?

– Нет. Но ты глянь на их амбар. – Она ткнула в заглавную картинку.

– Это общее фото – оно тут на каждой странице.

– Нет, это их амбар. – Она попыталась тыкнуть мышкой в амбар. – Да не важно, они уже утверждены.

– Ты им написала по электронной почте?

– Кэрри написала, из «СУФ». Мне с ними даже встречаться не надо.

Она и впрямь все сделала. Анкеты уже заполнены.

– Ты ездила в контору, подписывала бумаги?

– Кэрри мне прислала в почту. Я все сделала онлайн.

Улитка ползла по книжной полке вверх. Я положила ее в Риково ведро.

– Ты вписала отца?

– Я сказала, что не знаю. Нет такого закона, чтоб я обязательно сказала.

Я еще раз посмотрела на страницу Эми и Гэри. На вид милые – кроме Гэри. Гэри выглядел так, будто носил солнечные очки – даже когда их на нем не было. Морда кирпичом. Залезла по ссылке «Наши письма вам». «Мы осознаем, насколько это невероятно трудное для вас время. Ваши любовь и сострадание к ребенку безмерны». Я глянула на Кли.

– Ты бы сказала, что сейчас у тебя невероятно трудное время?

Она оглядела комнату – проверила, действительно ли.

– Кажется, у меня порядок. – Несколько раз кивнула. – Ага, все у меня хорошо.

Я нахмурилась от гордости.

– Это всё гормоны.

Тут у меня все получалось. Я была хорошей матерью. Я хотела рассказать Рут-Энн – какая мука, что она не знает. Но, может, знает. Может, я каким-то образом все еще под ее присмотром. Я заправила волосы за уши и улыбнулась компьютеру.

– Сходи на «РастиДитя. ком», – сказала Кли.

Я пролистала «Эмбриогенез».

– Надо пройти опорно-двигательный аппарат. Такое пропускать нельзя.

Но срок у нее истекал через три недели. Ее тело, скорее всего, сможет довершить дело и без подсказок. Я зашла на «РастиДитя. ком».

– «Разговаривать, петь или мурлыкать мелодию вашему ребенку – увлекательный способ укрепить связь между вами еще во время беременности. Распевайтесь-ка – и даешь Бродвей!»

– А если я не хочу укреплять связи с ребенком? – сказала она, пялясь в телевизор.

Я немножко помурлыкала мелодию, прочищая горло.

– Ничего, если я попробую?

Она сменила канал пультом и задрала футболку.

Огромный. От пупка вниз тянулась тревожная темная полоса. Я поднесла губы как можно ближе – чтобы чувствовать это пышущее тепло, и Кли слегка отшатнулась.

Я напевала высоко и напевала низко. Я напевала долгие, протяжные ноты, как мудрец из дальней страны, знавший что-то древнее. Чуть погодя мой глубокий тембр словно расщепился и спелся сам с собой, и я на миг подумала, что у меня получается это чудесное горловое пение, как у людей из Тувы.

Она смотрела в телевизор, но губы сжала и вроде бы пыталась попадать мне в тон. И боялась – это внезапно стало очевидно. Ей был двадцать один, и она в любой грядущий день могла родить, в этом доме, возможно – на этом диване. Я пыталась напевать обнадеживающе. Все будет хорошо, напевала я, не о чем тревожиться. Живот Кли толкнулся мне в губы – пинок: мы запели громче в изумленный унисон. Я задумалась, не возникнет ли неловкости в том, как это завершить, но пение попросту сделалось тише, словно уходя само собою, как поезд.

На занятии для рожениц мы узнали, что лицо у Кли, когда придет время, распухнет. Или же она может взяться за мытье стен – от свирепого инстинкта гнездования. Вот это мне было трудно вообразить – откуда ей знать, где я храню тряпки?

Она проснулась на рассвете, уверенная что где-то в доме написала кошка.

– Понюхай вот тут, – сказала она, сопя на мои книжные полки. Я ничего не почувствовала. Она двинулась по незримым следам захватчика по всему дому. – Небось, зашла, нассала и ушла. – Отдернула занавеску. – Надо искать дыру, в которую она пролезла, вот и все. – И мы провели самый ранний час дня в поисках дыры, пока она, охнув, внезапно не осела на диван. Подложила обе руки под живот и глянула на меня изумленно. Схватки.

– Может, нет никакой кошки? – сказала я.

– Ага, никакой, – быстро откликнулась она, словно я сильно отстала.

Я тут же позвонила повитухе, описала кошачью мочу, дыру и вот – схватки. Любые данные ценны – если не врачу, то уж точно нашей бывалой повитухе с пятнадцатилетним опытом.

– Как думаете, может, пора вам приехать? – Я старалась не выказывать избыток паники. – Или рановато?

– Я в Айдахо, – сказала она. – Но вы не волнуйтесь, я сейчас же вернусь. Буду гнать как можно быстрее.

– Гнать?

– Я перегоняю подруге машину в Лос-Анджелес. – Прежде чем выдавать резкое осуждение, я попыталась на миг поставить себя на ее место. Что она должна была делать – не гнать машину сюда? И что она тогда за подруга будет? Подруга, которая повитуха.

– Видимо, поедем в больницу.

Она рассмеялась.

– Не волнуйтесь, все вечно думают, что ребенок того и гляди выйдет. Этот ребенок никуда не денется еще по крайней мере полсуток. И вот что хорошо: вы можете звонить мне сколько хотите. Я совершенно доступна по телефону.

Я сказала Кли не волноваться, ребенок не выйдет еще полсуток.

– Я не могу так долго, – простонала она. Заскребла диван ногтями. – Надо позвонить Кэрри из «СУФ», она обязана сообщить родителям. – Из груди у нее вырвался странный низкий звук, глаза выпучились.

– Может, стоит позвонить твоим родителям? – предложила я.

– Ты издеваешься?

Казалось, схватки пошли чаще и дольше положенного, но я не была уверена, что мы их правильно меряем. И поначалу их вообще не следует мерять: синяя методичка предлагала созвать друзей, сходить в кино или потанцевать. Что угодно из этого списка было бы для нас впервые, но я сказала о нем Кли.