Пётр и Павел. 1957 год

– Так ты… замужем?.. – удивился Ступак, пожимая протянутую ему руку.

– А ты что?.. Думал, я навек старой девой останусь? – рассмеялась Верочка. – Нет, Сенечка. Видишь, и для калеки нашелся прекрасный принц…

– Вера, ты опять? – Григорий недовольно поморщился.

– Прости, прости!.. Не буду больше. Ну, не сердись… – она прижалась к плечу мужа. – А этот богатырь – наш сынуля.

– Алкадий! – очень серьёзно и по-отцовски сурово представился карапуз и тоже протянул руку в белой пушистой варежке. Они вообще были очень похожи друг на друга – отец и сын.

– Вера, нам пора, – Григорий взял жену под руку.

– Ma, подём… Подём, – Аркадий тоже торопил её. – А то подалки кончаца.

– Прости, нам на ёлку пора, – извинилась Верочка. – Но, Сенечка, послушайся моего совета: беги скорее к своей Шурочке и порадуй её. Я уверена, всё будет очень хорошо, – и, заговорщически подмигнув ему, она заковыляла со своими мужчинами в сторону Дворца культуры. На ходу обернулась и ещё раз помахала Семёну рукой.

А он стоял, ошарашенный этой нечаянной встречей и таким неожиданным знакомством с её мужем и сыном, долго глядел им вслед, пока ковыляющая троица не скрылась в толпе, и никак не мог прийти в себя от изумления: вот как, оказывается, жизнь повернуться может!.. И убогому человеку Господь счастье посылает. Что уж тогда про сильных и здоровых говорить? На что жаловаться?.. О чём сокрушаться и горевать?..

И Семён Ступак бегом кинулся к городской библиотеке.

Валентина Ивановна Троицкая проснулась с ощущением, что какая-то грубая невидимая рука сдавила её уставшее, больное сердце и ни за что не хочет отпускать. Она уже привыкла к этим приступам ноющей боли в груди, знала, что надо немного перетерпеть и безжалостная рука отпустит, разожмёт свои железные тиски, только стала замечать, что с каждым разом приступы эти становились всё продолжительней, а боль всё тупее и резче. Семьдесят четыре года – это тебе не пустяки, и, хочешь – не хочешь, а пора уже в дальний путь собираться. Туда, откуда обратной дороги нет.

Валентина Ивановна не боялась смерти, хотя знала, что перед Богом за многое отвечать придётся. Однако ни о чём не жалела, ни в чём не раскаивалась, ясно сознавая: время вспять повернуть нельзя, и всё сначала начать невозможно. Праведницей она себя никогда не считала, но старалась жить по совести, а если и совершала в своей жизни ошибки, то не корысти ради, а потому только, что пеклась о благополучии своих домашних. Выше семьи для неё ничего не существовало. И хотя остались от когда-то большой шумной семьи только рожки да ножки, всё же она с гордостью могла сказать, что своего младшенького она уберегла и в люди вывела. В самые тяжёлые годины от поругания и гибели спасла и теперь могла со спокойной совестью оставить этот мир, потому что Петруша крепко стоял на ногах и ничего ему в этой жизни не угрожало. Конечно, первый секретарь Краснознаменского горкома партии ранг не Бог весть какого уровня, но так оно даже и лучше: с большой высоты падать больнее, а с маленькой…

В спальню заглянула домработница Капитолина.

– Доброго утречка!.. Как спали, Валентина Ивановна?..

– Нормально как будто…

– Умываться подавать?

– Погоди, Капа, не торопись. Что-то сердчишко у меня сегодня пошаливает. Накапай-ка мне пока валидольчику… Сорок капель…

– Ишь ты! – расстроилась домработница. – И чего это вы?.. Вроде давление сегодня нормальное: я на барометре глядела – семьсот сорок восемь.

Она взяла кусочек рафинада, что лежал на блюдечке на прикроватном столике, и стала капать на него из пузырька.

– Шесть… семь… восемь…

– Пётр Петрович дома?

– Нетути… Двенадцать… тринадцать… четырнадцать… Ни свет ни заря укатил…

Двадцать один… двадцать два… Слыхала я, неприятность у него какая-то… Двадцать семь… Он по телефону с Борисом Ильичом разговаривал… Ругался…

– Какая неприятность?.. – встревожилась Валентина Ивановна.

– Тридцать девять… сорок… Откуда мне знать?.. Вот, кушайте, – и она на блюдечке протянула хозяйке обкапанный валидолом кусок сахара. – В газете вроде бы какую-то гадость про них напечатали… Вот он и гневался…

Ну, смотрите у меня, не болейте, а не то мне от "самого" влетит. Умываться вам когда подавать?..

– Сначала газеты мне сегодняшние принеси. И быстро!..

Вот так всегда: стоит сказать или просто подумать, что вот, мол, всё у нас в порядке, всё хорошо, как непременно беда невесть откуда свалится. Не любила Валентина Ивановна газет, справедливо полагая, что хорошего от них ждать не приходится: либо ерунду какую напечатают, либо настроение людям испортят.

– Капитолина!.. Ты куда пропала?! – крикнула Валентина Ивановна и в ту же секунду поняла, что ждать дольше не в силах. Почти сорвала телефонную трубку с аппарата, что стоял у неё на столике рядом с кроватью, и набрала номер приёмной сына. В трубке зажурчал ласковый голос Леокадии Степановны.

– Приёмная первого секретаря Краснознаменского горкома партии.

– Лёка, это Валентина Ивановна.

– Здравствуйте, моя дорогая! Как вы?..

– Я-то нормально, а у вас что стряслось?

– Вы не представляете…Ой!.. Не могу говорить: "сам" вызывает. Как освобожусь, тут же перезвоню…

Вместе с короткими гудками в телефонной трубке, скрипнула входная дверь, и в спальню вошла Капитолина с кипой газет в руках.

– Тебя только за смертью посылать!.. – раздражённо проговорила Валентина Ивановна. – Ты зачем "Известия"?.. "Комсомолку" зачем принесла?

– Я на всякий случай, думала…

– Она думала!.. Про нас в "Правде" не напечатают, не надейся. А где "Смена"?

– Я все газеты, какие на столе у Петра Петровича лежали прихватила.

– Так… – Валентина Ивановна одним движением руки сбросила газеты на пол. – Значит "Смена" решила нам свинью подложить!.. Что же это Леокадия не звонит?..

Капитолина всплеснула руками.

– Валентина Ивановна!.. Голова у меня дырявая: вам письмо пришло, – и протянула хозяйке чуть помятый конверт. Та взглянула на обратный адрес, и сердце её сжалось от недоброго предчувствия. Письмо было от Алексея Ивановича Богомолова. Обычно он присылал ей поздравительные открытки да и те только к праздникам, а тут в пузатом конверте угадывалось длинное послание, и Валентина Ивановна решила не пороть горячку, а прочитать полученное письмо спокойно, никуда не торопясь.

– Где Зинаида?.. Матвей?..

– Они с Саввой пять минут тому на прогулку укатили. Велели к обеду не ждать.

– Ладно… Давай умываться, – распорядилась хозяйка.

Пока Капитолина бегала за водой, позвонила Леокадия Степановна, в подробностях рассказала о происшествии с Героем труда Новосельским и даже успела прочитать матери своего шефа пресловутый фельетон.

– Но сейчас, по-моему, всё уладилось, – сообщила она, заканчивая разговор. – Андрея Николаевича на "Скорой" в больницу отвезли, а у Петра Петровича настроение замечательное.

– Передай ему, чтобы мне непременно позвонил, – распорядилась Валентина Ивановна и повесила трубку.

Умывшись, она с помощью домработницы перебралась в своё инвалидное кресло и по раз и навсегда заведённому обычаю поехала в гостиную, где на маленьком столике у горящего камина её ждала овсяная каша с гренками и жиденький чай. Только после завтрака, нацепив на нос старенькое пенсне, она вскрыла письмо брата.

2

Отъезд Алексея Ивановича с сыном из Москвы был очень похож на бегство. Богомолов решил, что Серёжка должен закончить школьную четверть, а на каникулах под Новый год они поедут в Дальние Ключи. Но планам этим не суждено было сбыться. Они собрались в какие-то три дня и уехали, не успев даже оформить пенсию Серёже в связи со смертью матери. И Иван Сидорович Савушкин, и даже мастер-краснодерёвщик Василь Васильич не советовали им так спешить, но Богомолов слушать никого не стал. «Нам с Серёжкой и моей пенсии хватит», – отмахивался он в ответ на увещевания друзей. Из-за чего Алексей Иванович так торопился, объяснять друзьям он не стал. Им овладело страшное безпокойство, и тревожное ощущение, что им обязательно надо спешить, не покидало его. Словно кто-то гнался за ними по пятам. И причиной тому стала невероятная, труднообъяснимая гибель Тимофея Семивёрстова…