Пёрышко

– Девочка, дочка, - радовалась Любава.

– Конечно, девочка, у нее по-другому и быть не могло, - смеялась всегда строгая бабушка, - как звать будем, Ясна?

– Лада, Ладушка!

20. Жизнь после. Богдан

Первое, что я увидел, когда закончился этот странный долгий сон, был ястреб, кружащийся высоко в голубом, без единого облачка, небе. Я лежал на спине. Судя по скрипу, в повозке, которую неспешно тянула лошадь. Рядом кто-то сидел. Нет, я не видел сидящего, но, ведь, кто-то же должен править? 

Захотелось узнать, почему я спал в повозке. Почему я спал, если во всю светит солнце? Решил сесть и осмотреться. Шевельнул рукой и... ПРИШЛА БОЛЬ. Именно так. Острая, горячая, не только руки охватывающая, но и грудь, и голову, и спину, и, даже кое-где лицо. Горело и внутри, где-то за грудиной, будто кипятка хлебнул.

Я не слышал этого, но, похоже, издал какой-то звук, потому что надо мной склонился... Сначала не узнал, но потом вспомнил и прошептал: 

– Бажен? Ты же ранен? 

– Богдан, мне давно уже намного лучше. 

– Что со мной? 

– Ты обгорел. В пожаре. Ой, тебе же приказано лекарство дать. Она же говорила утром, вечером и трижды днем... Забыл...

Он приговаривал скорее для себя, вливая мне в рот какую-то мерзкую зелёную маслянистую жидкость, отдававшую полынной горечью. Я слушал и пытался осмыслить. Обгорел? Как? Мы же на поляне у болота ночевали. Нигде пожара и близко не было... Хотя какие-то огни были, туман, звуки странные... Потом Бажен раненый... Потом... Что потом? А-а-а, потом ястреб в небе... Точно. Мысли текли, пробивались, словно через вязкую густую кашицу, отдавались болью в висках. Веки вновь становились тяжелыми, глаза закрывались. А сквозь ресницы, неумолимо слипающиеся, видел я кружащееся над моим лицом маленькое белое перышко...

... Сколько прошло времени, не знаю. Во сне, в кошмаре, бежал, спешил куда-то, знал, что кто-то где-то ждет, зовет меня, плачет. Дети? Откуда здесь в лесу малые дети? Как из-под толщи воды вынырнул - воздух ртом хватал, а надышаться не мог. Темно. Ночь? Где я? Кто-то склонился надо мной, в темноте не разобрать, кто:

– Богдан, как ты? Плохо тебе?
– Ярополк... по голосу узнал.

– Дети... дети живые? 

– Какие дети? Те, которых на пожаре спас? Живы они, не опалены даже. А Ратибор погиб, жену спасал - задохнулась она. Его бревном придавило. 

– И что с ними теперь?

– Их сестра старшая, про чью свадьбу Ратибор рассказывал, забрала к себе. 

Помолчал. Думал. Понять не мог, почему не помню ничего с того момента, как Бажен в лесу ранен был. От леса того до Изборска два дня пути. 

– Ярополк, я в Изборске обгорел?

– Да. Молния в избу Ратиборову попала. Ты там ночевал. Детей спасать стал. Через окошко их на улицу высадил, а сам уже пройти не смог. Мы топорами бревно выбили...

Странным рассказ показался. Никогда прежде в Ратиборовом тереме не ночевал. Всегда с дружинниками своими оставался.

– Почему у Ратибора был? Почему не с вами?

Замялся Ярополк. Знает. Почему думает?

– Не знаю, Богдан. Твое решение. 

– Ярополк, кто Бажена ранил?

Снова задумался. Знает и это.

– Не знаю. 

– Что с данью?

– Ничего. Город сгорел почти. Амбары с зерном тоже. Оставили им наше добро. Пожалели...

– Что-о-о?
– возмущение придало сил. Не обращая внимания на боль в руках, приподнялся. Сел со стоном. Голова закружилась пуще прежнего.

– Ты в своем уме, Ярополк? Чье это решение? Твое? Ты понимаешь, нет ли, что нам теперь дороги в Муром нет? Понимаешь, ЧТО князь с нами сделает? Острог - это еще цветочки...

– Но... там же голод будет. Там же дети, старики, а погибших, сгоревших, знаешь, сколько было?

– Ты думаешь, князь пожалеет данников своих? Ты помнишь, какой ценой победа над ними нам далась? Да, ты-то не помнишь, молод еще... На мое лицо посмотри - видишь? С ними, с чудью сражался... Где остальные?

– Спят. Ночь сейчас. 

– Ты один, что ли дежуришь?

– Да, мало нас стало - вдвоем, если, то отдохнуть не успеваем. Да, и дани-то нет, что охранять?

– А Бажен? Жизнь его? Что если снова убить его решат?

Руки горели огнем. Пальцы болели так, что страшно стало - есть ли они вообще, осталось ли от них хоть что-то? Молчал дружинник. Не нравилось мне молчание его.

– Ярополк, посвети мне на руки! Посмотреть хочу...

Он ушел к кострищу. Огонь почти погас. Раздул пламя, запалил ветку, поднес к рукам. Пальцы обожжены, только раны-то затягиваются уже. Так, когда это все случилось? Сколько я без сознания был? Судя по рукам моим, давно уже, неделю, не меньше.

– Сколько я без сознания? 

– Почти две недели.

– Что? Как это возможно?

Осмотрел себя, насколько возможно это в темноте, при неярком свете, возможно было. Понял, что обгореть-то обгорел, да не так уж и страшно. Чего ж это я в себя не приходил?

– Кто меня лечил-то?

– Кто... ну, Третьяк, конечно...

– А это лекарство, что Бажен мне давал, тоже Третьяк сделал?

– Нет... В Изборске взяли. 

– Ладно. Спать буду. Сил нет. 

– Спи, Богдан. Не бойся, ничего с Баженом не случиться. 

И снова провалился, упал в вязкий тягучий сон. На траве изумрудной лежал, руки в стороны раскинув. Знал, видел, что счастлив я. Понимал еще, что рядом кто-то есть со мной. Но кто? Вертел головой в разные стороны, да увидеть не мог. А вот смех, звонкий, переливчатый, слышал. Женский смех. И спрашивал у нее: "Где же ты? Покажись! Что же оставила меня?" Но в ответ снова смех слышал. 

Утро ворвалось в мою жизнь не только тупой болью. Но и голосами дружинников, ржанием лошадей, запахом похлебки, варившейся на костре. Особенно запахом похлебки. С трудом приподнялся, сел. Ночевал все также в повозке, на траве скошенной, лошадь моя неподалеку пасется. Возле костра Мстислав хозяйничает, что-то готовит. Окликнул его. Обрадовался, прибежал.

– Богдан, как рад я, что ты в себя пришел! Сиди, сиди, не вставай. Сейчас есть будем.

– Остальные где?

– Тут ручей неподалеку - за водой, да искупаться пошли. 

Похлебку, еще дымящуюся, в плошке принес. Хотел я сам ложку в руки взять, да не смог - от боли задохнулся. Мстислав кормить стал. А тут и остальные дружинники вернулись. Все. Кроме Милорада. 

– Чтой-то вы Милорада потеряли? Неужто в разведке с утра?

Переглянулись дружинники. Ярополк вперед выступил: