Пётр и Павел. 1957 год

Алексей Иванович поднял голову.

– Наташа?.. – он медленно встал и почему-то отступил назад.

В двух шагах от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла его спасительница, его фронтовая любовь, которую он так и не смог разыскать после войны и о которой в последнее время вспоминал всё реже и реже.

Да, это была она – Наталья Григорьевна Большакова!..

– Ты смотри – узнал!.. Это хорошо. Значит, не слишком я… изменилась?..

– Не слишком… Нет… – с трудом даже не сказал, а вытолкнул из себя эти три слова Алексей.

После этого они мучительно долго молчали: не знали о чём говорить. Просто смотрели друг на друга не отрываясь.

– Как живёшь, Богомолов? – первой нарушила молчание Наталья.

– Нормально живу, – Алексей никак не мог прийти в себя. – А вы?..

– Что это с тобой?.. Мы, помнится, на "ты" были?..

– Извини… Давно не виделись… Отвык…

– Да, давненько… тринадцать лет уже…

– Неужели тринадцать?

– А ты посчитай.

– В самом деле… Тринадцать… с хвостиком.

– Что-что?..

– С "хвостиком", говорю… Тринадцать с лишком…

– "С лишком"?.. Ну да, мы с тобой, кажется, в апреле расстались?..

– Шестого.

– Ишь ты!.. Даже число запомнил?

Он согласно кивнул и вдруг почувствовал знакомую боль в груди. Отвёл глаза.

– Я, Наташа, всё помню.

– Как сердчишко? – от неё не ускользнула лёгкая тень, пробежавшая по лицу Алексея. – Не безпокоит?

– По-разному… Но в целом… грех жаловаться…

– Надолго в Москву?

– Не знаю. Как дела сложатся. Хотелось бы назад поскорее.

– Тебя дома кто-то ждёт?

– Хотелось бы думать – да.

– Ох, темнишь, Богомолов… Ох, темнишь!.. Ты раньше этим вроде не отличался.

– Да я и сейчас… "не отличаюсь"…

И вдруг, сам того не ожидая, задал ей самый главный вопрос, который не давал ему покоя все эти тринадцать с хвостиком лет.

– Скажи, Наташа, ведь ты письмо моё получила?

– Какое письмо? – удивилась она.

– Ну вот, теперь ты темнишь, Наталья Григорьевна!.. Если бы ты его не получила, то как бы узнала, что я не в Москве живу?

– Скажи-ка!.. Из тебя, Богомолов, мог бы отличный сыщик получиться! – рассмеялась Большакова. – Ну, получила. Что из того?

– Почему не ответила?

– Долго рассказывать.

– А я никуда не спешу… Впрочем, если ты торопишься, я не настаиваю.

– Я?.. Да нет… Торопиться мне, Богомолов, тоже некуда.

– Вот и отлично. Присядь, давай поговорим. Столько лет мы с тобой не разговаривали.

Она немного помедлила… Потом решительно сказала, глядя ему прямо в глаза.

– Я в двух шагах отсюда живу, пошли ко мне. Чайку попьём… Всё-таки дома лучше, чем на телеграфе, прошлое вспоминать. Согласен?..

– Пошли, – Алексей был согласен на всё.

Он опустил в напольный почтовый ящик своё послание племяннику. Наталья Григорьевна взяла его под руку, и они вышли на улицу Горького. В дверях телеграфа Богомолов лицом к лицу столкнулся с высоким худым человеком, который галантно уступил им дорогу. Не знал Алексей Иванович, что перед ним был тот, кого он так хотел увидеть – Павел Петрович Троицкий. Последний раз он видел своего племянника, когда тот был ещё ребёнком, и, само собой, не мог признать в измученном старике бойкого, розовощёкого мальчишку.

Им предстояло встретиться гораздо позже, а пока они разошлись.

Вечер ещё не наступил, но уличные фонари уже зажглись, и на небе в густой синеве одиноко висело белое пушистое облачко, очень похожее на ангорского кота.

21

Отставной комбриг Троицкий на секунду задержался в дверях телеграфа, пропуская выходившую на улицу пожилую пару. В это мгновение он, конечно, не мог предположить, что этот мужчина с окладистой седой бородой только что опустил в огромный напольный почтовый ящик, что стоял при входе в операционный зал телеграфа, письмо, адресованное ему «до востребования». Ещё менее он мог подумать, что через два месяца им предстоит новая встреча, но уже совершенно при других обстоятельствах. А сейчас… Сейчас они даже не взглянули друг на друга.

Павел Петрович подошёл к окошку, за которым сидела пожилая женщина со спицами в руках. С каждой секундой свитер в её руках увеличивался в своих размерах, и, видимо, именно это придавало ей ещё больший азарт: спицы порхали в её руках, не замирая ни на секунду. Троицкий протянул ей в окошко свой военный билет. Она с сожалением оторвалась от своего занятия.

– Удостоверение откройте.

Павел Петрович послушно исполнил приказание.

Отложив свитер на колени, женщина коротко взглянула на первую страничку документа, достала продолговатую коробку, ловким движением одной руки в мгновение ока перебрала длинный ряд писем и квитанций, затем вернула коробку на место и вновь принялась за работу, так некстати и не во время прерванную.

– Ну, что? – спросил Троицкий.

– Не видите разве? – вопросом на вопрос ответила, не поднимая глаз, женщина. – Нету для вас ничего. Нету!..

Троицкий поблагодарил и, огорчённый, пошёл к выходу. Будет страшно обидно, если письмо его, посланное из Дальногорска, до Богомолова не дошло. Конечно, наша почта – лучшая в мире, но и у неё случаются сбои в работе. Что поделаешь?.. Надо надеяться и ждать.

Автандил поджидал его возле машины. После вчерашней встречи с Семёном Окунем и страшного фантастического известия об отце он сильно изменился. Куда подевалась его многоречивость, весёлая безшабашность? Он был угрюм, строг и, казалось, погружён в самого себя.

– Как успехи, товарищ генерал?

– Пишут, как бывало отвечал зэку начальник лагеря, пряча в свой стол ещё недочитанное письмо, адресованное заключённому. Пишут. А если серьёзно, то… поторопился я. Даже если Алексей Иванович мне сразу ответил, не успело ещё письмо придти, – он мысленно прикинул срок. – Не раньше, чем через два-три дня ответа стоит ждать.

– Куда теперь?

– В Сокольники, Авто. Думаю, Николаша меня совсем заждался и уже всякую надежду потерял…

Ещё утром из дома Гамреклидзе он дозвонился Николаю Москалёву. Это удивительно, но телефонный номер закадычного друга не изменился с довоенных времён, чего Троицкий боялся больше всего. Голос у Николаши, как показалось Павлу Петровичу, был напряжён и звучал как-то не слишком радостно. Но говорили они всего полминуты, и это, действительно, могло только лишь показаться. Они условились встретиться после обеда. Сейчас была уже половина пятого, так что на месте они могли оказаться не раньше пяти.

Он сел на переднее сиденье, и они тронулись. Автандил молчал, и Павел Петрович был ему благодарен за это: хотелось привести в порядок свои мысли и впечатления уходящего дня.

Утро началось не слишком радостно. Разбудила его Екатерина и сообщила, что ночью отцу было очень плохо – сердце! – и сейчас он лежит и просит дорогих гостей извинить его. Тёзка Будённого был мрачен и не очень расположен к общению с кем бы то ни было.

Автандил приехал к девяти часам. Они быстро позавтракали на кухне и первым делом заехали в гостиницу: Павел Петрович хотел переодеться. День обещал быть солнечным, тёплым, и он справедливо опасался, что в тёплом колючем свитере ему будет жарко. Лариса Михайловна сидела на рабочем месте и всем своим величественным видом демонстрировала оскорблённую добродетель. Глаза её сверкали. Она гневно осуждала такое нетактичное, такое безжалостное поведение постояльца. На пожелание Троицкого "доброго утра" она съязвила, что "утро не такое уж доброе" и что она "не ждала товарища генерала так рано". При этом великодушно прибавила, что "он, конечно, не маленький и может сам распоряжаться своей судьбой". От этого глубокомысленного пожелания Павел Петрович внутренне съёжился, но предпочёл благоразумно промолчать.