Пётр и Павел. 1957 год

– Ну, Никита Сергеевич, какие новости?.. Давай, рассказывай. Нам вчера с тобой и двумя словами перекинуться не довелось.

– Маманя моя нашлась, это вы знаете?..

– Знаю.

– Из комсомола меня сразу после вашего отъезда турнули… А потом уже, к ноябрьским праздникам, и из школы тоже…

– Что "тоже"?

– Заодно исключили…

– А это почему? – удивился Богомолов.

– Я им всем заявил, что в Бога верую, и музей в храме делать не собираюсь.

– Ну, из комсомола… это я, положим, понимаю… Но из школы-то за что?!..

– В приказе директор написал "за моральное разложение"… Что я, значит, ребятам дурной пример подаю и влияю на их моральный облик отрицательно… Так мне завуч, Людмила Пална, по секрету сказала… Это для того, чтобы я, значит, не высовывался и жаловаться на них не вздумал… А не то хуже будет… Так прямо и заявила.

– А нам тоже… – хором вякнули сестрички, – строгий выговор с предупреждением!..

– Ну, дела!.. – Алексей Иванович был потрясён. – Я-то думал, прежние времена в Лету канули безвозвратно, а на поверку выходит – нет!..

– Но вы не переживайте, Алексей Иванович… Для меня это всё никакого значения не имеет…

– Как это не имеет?!.. Что, так и будешь без образования землю обременять?!..

– Почему это "без образования"?.. – с достоинством возразил Никита. – Во-первых, неполное среднее у меня всё-таки уже имеется, а во-вторых… Я к осени в Загорск поеду, в духовную семинарию поступать решил. А там учат, почитай, не хуже, чем в нашей средней школе?.. – и, коротко хохотнув, прибавил: – Я бы даже сказал, в "очень средней школе".

– Тяжёлый груз на себя взвалить хочешь, Никита, – покачав головой тихо проговорил Богомолов. – Выдержишь ли?..

– Поживём, увидим, – философски заключил бывший комсомольский вожак.

Потом Алексей Иванович в сенях мыл посуду, а ребята в горнице тихонько шептались о чём-то своём. Секретном. Пришла Галина и, едва переступив порог, первым делом поинтересовалась.

– Как ночь прошла?.. Что Серёжа?..

Богомолов рассказал ей и о своей ночной исповеди, и о молчаливой реакции сына, и о том, что, проснувшись, тот первым пожелал отцу "доброго утра".

– Ну, слава Богу!.. Увидишь, всё хорошо будет. Он ведь парень не злой, по глазам видно, а что колючий такой, так его понять можно – мать потерял.

В сени заглянул Никита:

– Здравствуйте, Галина Ивановна, – смутившись, пробормотал он.

– О!.. Да вы, оказывается, не одни?.. Здравствуй, Никита. Не рано ли в гости пожаловал?.

– Да мы как-то так… Мимо проходили… А в избу нас Алексей Иванович сам зазвал…

– Что верно, то верно: моя вина, – с готовность согласился Богомолов.

Из-за спины Новикова показалась Серёжкина голова.

– Папа, Никита говорит, у вас ключи от храма остались. Запасные. Это правда?

– Те самые, что вы у меня отобрали, – уточнил бывший комсомольский вожак, – помните?

– Я-то помню, – улыбнулся Алексей Иванович, – а вот, что ты помнить будешь, не ожидал.

– Да-а!.. Такое забудешь! – протянул Никитка и покраснел.

– Вы не могли бы дать их нам? – Серёжка был крайне серьёзен. – Мне очень нужно на короткое время в церковь зайти… Честное слово.

– Раз нужно, то конечно… Только ключи не у меня, я их Галине Ивановне оставил. К ней обращайтесь.

– Пойдёмте, заговорщики, – она подмигнула им, вошла в горницу и в красном углу, из-за икон, достала связку ключей. – Что это вы задумали?

– Ничего худого… – тут же вмешался Никитка и по привычке горячо добавил: – Честное комсомольское!.. То есть… ой!.. Простите… Нечаянно сорвалось!..

Полупив ключи, ребята быстро оделись и ушли. Галина и Алексей Иванович остались одни. Впервые после возвращения Богомолова домой. Они долго молчали, не решаясь даже взглянуть друг на друга. Первым не выдержал Богомолов.

– Ну, здравствуй!.. Милая моя…

– Здравствуй, Алёша… – она подошла к нему, обвила руками шею и крепко поцеловала в тубы. – Если бы ты знал, как я ждала тебя!.. Как истосковалась!..

Вот ведь как оно бывает на свете!.. И в шестьдесят лет сердце человеческое способно раскрыться навстречу светлому и прекрасному чувству, которое люди называют любовью. Сколько раз Богомолов говорил себе, что дорога к семейному счастью для него наглухо закрыта раз и навсегда, а вот – поди ж ты!.. Что с ним приключилось?.. Почему он, как мальчишка, волнуется и дрожит от прикосновения тёплых ласковых рук, и сердце проваливается в бездонную глубину от её поцелуя, и кружится, кружится голова, и сладкий туман обволакивает его всего, от макушки до кончиков пальцев.

Окстись, Алексей Иванович!..

Вспомни, сколько лет тебе!..

Куда там!..

Стук в дверь вернул Алексея Ивановича к действительности.

– Лексей!.. Ты дома?.. – раздался с улицы голос Крутова.

Путаясь в рукавах рубахи, Богомолов с трудом натянул её на своё разгорячённое тело, дрожащими руками откинул дверную щеколду.

– Чего это вы?.. От каких таких разбойников заперлись?.. – спросил Егор, входя в избу.

Алексей Иванович густо покраснел, а Галина отважно вскинула свою красивую голову и весело, с вызовом посмотрела на нежданного гостя.

– Экой ты любопытный, Егорушка!.. И всё-то тебе знать надобно!..

Но, похоже, Крутову было не до шуток.

– Беда, Алёшка!.. Твой пацан в прорубь с головой провалился!..

– Что?!.. – в ужасе выдохнул Богомолов. – В прорубь?!.. С головой?!.. – и уже было кинулся из избы наружу, Егор с трудом, но удержал его.

– Охолонь маленько!.. Живой он!.. Живой!.. Не утоп… На его счастье, мимо Герасим проходил… И хотя тоже макнулся пару раз, а мальчонку вытащил.

– Где он?.. Серёжка где?!..

– Герасим его к Анисье отнёс. Я о ту пору как раз у неё сидел… После вчерашнего организм в порядок приводил, лечился то есть… и только это… значит… стакан ко рту поднёс, как на пороге Герасим с твоим пацаном на руках… Ну, я, само собой, лекарство принял и сразу к тебе…

В одной рубахе и шлёпанцах на босу ногу Богомолов кинулся на улицу.

"Это всё наказание за грехи мои… Господи! Будь милостив!.. Прости меня, грешного!.. Господи!.. Прости меня!.." – раз за разом повторял он пока, не разбирая дороги, прямо по лужам бежал к дому Анисьи.