Питерские каникулы

– Да чо вы смотрите!
– заорал тут один бритоголовый.
– Они же тут все жиды!

Бритоголовые пошли на коммунистов. Те замахали авоськами и отступили. Бритоголовые начали драку. Коммунистический дед, брякая орденами, наскакивал на него и азартно кричал:

– Бей фашистов!

С перекрестка уже бежали менты. На нас никто не обращал внимания. Грянула пушка с крепости, сгустился мрак и пошел горячий проливной дождь; молния хряськнула в тополь, и тот аккуратно лег поперек Невского; дыбороссы собрали флаг, Мишка поспешно спрятал выручку, и мы побежали под навес, на котором было написано: "Балтика".

– А!

– кричал в красной темноте среди грома Мишка.
– Как я?!

Но никто не поддержал его, потому что вообще трудно находиться в обществе гения. А Мишка, конечно, был гений. Он сидел на дубовой бочке среди снастей. Все было обставлено подобно кораблю. Катерина пила мелкими глотками и все время курила в сторону.

– Ну, давайте обсудим план дальнейших действий, - предложил толстый старый член Валера.

По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой - в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.

– У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка.
– Это значит, что будет все, как я сказал. То есть мы скинемся и пойдем на Неву. Там романтично и есть где поссать.

– Фу, какой ты пошлый!
– немедленно вскричала Катерина.

Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве - туда волокла нас бурная толпа.

До того я никогда не видел настоящей питерской белой ночи. Сквозь оливье пробираешься ты в ней, сквозь разноцветное оливье, накромсанное кусочками разной формы: тут круглый горох, и квадратная колбаса, и аморфная картошка, и все в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли таинственные, мокрые покровы. Солнце в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было поверить, что оно - звезда. А еще в Питере были какие-то абсолютно остервенелые выпускники.

– Ура!
– ревели они жуткими голосами, катаясь друг на друге.
– Мы дожили!

То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого, светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.

– Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.

– А ты - не думаешь?

– Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо пьяных теней.

Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в них и в панике не заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.

– Стой, кто идет!
– засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.

В блестящей темноте я вырвался на свободу; Дворцовый мост поднимался под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.

– Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.

Люблю ездить на лошадях.

– А почем?
– спросил я.

– Смотря, - пожала плечами девица.

Лошадь была ничего. Я сел на нее, наддал, и она поскакала. Народ почему-то шарахался, хотя я ехал не так уж быстро. За мной сквозь толпу гнались Мишка и хозяйка лошади.

– Он губернаторский племянник, - доносились до меня Мишкины враки.
– С него больше шестидесяти рублей брать нельзя.

– Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?

Услышав сумму, я обалдел, наддал лошадке, и та рванула сквозь толпу прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря:

– Ага! Вот он, кустарный писун!

Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней мере, котлован уже вырыли. В кромешной темноте мы вдвоем с лошадью пронеслись по дну котлована. Посередине стояла для ориентира невысокая колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.

– Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.

Народу уже поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед ним в пыли сипло звенели пятаки. Из-за всей этой беготни пиво во мне взболталось, и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.

– Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.

– Я не так говорил, - лапая ладошками землю, ответил Мишка, - я говорил, что тут есть где поссать...

– Ну и где же?

– Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.

Уже начало неприятно белеть небо. В этом новом свете я увидел: на волнах у каменных ступеней качался катер. На боку у катера было выведено: "Чекист".

– Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать ли мне на него?

– Пожалуйста, - позволил Мишка.

Катер сильно качался, но мне удалось сделать свои дела; потом я сделал шаг назад и опрокинулся в воду, причем пришелся прямо вертикально к поверхности Невы, отчего ноги мои перелетели через голову. Несколько секунд я очумело хлебал воду, потом резко вынырнул и обнаружил, что Нева полна долларами. Экскурсовод стоял на катере и крыл меня по матери. Катерина стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.

"Все-то у меня не слава Богу", - подумал я досадно. Лошадиные подвиги Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.

– Десять долларов, - сказал я, вваливаясь в квартиру, бабушке. Заработал честным трудом!

– Каким таким честным трудом?
– подозрительно спросила бабушка, зевая.

– Из Невы человека спас!
– гордо ответил я.

– Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.

Я глянул на часы. Время подходило к десяти.

– Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.

– На какой митник-магнитник?
– проснулась бабушка.
– А физику когда учить будешь?

– Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая кроссовок.

Бабушка растерялась и рассердилась.

– Да пошел ты со своей физикой, - высказалась она и отправилась смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал на митинг выдемборцев.

Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам, все они должны были отсыпаться в домах. Ведь только я так крут, только я двухпартиен.

6

В отличие от вчерашнего, митинг выдемборцев я нашел сразу: по вождю Пармену. Он торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под капусты, а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они не разлетелись. В руке у Пармена была газета "Справедливость": он использовал ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.

– Наши чиновники - взяточники и воры!
– кричал Пармен.
– Но мы-то знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия приходится ждать триста лет, преступна!