Певцы Родины

Русь! Русь! Куда ты мчишься?!! Не дальше, не ближе, как вослед "Московских

ведомостей", по их проторенной дорожке. "При-ка-за-ли", вероятно. Нет, хуже

того, - это серьезно убежденный холоп по плоти и крови".

Невозможно было отрицать, что Суриков создал шедевр. И волей-неволей

приходилось признавать победу молодого живописца-реалиста над салонными

корифеями.

"После Сурикова работы Неврева в историческом роде кажутся бледными,

раскрашенными безвкусно литографиями".

Это была победа. Победа правды над фальшью и банальностью...

Суриков всегда подолгу работал над композицией своих полотен.

"Главное для меня композиция. Тут есть какой-то твердый, неумолимый

закон, который можно только чутьем угадать, но который до того непреложен,

что каждый прибавленный или убавленный вершок холста или лишняя поставленная

точка разом меняют всю композицию... В движении есть живые точки, а есть

мертвые. Это настоящая математика. Сидящие в санях фигуры держат их на

месте. Надо было найти расстояние от рамы до саней, чтобы пустить их в ход.

Чуть меньше расстояние - сани стоят. А мне Толстой с женой, когда "Морозову"

смотрели, говорят: "Внизу надо срезать, низ не нужен, мешает". А там ничего

убавить нельзя - сани не поедут".

Мастер далеко не всем показывал свои картины в процессе их создания.

Среди этих немногих был Лев Толстой. Вот строки из прекрасной книги внучки

Сурикова Натальи Кончаловской "Дар бесценный", где она рассказывает о

встрече двух великих художников:

"Утром к Суриковым зашел Толстой. В этот раз он был в просторной темной

блузе, подпоясанной простым ремнем, в валенках, с которых он старательно

сбивал снег в передней. Он вошел, отирая платком с бороды растаявший снег. И

пахло от него морозной свежестью. Лев Николаевич долго сидел в молчании

перед картиной, словно она его захватила всего и увела из мастерской.

– Огромное впечатление, Василий Иванович!
– сказал он наконец. - Ах,

как хорошо это все написано! И неисчерпаемая глубина народной души, и

правдивость в каждом образе, и целомудрие вашего творческого духа...

Толстой помолчал, потом, улыбнувшись и указав в правый угол картины,

заметил:

– Я смотрю - мой князь Черкасский у вас оказался. Ну точь-в-точь он!

– Вы же сами мне его сюда прислали, Лев Николаевич!
– пошутил Суриков.

– А скажите, как вы себе представляете, - Толстой быстро поднялся со

стула, - стрельцов с зажженными свечами везли на место казни?

– Думаю, что всю дорогу они ехали с горящими свечами.

– А тогда руки у них должны быть закапаны воском, не так ли, Василий

Иванович? Свеча плавится, телегу трясет, качает... А у ваших стрельцов руки

чистенькие.

Суриков оживился, даже обрадовался:

– Да, да! Как это вы углядели? Совершенно справедливо...

Так порою рождались драгоценные детали картины, где "одна линия, одна

точка фона и та нужна".

Прошло время... Суриков создал "Боярыню Морозову". И снова полотно

вызвало поток самых разительных по контрасту мнений.

"Боярыня Морозова". Гордость Третьяковской галереи. Одна из вершин

русской живописи. Суриков впервые показал свой холст на выставке

передвижников в 1887 году.

В те дни эта картина, равная по звучанию музыке "Бориса Годунова" и

"Хованщины" Мусоргского, разделила, как это ни печально, судьбу всех

новаторских произведений живописцев XIX века... Достаточно вспомнить хулу и

осуждения, вызванные полотнами Делакруа и Курбе, чтобы установить некую

преемственность воздействия талантливого нового на реакционные круги

салонных рутинеров, угождавших вкусам сильных мира сего.

"Боярыня Морозова"... Будто огромное окно распахнул мастер в сверкающую

холодом зимнюю, чарующую Русь. Всю радугу песенных красок - от червонных до

бирюзовых и шафранных, от алых и багряных до кубово-синих и лазоревых -

представил кудесник Суриков. Всю гамму сложнейших психологических

состояний - от напряженной, исступленной ненависти до тихой грусти

сострадания. Буйное веселье и злое ехидство, веру и безверие, тьму и свет,

доб ро и зло. Все это собрал художник и заключил в сверкающий оклад снежной

красы. Строгой и много-звонной.

Суриков нашел свой единственный и неповторимый ключ в решении

грандиозной по сложности колористической задачи "Морозовой". Он написал

холст, изображающий древнюю Русь самым современным методом, так называемым

пленэром, открытым импрессионистами.

Сочетание монументального по форме, силуэту, композиции холста с

современной реалистической манерой живописи позволило создать неповторимый

шедевр мирового искусства, который и вызвал на первых порах такой каскад

противоречивых мнений.

Итак, обратимся к прессе и строкам из писем тех лет.

В газете "Новое время" некий А. Дьяков, отдав дань некоторым качествам

"Морозовой", писал:

"Истории, точности факта художник пожертвовал всем: эстетическим

чутьем, красотой произведения, - и картина вышла положительно грубою... Все

грубо, топорно, дико".

Читая эти строки, невольно вспоминаешь рецензии на великие творения

Жерико, Делакруа, Курбе, Мане, напечатанные во французских газетах.

Но Дьяков идет дальше своих европейских коллег: он ставит под сомнение

надобность писать правду.

"Но при всех несомненных и очень крупных достоинствах картина Сурикова

невольно вызывает вопрос: следует ли писать историческую картину, строго

придерживаясь данной эпохи... В интересах одной грубой правды".