Письма из Ламбарене

Таким образом, ценою больших усилий все семьдесят ящиков были перевезены вверх по течению на наш пункт. Теперь надо было поднять их с берега к нам наверх. Все горячо взялись на дело. Старательно трудились и школьники. Занятно было видеть, как под ящиком засеменило вдруг бесчисленное множество черных ног, а в это же время по сторонам выросло вдруг два ряда курчавых голов и под шумные возгласы ящик стал медленно вползать в гору. За три дня все было поднято наверх, и прибывшие к нам из Нгомо помощники могли теперь вернуться домой. Мы не знали, чем отблагодарить мальчиков за их усердие: без них мы бы не сумели ничего сделать.

Распаковывать эти ящики оказалось совсем не просто. Было очень трудно разместить все привезенное оборудование. Мне обещали построить под больницу барак из рифленого железа. Но не было возможности даже укрепить балки: на миссионерском пункте нельзя было найти никакой рабочей силы. Уже несколько месяцев как торговля лесом идет очень оживленно, и купцы платят рабочим такое жалованье, что миссия не в состоянии конкурировать с ними. Чтобы я мог хоть как-нибудь расставить самые необходимые медикаменты, миссионер-ремесленник Каст привез мне полки; они сделаны из досок, которые сам он напилил и выстругал. Надо знать Африку, чтобы оценить, какое это богатство — полка на стене!

Я очень огорчался, что у меня нет помещения для осмотра и лечения больных. У себя в комнате принимать их было нельзя из-за опасности заразиться. В Африке все устраиваются так, — меня об этом с самого начала предупредили миссионеры, — чтобы негры имели как можно меньше доступа в комнаты белых. Это необходимо в целях самосохранения.

Поначалу я стал принимать больных и делать перевязки перед домом на свежем воздухе. Когда же разражалась вечерняя гроза, приходилось все поспешно переносить снова на веранду. Вести прием больных на солнцепеке было очень изнурительно.

* * *

Ничего не поделать, пришлось устроить больницу в помещении, где у жившего в этом доме передо мной миссионера Мореля [25] был курятник. На стене сделали полки, поставили старую походную кровать, а самые грязные места на стенах замазали известью. Я чувствовал себя на вершине счастья. В этой маленькой комнатушке без окон было, правда, очень душно, а дыры в крыше вынуждали весь день проводить в тропическом шлеме. Но зато при наступлении грозы не приходилось уже все прятать. Какое это было блаженство, когда в первый раз по крыше застучал дождь и невероятное стало явью — я мог спокойно продолжать свои перевязки!

25

... у жившего в атом доме передо мной миссионера Мореля... — Знакомство Швейцера с Леоном Морелем (1883 — 1976) относится к 1911 г., когда после своего первого пребывания в Африке (1908 — 1911) Морель возвратился в Страсбург, где его жена Жоржетта проходила медицинскую практику в городской больнице. Швейцер не раз говорил, что встреча в тот год с Морелями определила его выбор Ламбарене в качестве места своей будущей работы. Сами же Морели ко времени приезда Швейцера в Африку были переведены на другой миссионерский пункт, в Самниту. Они постоянно виделись с Швейцером, немало помогая ему и делясь с ним опытом своей работы в условиях тропиков. Леон Морель оставил воспоминания о своей жизни там и о трудностях, с которыми им пришлось столкнуться до приезда в эти края Швейцера. Приводим отрывок из этих воспоминаний.

«Мы с женой приехали в Габон в 1908 г. и работали там в Ламбарене, а потом в Самките. Мы имели возможность ясно увидеть, в каком положении находились в этой стране туземцы и европейцы, и опыт нашего пребывания там позволил нам в полной мере судить о том, сколь велика была там нужда во врачах.

Против сонной болезни фрамбезии, чесотки и многих, других заболеваний туземцы были совершенно бессильны, да и почти не пытались что-нибудь делать, а просто бросали больного на произвол судьбы. Он обычно валялся где-нибудь в самом дальнем и грязном углу хижины. Когда же ему становилось совсем плохо, то в качестве последнего средства близкие его пытались заговорить болезнь кровью: над ним ставили скамейку, на которой закалывали курицу, козу или овцу, так что кровь стекала на тело больного. Считалось, что если вселившийся в него злой дух напьется крови, то он, может быть, отступится от своей жертвы. Когда же и это не помогало, туземцы пангве уносили умирающего в лес и бросали его там, чтобы не слышать криков и воплей. Психических больных они привязывали к дереву где-нибудь подальше от деревни, а прокаженных просто выгоняли в лес.

Во время одной из поездок в районе Самкиты я как-то раз погнался за птицей-носорогом, прельстившей меня своим роскошным оперением, — мне хотелось сделать из нее чучело. Птица укрылась под высоким сводом, образованным сплетением лиан, и я последовал туда за ней. И вдруг я увидел, как в полутьме блеснули два светлых глаза. Сначала я решил, что передо мной пантера, готовящаяся к прыжку, но когда я уже прицелился, я заметил, чуть ниже устремленных на меня глаз черный лоскут и изъеденную проказой нижнюю челюсть. Это была прокаженная, все тело которой было в нарывах. Говорить она уже не могла, до такой степени язык ее был изъеден проказой. Я велел ей идти за мной, но панический страх перед белым, человеком заставил ее убежать и скрыться в глубине леса. Я вернулся в деревню и велел ударить в тамтам, чтобы созвать туземцев и расспросить их. Тогда старейшина сообщил мне, что прошло уже два сезона дождей с тех пор, как эту женщину выгнали из деревни, и он удивляется, как это ее до сих пор не съели кочующие муравьи или леопард. Подобная участь постигала всех этих несчастных, и не приходилось сомневаться, что днем раньше или днем позже, но женщину эту ждал такой же конец.

За время нашего первого пребывания на миссионерском пункте в Ламбарене с 1908 по 1911 г. мы могли воочию убедиться, сколь бессильны мы против этого бедствия. Моя жена воспользовалась нашим первым отпуском, чтобы приобрести в Страсбурге те знания, которых ей не хватало. Она прошла там два курса обучения — в гинекологической и хирургической клиниках. Во время прохождения второго курса она познакомилась с ассистентом этой клиники д-ром Швейцером и его будущей женой, которые готовили себя к работе в Африке. Он много расспрашивал нас об условиях жизни в Габоне, и госпожа Швейцер говорила нам потом, что полученные от нас сведения помогли ей отобрать действительно необходимые для тропиков вещи и не обременять себя лишним грузом» (Morel L. Lambarene um 1913. Begegnungen mit Albert Schweitzer, herausgegeben von H.W. Bahr und R. Minder. Munchen, 1965, S. 139 ff.; Minder R. Rayonnement d’Albert Schweitzer. Colmar, 1975).

В те же дни я нашел себе переводчика и помощника. Среди моих пациентов был один туземец с очень смышленым лицом, который хорошо говорил по-французски. Он рассказал мне, что служил поваром, но что ему пришлось оставить эту профессию из-за плохого здоровья. Я попросил его временно поступить ко мне на службу, так как мы не могли найти себе повара, и вместе с этим быть у меня переводчиком и лекарским помощником. Зовут его Жозеф, [26] работа у него спорится. Не приходится удивляться тому, что познания свои в анатомии, почерпнутые им на кухне, он выражает кухонным же языком. «У этого человека болит правое жиго, — говорит он. — У этой женщины боль в левой боковине и в филейной части».

26

Зовут его Жозеф... — Жозеф Азовани (? — 1966) — помощник Швейцера в течение долгих лет его работы в Африке, который к тому же был переводчиком с местных языков. Швейцер очень ценил его преданность и добросовестное отношение к работе.

К концу мая явился также и ранее приглашенный нами Нзенг. Так как он показался мне недостаточно надежным, я все-таки оставил у себя и Жозефа. Жозеф принадлежит к племени галоа, Нзенг — к пангве.

Теперь дело идет на лад. Моя жена ведает инструментами и делает все приготовления к хирургическому вмешательству; во время операций она бывает моим ассистентом. Вместе с тем она ведает перевязочными материалами и больничным бельем.

Прием начинается около половины девятого утра. Больные ожидают, сидя на скамейках в тени моего дома, перед курятником, в котором я работаю. Каждое утро один из помощников доктора объявляет правила поведения больных. Они гласят:

1. Вблизи дома доктора плевать воспрещается.

2. Ожидающим приема не разрешается громко между собой разговаривать.

3. Больные и сопровождающие их лица должны приносить с собой запас еды на целый день, потому что доктор не всех может принять утром.

4. Тот, кто без разрешения доктора проводит на пункте ночь, не будет получать лекарств. (Нередко случалось, что пришедшие издалека больные собирались в спальне школьников, выставляли мальчиков за дверь, а сами ложились на их кровати).

5. Флаконы и жестяные коробочки из-под лекарств надо возвращать обратно.

6. Когда в середине месяца пароход уходит вверх по течению, не следует беспокоить доктора, кроме как в неотложных случаях, до тех пор пока пароход не вернется. В эти дни он пишет в Европу, чтобы получить оттуда хорошие лекарства.

(Пароход в середине месяца, следуя вверх по течению, привозит почту из Европы, а на обратном пути увозит наши письма).

Эти приказы и запрещения очень обстоятельно излагаются на языках галоа и пангве и не вызывают никаких споров. После зачтения каждого пункта присутствующие многозначительно кивают головой. Все заканчивается настоятельной просьбой огласить слова доктора во всех деревнях, расположенных по берегам рек и озер.

В половине первого помощник объявляет: «Доктор идет завтракать». Снова многозначительные кивки. Пациенты расходятся и, усевшись где-нибудь в тени, едят свои бананы. В два часа они возвращаются снова. Нередко бывает, что в шесть часов, когда уже совершенно темно, иным так и не удалось попасть к доктору и им приходится являться на другой день. О том, чтобы осматривать пациента при искусственном свете, не может быть и речи из-за москитов и опасности заразиться от них малярией.

Уходя домой, каждый больной получает круглую картонную бляху на шнурке. На ней поставлен тот номер, под которым в моей книге записей больных обозначена фамилия больного, название болезни и те лекарства, которые он от меня получил. Когда он приходит снова, мне достаточно открыть соответственную страницу моих записей, чтобы восстановить все данные о его болезни и тем самым избавиться от необходимости расспрашивать его обо всем вторично. В журнале этом указано также, сколько флаконов и жестянок с лекарствами, а также сколько бинтов получил тот или иной пациент. Благодаря этим контрольным записям я могу истребовать все обратно и почти в половине случаев получить. Сколь много значат в этих диких местах флаконы и жестянки, понимает только тот, кому приходилось готовить для своих больных лекарства, находясь среди девственного леса.

Воздух здесь настолько влажный, что даже те медикаменты, которые в Европе отпускаются в бумажной обертке или в картонных коробках, здесь удается сохранять только в закупоренных пробкой флаконах или в плотно закрытых жестянках. Я все это недостаточно учел, и поэтому мне приходится теперь вступать в пререкания с моими пациентами всякий раз, когда они забывают дома или теряют дорогой очередную жестянку. Своих друзей в Европе я в каждом письме прошу собирать для меня среди знакомых большие и малые пузырьки, стеклянные тюбики с пробками и жестяные коробки любых размеров. Как радостен будет для меня тот день, когда у меня окажется достаточное количество всех этих предметов.

Круглую картонную бляху с номером большинство больных носит на шее вместе с другой, жестяной бляхой, означающей, что они внесли правительству за текущий год подушную подать в сумме пяти франков. Случаи, когда они теряют или забывают эту бляху, редки. Многие — в особенности это относится к пангве — считают ее своего рода фетишем.

Туземцы, говорящие на языке галоа, называют меня словом «оганга», что означает «человек, раздающий фетиши». Другого слова для понятия «врач» у них в языке нет, ибо все негры-знахари занимаются тем, что раздают фетиши. Пациенты мои считают вполне естественным, что тот, кто исцеляет болезнь, может и вызвать ее в человеке, притом даже на расстоянии. Не перестаю удивляться, что меня считают человеком добрым, но в то же время и страшным.