Пёрышко

Ярополк к Забаве кинулся, но дружинники его удержали. А она и здесь не испугалась. Наоборот, как-то ласково на меня посмотрела и сказала:

– На все вопросы я ответила, воевода? Теперь ты ответ держать должен. Проходи в терем! А дружинникам приказ отдай, чтобы здесь дожидались!

Делать нечего. Третьяку приказ дал Ярополка ни на минуту не оставлять. Чтобы кто-то дежурил, был с ним. Остальным по домам пока. Сам за Забавой в терем княжеский пошел. 

Встала она в горнице у окна, стала на улицу смотреть. Впервые за семнадцать лет с ней наедине был. Смотрел на нее - все такая же, красивая, молодая еще. Да только не трогала ее красота, не касалась сердца так, как в юности. 

– Что скажешь, Забава? Не просто же так ты меня в терем позвала!

Молчит. Думает. Обернулась. В глаза, не мигая, уставилась - прямо в самую душу смотрит:

– Скажу, Богдан. Только обещай выслушать все до последнего слова. 

– Обещаю.

– Виновата перед тобой. Всегда виновата была. Сказать только не смела. Прости, если сможешь! Знаю, помнишь меня. Не забыл. До сих пор не женился, семью не завел. И я помню. Теперь, когда князя не стало, сказать могу. А ты выслушай и подумай. Помнишь, когда ты в поход-то на чудь ушел, я ночи не спала, ждала все, выглядывала. А Ладислав кругами ходил, в любви признавался, замуж звал. Да только я тебе верна была. Тут гонец из войска вашего от Драгомира к Ладиславу прибыл. Вести о скором возвращении войска нашего принес он, о победе. И рассказал о том, что в битве ранен ты смертельно был. О многих он тогда говорил, да только одно твое имя я и услышала. Больно мне было, очень больно, поверь. Жить не хотела. А Ладислав успокаивал. Не знаю сама, как в постели его оказалась. До сих пор понять не могу. Вернулось войско, ты вернулся - раненый, но живой... А я уже замужем, в тяжести уже. Прости, Богдан. Жизнь меня за неверность мою сполна наказала. Не любила его, ни минуты не любила. Всегда, только тебя одного... 

Слушал ее. К своими чувствам прислушивался. Только не было в душе у меня радости от слов ее. Наоборот, тоска сердце сжала. Как если бы потерял я что-то... А что и сам не ведаю. 

– Прощаю, Забава. Что ж поделать, раз жизнь так сложилась. Не вини себя, не судьба, видно, нам. 

– Так я неспроста все это говорю тебе. Знаешь ли ты об отце своем?

– Да, что о нем знать-то? Погиб в походе, давно уже. 

– Не знаешь, значит. Придется мне говорить. Отец-то твой, настоящий, - Драгомир. И ты братом Ладиславу приходишься! 

Ушам своим не поверил. Выдумала все Забава. Только зачем? К чему?

– Не пойму, Забава, что за речи ты ведешь...

Перебила. Не дала договорить.

– Вспомни, как Тихомир к вам с матерью твоей относился. Бил тебя, мать бил. Не простил он ей грех тот. Да только, видишь, судьба-злодейка какова - сестра и брат твои, дети Тихомировы, погибли в детстве, а ты, чужой сын, выжил. Может, и смирился он.

– А ты откуда знаешь?

– Ладислав мне рассказывал. Да, если мне не веришь, мать свою спроси! Чего теперь, спустя столько лет скрывать? Да многие старики помнят еще, какой Драгомир был... Зверь, а не человек! 

– А Ладислав? Как он с Миланьей поступил?

Опустила глаза. Знает. Притворялась перед Ярополком и воинами. Но совладала с собой, вновь твердо, уверенно взглянула:

– Не гоже о князе погибшем плохое говорить. Тем более, что муж он мой был. А что до Миланьи, жаль мне ее. Но, по правде говоря, только пусть в тайне останется это, Ладислав в последнее время сам не свой был. Злой, жестокий. Мне тоже перепадало. Бил меня, девок дворовых насиловал...

Закатала она рукава - руки в пятнах бурых.

– Все тело такое, Богдан. 

– Да что ж с ним такое случилось?

– Есть у меня догадка одна. За грехи отца Драгомира наказан он! Только думаю я, если его ТАК наказали, что с сыном моим будет? Бажена тоже...

Заплакала, не сдержалась. Хотел обнять ее, успокоить. Руки уже протянул. Но что-то остановило. Протест какой-то в душе поднялся. Не хотел дотрагиваться, касаться ее. Мысленно отругал себя - человек в беде. Неважно, кто это. Помощь ей требуется. Но перешагнуть через чувство это не сумел.

Только слезы у нее быстро сами собой высохли. Вытерла их платком белым и глазами своими огромными снова на меня взглянула.

– Так вот, Богдан, женись на мне и князем Муромским по праву станешь. Ты - сын Драгомира, пусть и непризнанный. 

Подумалось, что ослышался я. А Бажен как же? Молод, конечно, но бывали случаи, когда на княжем престоле дети сидели, а он-то почти в возраст вошёл. 

– Что ж ты сына своего престола лишить хочешь?

– Вятичи войной на нас пойдут. Он - мальчишка еще. Не удержит княжество - все потеряет. Нам сейчас сильный воин на престоле нужен, за которым дружина, как за отцом родным пойдет! За тобой, Богдан, пойдут, не задумаются!

– Да, Забава, сильна ты в делах княжеских. 

– Подумай, Богдан, что получишь ты! 

Смешно мне отчего-то стало. Еле сдержался, чтобы при ней не расхохотаться! Что получу-то? Власть? К чему она мне? Забаву в жены? Семнадцать лет назад и верно, согласился бы. Но сейчас - не люблю, не хочу! Уважение? Так воины мои меня и воеводой ценят. Так что получу я?

– И думать не стану. Бажен должен править. А с вятичами я, как воевода, сражаться буду.

– А я как же?

– А ты, Забава, свой выбор семнадцать лет назад сделала.

Развернулся и пошёл на выход.

К матери. Все ж таки, правду знать хотелось.

А в доме моем впервые за все годы мать не одна меня ждала. Еще с улицы, ведя коня в поводу, заметил, что возле хаты кто-то в сарафане красном хозяйничает. Отчего-то сердце дрогнуло, как будто узнал ее. Но потом пригляделся - нет чужая. 

А во дворе - порядок везде, трава скошена, дрова для бани наколоты, даже у телеги колеса, и те смазаны! И девица та, заметив меня, повернулась, выпрямилась. Хороша! Коса чёрная в руку толщиной на груди лежит. Глаза синие, брови черные! Улыбается приветливо, как будто, век меня знает. 

– Рада видеть тебя, Богдан!

– И я рад, да только не знаю, кто ты!

– Так Весняна я, матушка твоя меня приютила. Сирота я из деревни далёкой.

– Ну, раз матушка приютила, так тому и быть!

– Не прогонишь?

– Да к чему прогонять-то, хата большая - живи!

Расцвела она в улыбке радостной, а мне вновь показалось, что видел ее где-то. 

Тут и мать на крыльцо выбежала. Руками всплеснула, на грудь бросилась, ожогов моих не заметя. Застонал я от боли, так обе они помогать мне, лечить раны мои кинулись. Понятно все, мать специально для меня сиротку-то подыскала. Внуков давненько просит. Решила в свои руки это дело взять! 

К вечеру, котомки стал свои разбирать, что к седлу приторочены были. Первым делом меч обнаружил. Второй. Откуда такая красота? Каменья на ручке! Ни скола! Блестит-сверкает весь! Долго в руках держал - никогда такого не видел. Решил потом у дружинников своих разузнать, где я такой раздобыл. В котомке одной два плата нашёл и гребешок в виде перышка. Платы сразу в сторону отложил - чудеса, что два их! Как знал, как чувствовал, что столько потребуется! А гребень в руки взял. Вертел, крутил. Понять не мог, неужто матери такую вещицу необычную купил? Почему перышко вдруг? Пожал плечами и назад в суму засунул, не решившись никому его отдать.