Питерские каникулы

Мишка набрал воздуху и громко крикнул:

– Что этот тип и делает!

Кого он имел в виду, я, честно говоря, не понял. Но тот, кого Мишка имел в виду, видать, понял все отлично, потому что стояли мы под деревом, и на Мишку тут же сверху, подломившись, рухнул огромный сук прямо с цветами и неясно какими плодами. Мишка еле-еле успел отскочить.

– Живая иллюстрация произвола и тирании властей!
– высказался он мрачно.
– Видали?

– Да ну, - хмыкнула Катя, - тоже мне.

И закурила.

Клуб, в котором мы устраивали общее собрание, находился где-то на окраине этой самой Стрельны, и туда пришлось долго идти по заброшенным садам вдоль моря. Крапива цвела, иван-чай рассыпал лепестки по огромным матерым лопухам. Тропинка была так тепла, что все мы сняли обувь и пошли босиком. Катя шла впереди меня, и я шел, словно по воздуху; море стояло абсолютно гладкое, как пруд, на нем было ни тени, ни маленькой волны, только изредка валялись тут и там ржавые консервные банки да на привязи застыли невзрачные лодочки.

– Скажите, - спросил я сразу всех, - а далеко ли до Зеленогорска?

– А зачем тебе?
– насторожилась Катя.
– Сан Саныч, зачем ему?

Александра Александровна успокоила ее:

– Да ты что, не может быть, чтобы он знал про выдемборцев.

– Кто такие выдемборцы?
– поинтересовался я.

– Жуткие люди!
– возгласил Мишка, забежал впереди меня (а шли мы довольно чинно), и стал изображать.
– Главарь у них Пармен, - тут Мишка закатил глаза и сложил ручки, - он толкает речи на три часа, как Фидель, пьет как сапожник, а недавно, - Мишка прыснул, - он украл мороженое!..

– Ну, он роздал его избирателям, - ради справедливости пояснила Александра Александровна.
– Понимаешь, Егор, у них сегодня тоже собрание. Только в Зеленогорске. И Катя, дурочка, испугалась, что ты собираешься нас с ними помирить.

– Это абсолютно невозможно, - строго сказала Катя.

– Вот еще!
– фыркнул я.
– Очень мне надо кого-то там мирить! Да я их и знать не знаю!

И я для обострения кровожадности сорвал голыми руками охапку зрелой мучнистой крапивы. Слева сквозь жирную зелень виднелись разваленные посеревшие дворцы, и сады, заросшие снытью, и остатки фонтанов - кубик на кубике.

Наконец, мы пришли. Клуб оказался огромным голубым сараем с рюшками. Краска на нем местами облупилась, но крыльцо было новое, а над крыльцом было написано по-русски: "Мерри Крисмас!"

– Очень актуально, в июле-то, - прыснула Катя.

– С Рождеством, любезные мои конфиденты!
– крикнул Мишка.

Вишь культурный какой, подумал я с неприязнью. Мне-то все эти исторические подробности под страшной тайной рассказывали, по капельке выжимали и в воде разводили. А эти, питерские, небось, хлебают культуру в немереных дозах, и хлебом не заедают! А Мишка вообще выпендривался. Мы все нормально на крыльцо зашли, а он разбежался и прямо на перила заскакнул и на них на голову встал, столбиком, да так, что они треснули.

На этот звук выбежал представитель местной партийной элиты. По нему было видно, что выбирать единого кандидата начали без нас.

– А-а!
– радушно приветствовал он нас.
– Давайте скорее, а то мы все вы... выберем!

– Без нас нельзя, - добродушно пожурила его Александра Александровна, закрутила ус и стала пробираться в дверь. За ней повалили и мы.

Сначала мне показалось, что внутри полный мрак - так светло и хорошо было снаружи. Однако потом глаза привыкли к темноте, и я понял, что где-то под сценой даже горит лампочка. Потом я увидел и саму сцену. Сцена была разломана на дощечки; где-то посередке торчал дохлый микрофон, сзади виднелся рояль с гнилыми зубами и прилипшей папиросой в углу рта. Он явно не знал ничего, кроме "Собачьего вальса" и, может быть, "Мурки". В самом зале, среди битых стульев и трухлявых пюпитров, сидели на корточках кандидаты и простые члены партии. Все они были веселы. Посередке на бывшем контрабасе стояли вина и закуски.

– Но почему, - изумилась Катя, - мы не пойдем на улицу, где так много солнца, света, и есть можно с листа?

– А капелла, сударыня, а капелла!
– ххекнул местный главарь.

– Как вы наивны, дитя мое...

– Нас давно ищут с собаками!

– Нужна строжайшая конспирация, - сверкнула глазами пожилая грузинка в цветастом платке.
– Поэтому мы уж лучше посидим чуть-чуть здесь...

– Чем сидеть двадцать пять лет на Колыме без права переписки!
– упоенно завопил Мишка.
– Да!

– Усаживайтесь, усаживайтесь, - пригласил нас местный главарь.
– Вот черносливовая наливка "Спотыкач" от псковских друзей. Не пейте местный "Спотыкач", - псст, это не то, - главарь изобразил на лице брезгливое снисхождение.
– А вот псковский - это да...

– Но это не мужской напиток, - гордо сказала Александра Александровна.
– Мне бы чего покрепче, позабористее.

– А вот, например, перцовка, - выхватила грузинка, - ух, забористая. И перчик внутри.

– Егор, покажи, как у вас на Урале, - потребовал Мишка.

У меня были планы на дальнейшую жизнь, я намерен был оставаться трезвым сколько возможно, но как-то независимо от рассудка мои руки быстренько налили полный стакан перцовки, и только когда она наполовину опрокинулась внутрь меня, я сообразил, что поступаю не в согласии со стратегией. Надежда была теперь только на закусь, - однако и местные, и наши будто с голодного города приехали. Даже Катя, божественное, небесное существо, незаметно тащила в ротик все новые кусочки и только облизывала губки.

– Чтоб не последний!
– провозглашал Мишка, и крутился на голове. Веселися, дыборосс!

– Виват Дыбороссия!
– откликались члены.

Надо сказать, что приходило все больше и больше народу, пока не набился полный сарай. Солнце сияло снаружи, у нас же царила темнота, еле прерываемая пыльной лампочкой, так что было и не видно: кто пришел, чего хотят. Впрочем, чего хотят, можно было угадать по повсеместному бульканью и блеску очей.

– А "Владимирский централ" кто-нибудь нам слабает?
– наконец закричал Мишка.
– Ну-ка, ну-ка!

Кто-то вылез на сцену и пошел мучить роялю. Голосовать никто и не думал, и я наконец принял решение: не дожидаясь темноты, отправиться по чистой глади Залива в Зеленогорск и там принять учение в голосовании выдемборцев, а потом, утром, приехать обратно - наверняка к этому времени у дыбороссов тоже дойдет до дела, и так я смогу проголосовать и там, и там. Одно было плохо: Катя все время на меня смотрела, улизнуть от нее было трудно.
– "Еще поплывет за мной, - думал я, - с нее станется".