Петербургское действо

— Merci за сравненіе, обидлась княгиня. — Оно и злое, и несправедливое. Я сейчасъ же докажу вамъ, что умю летать. Что прикажете?

— хать сейчасъ же въ Елизавет Романовн…

Дашкова двинулась всмъ тломъ и вытаращила глаза на государыню.

— Ну, вотъ, видите! вымолвила, улыбаясь, Екатерина.

— Но, ваше величество, вы знаете, что я съ ней прекратила всякія отношенія, что я, не роняя чувства собственнаго достоинства, не могу съ ней знаться. Она безстыдно приняла теперь свою роль… Она на дняхъ перезжаетъ въ особое помщеніе, въ этотъ же самый дворецъ…

— Все это я давно знаю лучше васъ, но дло важное.

— Но зачмъ же я поду?

— Во всемъ Петербург, княгиня, только баронъ Гольцъ и, конечно, ваша сестра знаютъ содержаніе новаго мирнаго договора.

— Я васъ уже просила не называть ее моей сестрой.

— Виновата, не спорьте о мелочахъ. И такъ, Елизавета Романовна, помимо Гольца, знаетъ наврное подробное содержаніе договора. Такъ какъ и государь, и она тоже, ils sont tous les deux discrets, comme deux coupe de canon, то въ вашихъ рукахъ, княгиня, дло огромной важности. Если вы подете къ ней, обойдетесь съ ней ласково, то она разскажетъ вамъ все. Мы вс будемъ обязаны вамъ, будемъ знать, какую кухню состряпалъ Фридрихъ! И будемъ знать `a quoi nous en tenir!

Дашкова стояла сумрачная, опустивъ голову. Она была умна и смла, въ то же время крайне пылка и мечтательна. Постоянно грезились ей великіе подвиги и громкія дла, но вс эти подвиги и дла всегда являлись въ ея воображеніи въ какихъ-то сіяющихъ формахъ. Всякій подвигъ былъ прежде всего поэтиченъ и прелестенъ. Если она мечтала о женской дятельности, то ея воображенію являлась непремнно Орлеанская два. Но эта Іоанна Д'Аркъ не являлась ей замарашкой, крестьянкой, пасущей стадо, и въ холодъ, и въ дождь, а являлась прелестной, раздушенной пастушкой, окруженной барашками, увитыми розовыми ленточками. Эта Іоанна не являлась ей измученной, голодной, не слзавшей съ лошади нсколько дней, здящей на простой лошади и воодушевляющей своимъ присутствіемъ тоже изморенныхъ воиновъ. Она представлялась ей въ золотой брон, скачущей на дивномъ кон, въ дивномъ убранств. И по манію ея меча истребляются какъ бы сами собой вс враги ея отечества. Она беретъ города, какъ ветхозавтный герой: однимъ звукомъ трубнымъ!

И въ душ юной женщины, недавно вышедшей замужъ, являлся постоянно какой-то разладъ. Она готова на подвигъ самый трудный, самый страшный, но съ тмъ условіемъ, чтобы подвигъ этотъ, съ одной стороны, отозвался сразу во всей Европ, а съ другой стороны, былъ бы тоже увитъ розовыми ленточками.

Когда государыня заговорила о просьб, княгиня уже мечтала, что вотъ сейчасъ придется ей сдлать что-нибудь высокое, знаменательное. A ей предлагаютъ хать къ дур сестр и выпытывать у нея то, что она можетъ знать. Она къ ней давнымъ давно не здила, прервавъ всякія сношенія, а теперь ее заставляютъ унизиться, даютъ ей порученіе мелкое, непріятное, почти глупое. A главное, даютъ ей порученіе бабье: похать, посплетничать и выманить у сестры тоже какую-нибудь сплетню.

— И такъ, что жъ, княгиня? вымолвила, наконецъ, государыня.

— Подумайте, ваше величество. Я не отказываюсь, но что жъ я узнаю? Она глупа, но не до такой степени. Вроятно, она мн ничего не скажетъ, или просто совретъ, чтобы похвастать.

Екатерина вздохнула.

— Согласна. Но покуда вы не похали, не побывали у нея, вы этого не можете и знать. По моему мннію, если вы захотите, то съумете выпытать всю истину. A она не можетъ не знать всего договора. Я уврена, что государь за послдніе дни все выболталъ ей.

Посл небольшой паузы, Дашкова недовольнымъ голосомъ выговорила:

— Извольте. Что жъ? Мы бабы только на это и годимся.

— Нтъ, княгиня, бабы и на другое годятся. Я тоже баба! Но мужчины понимаютъ, что изъ малыхъ длъ составляется большое дло, изъ большихъ великое дло. Женщины не всегда понимаютъ это. Вы вотъ умная женщина, а не хотите понятъ, какъ важно было бы для насъ всхъ знать сегодня же вечеромъ, въ чемъ заключается договоръ и дйствительно ли подписанъ онъ.

Дашкова будто теперь только поняла значеніе того, что отъ нея требуютъ.

«Конечно, цль эта важная, думала она, но средство достиженія этой цли — бабье. Это все слишкомъ просто, глупо!» Вотъ если бы ей поручили составить «une trame», собрать кучку людей, замаскировать ихъ и ночью, окруживъ домъ Гольца, похитить у него вс бумаги!… О, тогда бы!… Она еще вчера читала, что такъ поступили недавно съ тосканскимъ резидентомъ въ Мадрид. Вотъ на такой романическій подвигъ княгиня полетла бы съ наслажденіемъ!

— Хорошо, я поду, выговорила она, наконецъ сквозь зубы. — И даже сдлаю такъ, какъ всегда поступаю съ лекарствомъ. Ужъ если нужно avaler une tisane, то поскоре, сразу. Зажмуриться и проглотить!

— Пожалуй, сразу, хорошо, — улыбнулась государыня, — но когда что длаешь, не надо жмуриться: этимъ только себя обманываешь и какъ разъ прозваешь что-нибудь, хоть бы, напримръ, муху съ лекарствомъ проглотишь.

И Екатерина Алексевна разсмялась, но не веселымъ смхомъ. За послднее время ей рдко случалось смяться отъ души.

— Ну, съ такой замчательно умной женщиной, какъ Елизавета Романовна, трудно прозвать что либо! презрительно сказала Дашкова, пожиная плечами и прибавила: En volia une qui n'inventerait pas la poudre.

— De la ppudre aux yeux… Que si… Поэтому совтую вамъ все-таки дорогой приготовиться, княгиня, сказала государыня. — Будьте мудре змія, хитре лисы и ласкове овечки, когда будете бесдовать съ графиней Воронцовой. Вечеромъ мы будемъ васъ ждать.

XXVII

Княгиня Дашкова захала домой переодться, чтобы быть у сестры въ боле простомъ плать, и затмъ отправилась въ домъ отца.

Положеніе Дашковой при двор было исключительное. Она прервала всякія сношенія съ сестрой, безъ боязни высказывала, рисовалась и почти хвастала своей дружбой съ гонимой, почти опальной императрицей и могла это безъ боязни длать, именно благодаря только тому, что была сестрою фаворитки. Съ ней государь обращался милостиво и только шутилъ на счетъ ея дружбы къ жен или искренно уговаривалъ:

— Напрасно вы промняли Романовну на Алексевну. Сестра ваша добрая душа… И вамъ очень, очень пригодится… И скоро! A ваша Алексевна хитрая и злая… Она съ человкомъ поступаетъ, какъ съ апельсиномъ, высосетъ весь сокъ, а кожу броситъ….

— A вы совсмъ съ кожей скушаете! отшучивалась Дашкова.

Княгиня дйствительно ненавидла сестру или скоре презирала ее. Между ними ничего не было общаго. Но въ глубин души, Дашкова все-таки должна была сознаться, что главной причиной ея чувства нелюбви къ сестр и любви къ государын было возвышеніе этой сестры.

Это неожиданное и необъяснимое возвышеніе крайне некрасивой, глупой и дурно воспитанной сестры раздражало княгиню. Не только на нее, но и на всю свою родню, на двухъ сестеръ и двухъ братьевъ, княгиня смотрла немного свысока. Положеніе ея въ семь было тоже исключительное.

При рожденіи своемъ, двочка, младшая въ семь, неизвстно почему сдлалась крестницей императрицы, только-что вернувшейся изъ Москвы посл коронаціи, и молодого великаго князя, только-что привезеннаго изъ Голштиніи и объявленнаго наслдникомъ. Преемникъ двочки отъ купели самъ только-что былъ пріобщенъ къ православію и покумился съ теткой.