Пётр и Павел. 1957 год

В самом начале декабря в квартире в Дмитровском переулке раздался телефонный звонок. В трубке захрипел семивёрстовский баритон. Как Тимофей узнал новый номер Богомолова, догадаться нетрудно: если его знали обитатели квартиры № 1 в Даевом переулке, в том числе стукачка-Марья, даже самая страшная тайна не могла таковой оставаться ни под каким видом.

– Богомолов! Ты куда пропал?!.. Я тебя вместе с Найдёновым на матушкиных поминках ждал, а ты меня жестоко обидел – не пришёл!.. Нехорошо это, Богомолов… Не по-людски!.. Ну, да хрен с тобой!.. Приходи сегодня часикам эдак к пяти!.. Сороковины отметим и, кстати, выпьем за упокой раба Божьего Тимофея!.. Ты меня понял?.. Не опаздывай… Жду!..

И повесил трубку.

Было ясно – Тимофей смертельно пьян, и Алексей Иванович вовсе не собирался вновь встречаться со следователем КГБ по особо важным делам. Он не то, чтобы опасался провокаций со стороны Семивёрстова, но теперь, когда судьба так неожиданно подарила ему сына, и для Серёжки он в этой жизни остался единственным родным человеком, было бы разумнее поостеречься. Мало ли какие фантастические идеи могут посетить хмельную голову заслуженного чекиста. Однако в половине шестого позвонила Дуня и срывающимся голосом сообщила, что "Тимофей Васильевич скоропостижно скончался". Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что Богомолов поначалу даже не поверил и решил, что его разыгрывают. Но Дуня плакала так искренне, так горячо умоляла Богомолова приехать, что тот всё-таки решился.

Дверь квартиры № 7 в доме на Сретенке открылась сразу, лишь только он позвонил. Дуня с зарёванными глазами, увидев Богомолова, тут же вцепилась ему в руку и потащила по коридору в сторону семивёрстовской "берлоги", на ходу непрерывно повторяя: "Сами… Сами сейчас всё увидите…" Её бил озноб. Все обитатели квартиры высыпали в коридор, но стояли молча, а если и перекидывались отдельными фразами, то только шёпотом, как это обычно бывает, когда в доме покойник.

На кухне бойкий молодой человек в штатском – следователь, по всей вероятности, – допрашивал пожилую соседку Тимофея небезызвестную Марию Викторовну. Та, чувствуя серьёзность момента и свою значимость в раскрытии данного дела, важно восседала на колченогой табуретке и не говорила – вещала.

– А я давно чуяла: именно таким оборотом дело закруглится.

– Как давно? – поинтересовался молодой человек.

– Да с месяц… Примерно… Как матушка его померла… Елизавета Павловна, ежели знаете… так сердце у меня и ёкнуло: не иначе, подумала, скоро опять гроб заказывать будем…

– Какие у вас были на то основания? – опять спросил дознаватель.

Тут Марья скосила глаза в сторону вошедшего на кухню Богомолова, низко наклонилась к молодому человеку и жарко зашептала ему прямо в покрасневшее ухо… Но что именно, разобрать было невозможно.

Дверь на чёрный ход была открыта настежь. Там часто и сухо щёлкала фотокамера, и нутро Тимофеевой берлоги ярко освещалось фотовспышкой. Из-за широких милицейских спин Алексей Иванович сумел разглядеть только болтающиеся в воздухе ноги Семивёрстова. Старший следователь КГБ по особо важным делам повесился.

– Пойдёмте!.. Я вам ещё кое-что покажу, – прошептала Дуня и потащила Богомолова обратно по коридору.

В комнате Тимофея обеденный стол был празднично накрыт. На белоснежной накрахмаленной скатерти стояли бутылки, закуски. Яркий свет вспыхивал звонкими искрами на хрустальных гранях бокалов, и, казалось, здесь вот-вот начнётся весёлое, неудержимое застолье. Единственное, что звучало диссонансом в этой торжественной жизнерадостной картине, это стоящий на тумбочке портрет хозяина в мундире и при всех орденах, но с траурной красно-чёрной ленточкой, и пустая тарелка с полной рюмкой водки, накрытая ломтиком чёрного хлеба: всё, как принято у нас на поминках.

– Я ведь, когда готовила, и представить не могла, что он эдакое задумал! – громко, не сдерживаясь, всхлипнула Дуня. – "К нам сегодня много хороших людей придёт, – говорил. – Так что ты, Дунярка, расстарайся!.." Я и старалась!.. Дура!.. И знать не знала, и ведать не ведала!..

Алексей Иванович не знал, что ей сказать, как утешить. Да и надо ли было утешать?.. Ведь эта несчастная женщина любила Тимофея спрятанной от любопытных соседских взглядов глубоко под сердцем горячей верной любовью. Жадно ловила его редкие ласки, ничего не требовала, ни о чём не жалела. И вот теперь осталась одна-одинёшенька.

– Он вам записку написал… Велел передать… Мне бы сразу догадаться, а я… – и она горько заплакала.

Богомолов развернул листок бумаги в косую линейку.

"Ну, и скотина же ты, Богомолов! Проповедуешь христианскую любовь к ближнему, а самого элементарного сочувствия к погибающему человеку проявить не можешь!.. Сволочь ты двуличная! Ну, да я тебе не судья, тебя другой суд казнить будет – совесть твоя. Я же покидаю вас всех навсегда, чему рад несказанно. Никогда больше не видеть ваших постных рож, не слышать ваших унылых сентенций – уже величайшее счастье для нормального человека! Понял?!.. И пропадите вы все пропадом, и захлебнитесь вы своим благородством! Презираю я вас! Пре-зи-ра-ю! Дерьмуки вы и поносники! Все до одного!..

Теперь о деле. Можешь ничего не бояться и другу своему передай, что Тимофей Семивёрстов не такой паскудник, как вы! Я сжёг все бумаги, где доказано, что Найдёнов убийца. Мало этого: написал служебную записку, где подробно описал, как выбивал показания из свидетелей, как улики подтасовывал, чтобы дружка твоего под монастырь подвести. А главную улику – вилку – на помойку выкинул. Теперь он чист, аки младенец, и невинен, аки овча! Благодарности не прошу, потому как знаю: от вас не дождёшься!

Я покидаю этот мир не потому, что чувствую какую-то вину и смертью своей хочу её искупить. Кукиш вам с маслом!.. Может, вам и не понять, но ухожу я потому что скучно мне стало. Такая тоска одолела – не передать. Незачем мне больше землю своим присутствием обременять, если нет для меня смысла существования и точки приложения душевных и физических сил. Отобрали у меня всё, а взамен ничего не дали. Ни-че-го!

Как жить?!.. Зачем?!..

Пусто!

Будьте вы все прокляты!

Ухожу!

Прощайте! Тимофей Семивёрстов".

А в самом низу приписал маленькими буковками: "Господи! Если можешь, прости мои прегрешения".

В дверь постучали.

– Войдите! – шмыгая носом, крикнула Дуня.

В комнату заглянул молодой человек, что давеча допрашивал Марию Викторовну.

– Извините, что безпокою, но очень нужно несколько пустяшных вопросов вам задать. Товарищ Богомолов, если не ошибаюсь?

– Он самый, – ответил удивлённый Алексей Иванович.

– Что?.. Странно, откуда я вашу фамилию знаю?

– Честно скажу, да.

– Мне о вас друг ваш – Найденов Владимир Александрович – рассказывал.

Богомолов поразился ещё больше.

– Да?.. А вы когда его видели?.. В последний раз?..

– Вчера видел… И позавчера тоже… Мы с ним сейчас почти каждый день встречаемся.

У Алексея Ивановича похолодело внутри.

– Он что?.. Арестован?..

– Лучше сказать: задержан. Для выяснения некоторых обстоятельств.

Ах, вот оно что!. Значит, Ивана замели, а теперь и его черёд пришёл.