Певцы Родины

мне уголок. Пристроившись в тени дерева и имея перед собой перспективу

дороги, которую развезло, и холмистой дали с новым срубом, я с увлечением

начал писать. Закрыв почти весь холст, я вдруг увидел крестьянскую девушку в

синей кофте и розовой юбке, шедшую через дорогу с коромыслом и ведрами. Я

вскрикнул от восхищения и, попросив ее остановиться на десять минут, вписал

ее в пейзаж. Весь этюд был сделан в один сеанс. Я писал с таким увлечением и

азартом, что швырял краски на холст как в исступленье, не слишком раздумывая

и взвешивая, стараясь только передать ослепительное впечатление этой

жизнерадостной, мажорной фанфары". Вспомним рассказ Валентина Серова о том,

как он писал "Девушку, освещенную солнцем", как он тогда "вроде с ума

спятил". Как видите, это своеобразное "сумасшествие" не один раз давало в

истории живописи блистательные результаты.

Бурные двадцатые годы

Грабарь глубоко переживал сумбур и шумиху, поднятую на "изофронте"

представителями "супрематизма" и прочих "измов" в начале двадцатых годов. Он

с горечью пишет в своей "Автомонографии" о засилье "леваков", безраздельно

властвовавших в советском искусстве". Все реалистическое, жизненное, даже

просто все "предметное" считалось признаком бескультурья и отсталости.

Многие даровитые живописцы стыдились своих реалистических "замашек", пряча

от посторонних глаз простые, естественные этюды и выставляя только опыты из

кубистических деформаций натуры, газетных наклеек и тому подобные опусы.

Любопытен диалог, имевший место между Луначарским и Грабарем.

Игорь Эммануилович рассказал наркому просвещения, что в искусстве

Запада намечается поворот от кубизма и экспрессионизма к новому культу

реалистического рисунка и формы. И что это весьма мало похоже на то, что

творится в Москве, где "левые" не только не думали о сдаче своих позиций, а,

напротив того, казалось, только еще начинали разворачивать свои силы.

Луначарский, хотя и удивился переменам в искусстве Запада, был

обрадован и даже приветствовал их.

Пораженный Грабарь спросил его:

– Какой же вы после этого защитник футуристов?

– Защищал, пока их душили, а когда они сами начинают душить,

приходится защищать уже этих новых удушаемых.

В те годы художники "левых" взглядов часто затевали бесконечные споры и

дискуссии, ничего не выяснявшие, а лишь все запутывавшие. Грабарь, шутливо

именовавший себя "музейщиком", отчаянно сражался с этими художниками,

стараясь сохранить великое наследие культуры прошлого во имя будущего.

"Мы в нашей коллегии, - вспоминал Грабарь, - переименованной вскоре в

"Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины", всецело

ушли в работу, отвечавшую точному смыслу этого длинного названия. Мы

"музействовали" и "охраняли", тогда как "художники" больше разрушали".

В бурные двадцатые годы художник обрел одно качество - качество бойца.

С гордостью вспоминает он ту пору:

"Одной из первых больших работ "Отдела" была разработка декретов о

национализации крупнейших частных художественных собраний, об учете и охране

исторических ценностей Троице-Сергиевой лавры. Инициатива всех этих декретов

исходила от В. И. Ленина. Они шли от нас к нему на утверждение, и некоторые

из них он лично исправил, значительно усилив ответственность заведующих за

их сохранность. Владимир Ильич вообще придавал чрезвычайное значение делу

охраны исторических сооружений. Он всегда запрашивал, можно ли расширить то

или другое окно в старом здании или пробить дверь где-нибудь, не давая

никаких распоряжений до положительного ответа. Я был в курсе всех этих

переговоров".

Велика роль Грабаря в создании реставрационных мастерских, ныне носящих

его имя. Ведь он и его ученики вернули людям гениальные творения Андрея

Рублева и Феофана Грека, спасли от гибели сотни памятников русской культуры.

Следует вспомнить, с каким увлечением Грабарь читал курс музееведения и

реставрации в Московском университете.

...Ленин. Это имя было свято для художника, в течение шести лет

создававшего свою лучшую композицию.

"В. И. Ленин у прямого провода". Светает. Позади ночь. Долгая,

бессонная. Голубой рассвет брезжит в окне. В комнате с красными стенами

горит электричество. Свет лампы бросает резкие тени. Стынет недопитый стакан

чая.

Ленин диктует телеграмму. Строго, спокойно. Жест его руки тверд. Застыл

в ожидании телеграфист. Ленин на мгновение задумался... ;: :

За окном пробили куранты. Утро.

Еле слышно шелестит лента в руках Николая Петровича Горбунова, еще

мгновение - и прозвучит слово Ленина, которое поведет народ к новой победе.

Художник чрезвычайно деликатно, умно решил композицию. Внешне она

статична, но за кажущимся покоем ясно ощутима бурная жизнь, грозный грохот

боев гражданской войны.

Грабарь понимал важность задачи. Вот строки его воспоминаний:

"Я отдавал себе отчет в том, что моя тема не просто жанр, не случайный

эпизод, а историческая картина. Не о пустяках же говорил Ленин с фронтами во

время... интервенций с севера, востока, юга и запада, говорил ночи напролет,

без сна и отдыха, давая передышки только сменявшимся по очереди

телеграфистам. Совершались события всемирно-исторического значения, в центре

которых был Ленин. Как же его дать? Как показать? В каком плане?

Как происходили ночные переговоры?

По-разному. Ленин обычно брал клубок бесконечной ленты, прочитывал ее

и, бросив на пол, начинал диктовать, прохаживаясь по комнате и-