Первый/последний

Конченый, феерический идиот.

Взгляды, ужимки, прикосновения, доводы Энджи рассчитаны на одинокого сироту, глупого подростка, но они до сих пор вытягивают из моего гнилого нутра самые низменные, черные, тягостные эмоции, перекрывают кислород и обеспечивают собачий кайф. Этот ритуал не дает сбоев и запускает во мне условный рефлекс из душевной боли, мутной вины, ненависти к себе и жгучего желания. Анжела выдрессировала меня, как породистого пса.

Она специально подкинула мне шанс по-тихому смыться, но, если рассчитываю сохранить шаткий баланс, достучаться до ее здравого смысла, обойтись без истерик и обвинений и серьезно поговорить, сбегать сейчас никак нельзя.

Отворяю полированную дверцу бара, откручиваю пробку с шотландского виски и делаю щедрый глоток. Морщусь и мгновенно пьянею, но прикладываюсь к горлышку снова и снова.

Мне предстоит на живую вскрыть застарелый нарыв, который я тщательно взращивал и оберегал. В моей жизни была только Энджи — она стала центром вселенной, наказанием, источником заразы, и все, что меня окружает, давно и накрепко завязано на ней...

Вода стихает, в глубине квартиры раздается звук шагов.

Вооружившись штопором, сражаюсь с запечатанной задолго до моего рождения бутылкой вина, почти до краев наполняю бокал малиновой жидкостью и, сшибая локтями углы, шаркаю в будуар — Анжела уже полулежит на белой антикварной кушетке и вытирает влажные волосы.

Завидев меня, она откладывает полотенце и с благодарностью перенимает свое пойло. Короткий махровый халат распахивается, но я предпочитаю не смотреть на открывшиеся перспективы.

— Энджи, слушай... — я туплю, как баран, сажусь на край кровати и, заикаясь, мучительно подбираю слова, но она меня опережает — подается вперед и дьявольски скалится:

— Опять потянуло на подвиги, да? Куда на сей раз? Снова к этим маргиналам?

Из желудка поднимается горечь. Я до зубовного скрежета презираю Энджи и до бессилия боюсь обидеть. В ушах грохочет пульс, костяшки сжатых кулаков хрустят.

Прищурившись, Энджи с насмешкой рассматривает меня, отпивает из бокала, наклоняет его и специально проливает вино на шею и грудь.

— Упс.

Я подрываюсь с места и быстро развязываю пояс халата — эта шмотка подарена отцом незадолго до аварии и особенно ей дорога... Жесткие пальцы с острыми алыми ногтями впиваются в мой подбородок, Энджи отставляет бокал, надавливает все сильнее и вынуждает меня опуститься на колени.

— Влад, ты же знаешь, как все сложно... — сквозь сведенные челюсти цедит она. — Ты все стремишься к эфемерной свободе, напрочь забывая о тех, кого приручил. Хочешь уйти — пожалуйста. Но сначала дай-ка сюда свой поганый рот, шакал. Им меня хаял, им же будешь и ублажать...

Кислые холодные губы впиваются в мои, и я резко и яростно отвечаю на поцелуй. Я не чувствую ничего, кроме пронзительной, оглушающей, одуряющей пустоты и отключаю воспоминания о синих смеющихся глазах Эрики. Ей нечего делать в этой грязи, как и всем, кого я любил и люблю.

Я знал, что не выпутаюсь так просто. Может, это и к лучшему — перед тем, как бросить Энджи, я притуплю ее бдительность и успею спрятать ножи...

***

— Сокровище, как же жаль, что про тебя нельзя рассказать подругам... — Энджи тяжело дышит, откидывается на шелковую подушку и, нашарив в тумбочке сиги и зажигалку, смачно затягивается. Пялюсь в потолок и вслушиваюсь в адский свист в ушах. Я без сил и не помню даже собственное имя.

— Если дам согласие, как планируешь жить дальше? — Энджи поворачивается на бок и пальцем выводит невидимые узоры на моем плече. На коже выступают ледяные мурашки, и я отдергиваю руку.

— Сниму квартиру и возьмусь за учебу. Получу диплом финансиста и смогу тебе помогать. Отец же просил тебе помогать...

— Кто она? — перебивает Энджи, и я затыкаюсь на полуслове. — В твоих глазах другая. В полный рост. Что за деваха, Влад?

Она глубоко вдыхает яд и выпускает его мне в лицо, впалую щеку искажает нервный тик.

— Малолетний дурачок, что она тебе наплела? Что ты самый добрый, хороший, пушистый и белый? Еще бы: симпатичный мажор без забот, обязательств и особого ума. Она окрутила тебя ради денег. Ты поверил ей? Реально поверил?

Я молча выстраиваю броню — не слушаю, не ведусь, не собираюсь отступать... Но Энджи, нещадно расплющив бычок о дно хрустальной пепельницы, продолжает выносить мозг:

— А девка в курсе, как на самом деле обстоят твои дела?

— Да я лучше удавлюсь, чем вывалю на нее это дерьмо, — я взрываюсь. — Энджи, пожалуйста, заткнись!

— Тогда я сама ей все расскажу! Мы же за правду и справедливость?

Зеленые змеиные глаза, тонкая шея с бьющейся жилкой, вокруг которой так просто сомкнуть онемевшие пальцы и навсегда перекрыть кислород...

Все три года между нами действовал негласный договор, хотя я и без него не допускал ни единой мысли о предательстве. По понятным причинам, Энджи тоже скрывала нашу тайну, но сейчас я отчетливо осознаю, что данные ею обещания полетели к чертям.

Эрика не должна ничего узнать — в ее чистом взгляде я отражаюсь нормальным, тем, кто достоин в будущем счастья. Она верит, что стала моей первой, и причины этой милой лжи складно объяснить я не смогу...

— Когда это закончится? Когда ты перестанешь все портить, мразь? — Энджи резко садится и приканчивает остатки вина. — Сначала эта аутистка, как ее там... Ульяна? Потом некая Дина. Одна ходила за тобой как привязанная, вторая надоумила поступить в непрестижный универ, таскала в сомнительную компанию и очень херово на тебя влияла. В разное время пришлось с ними поговорить. С обеими.

— Ты что несешь? — я теряю дар речи. — Ты угрожала им?

— Помилуй, зачем мне им угрожать? Просто дала понять, кого ты по-настоящему любишь. На их счастье, соплюхи все быстро просекли, оценил свои шансы и поклялись не лезть, куда не просят. Думаешь, калека, которую ты притащил в наш салон, будет такой же сговорчивой?

Картинка реальности рябит от роя серых мушек, я вот-вот словлю обморок. Я измотан, пьян и теряю себя... Выходит, Кнопка знала всю мою подноготную, но принимала меня таким, как есть, а я ее отталкивал. Из-за меня пострадали мои друзья...

Желание заорать и разнести все вокруг наждаком царапает глотку. Эта ведьма не посмеет навредить Эрике, даже если мне придется вечно гореть в аду.

Энджи отбрасывает одеяло, подползает ближе, садится на меня верхом и, невинно хлопая ресницами, игриво лепечет:

— Ну что, мне поговорить и с этой, Влад? Смотри в глаза! Рассказать, какой ты грязный, пустой, бездушный? Как предал отца, как собрался предать меня... Я не отпущу тебя, Влад. Я уберу ее — способов предостаточно. Ее отчислят. Подкинут наркоту и нарисуют уголовку. Повесят долги... Или ты все же признаешь, что ошибся, и сам ее отошьешь?

Она наклоняется, проводит языком по моей скуле, чавкая и всхлипывая, уволакивает меня в отравленное болото, из которого нельзя выбраться живым. В сером небе за окнами пролетает стая ворон, я зажмуриваюсь и, чтобы окончательно не тронуться умом, декламирую про себя: