Питерские каникулы

Народ останавливался послушать Пармена. Варька сразу заметила меня и быстренько приплела к делу:

– Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.

В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел, и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.

Я зажал в руке деньги и помчался покупать мороженое. Оно стоило пять рублей. Я вручил продавщице две десятки и попросил четыре стаканчика. Продавщица выдала товар, а потом дала мне семь рублей сдачи. Я бестрепетно принял их и потребовал у нее еще два стаканчика. Продавщица подозрительно покосилась на меня, смахнула пот с усиков, выдала еще два и уже как-то свирепо дала пять рублей сдачи.

– Еще один можно?

– А сразу, молодой человек, вы не могли?
– прорвалась продавщица, но стаканчик все-таки дала.

Итак, я оказался обладателем семи стаканчиков мороженого. Они стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.

– Ждри, - объявил я Варьке.

Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.

Варька взяла один, Герман - другой, третий я. Но оставалось четыре штуки.

– Пармену дайте, - предложила Варька.

– Ты дура, - заявил Герман.
– Раздайте народу!

Я решил выполнить волю партии немедленно. Слушали Пармена примерно шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из старушек. Тут же стояла и моя бабушка. Меня она не видела, потому что все время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:

– Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!

Варька тут меня в бок толкнула и говорит:

– Слушай, ты заметил, они мороженое любят.

– Его сейчас все любят, - возразил я.
– Там, кстати, продавщица какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.

Варька проследила долгим взглядом из-под некрашеных ресниц, потопала серым сандаликом, да и говорит:

– А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.

– А давай, - говорю.
– Ты ее будешь отвлекать, а я лоток через улицу перевезу и закрою российским флагом.

Варька бегом метнулась на ту сторону Невского, я тихо за ней, к тумбе холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей на ушко зашептала. Предположительно:

– У вас дома утюг горит.

Или:

– Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.

Или еще что что-то, не знаю, а только продавщица ахнула, гикнула и помчалась, хлопая тапками, за угол; тут-то я вылетел из засады, и мы с Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо сказать, что с непривычки нам было тяжело, и мы даже провели несколько не самых приятных минут, когда застряли последи Невского на красный свет, а машины на нас громко бибикали.

– А может, назад?
– затрусила Варька в тот миг.

Но я на нее прикрикнул:

– Куда назад! Риск благородное дело!

В общем, прикатываем. Бабушка моя как раз к тому времени ушла, так она меня и не видела. Фонтан дымился, звенел приторным голоском. Речь Пармена, как и солнце, как раз в зените стояла:

– Но никогда мы не доходили до такого позора!
– рычал он, почти не отбрасывая тени, а Герман и еще несколько членов, как кордебалет, держали ему ящики.

Тут мы с лотком как раз подоспели. Я флаг накидываю, а Варька кричит:

– Бесплатное мороженое! Бесплатное мороженое!

Только она это прокричала, сразу налетела туча народа. И кто слушал, и кому пофиг, и кто автобуса ждал, и вообще все. Варьке даже пришлось от лотка отойти. Орава прямо на него навалилась, кое-кто жадный даже внутрь залез и чавкал там среди сухого льда. Пармен со своих ящиков пригляделся, заметил нашу инициативу и как закричит:

– Вы что, сдурели? Как же теперь управлять этими народными массами?

– А никак, - говорит ему кривоногий Герман.
– Теперь пока все не сожрут, не отстанут. Кстати, откуда вы взяли мороженое, дети?

– Нам его подарил благодарный народ, - говорю я.

– А-а, - успокоился Герман.
– А то мне в милицию нельзя, я армию кошу.

Люди наши тут совсем разошлись, еще бы, халява все-таки. Какой-то молодой человек отходит, у него семь палочек изо рта торчит. Девицы друг друга мороженым обмазывают. Жара-то сильная была. Варька тут за проспект вгляделась и шепчет мне:

– Смотри, как интересно. Менты бегут, свистят, а впереди продавщица мороженого.

– Точно, - говорю.
– И чего это они разбегались в такую жару. Знаешь, мне, наверное, пора идти.

– Да, и мне, - засобиралась Варька.
– Только надо договориться, где мы встретимся. Знаешь, давай в кафе "Рассвет".

И мы с Варькой помчались в разные стороны, причем, хотя мчались мы действительно в разные стороны, я почему-то видел, каждый раз как моргал, как она выстилает своими длинными тощими ногами, и как развевается ее китайская юбочка в пятнах от мороженого. Герман и Пармен соскочили с ящиков (груда обрушилась, загородив милиционерам путь) и тоже побежали. Каждый раз, как я открывал глаза (и чем дальше я бежал), я видел, что погода стремительно портится. Там, вдали, топотали и свистели: поднялся жаркий ветер. Я бежал по улице Казанской, кривой, как сабля; на углу Вознесенского стоял, кусая губы, председатель Комитета Финансов и думал, как ему избавиться от своих врагов. Ветер с шорохом поднимал дамам юбки; потом шумно полил дождь, и я, весь мокрый, потопал к Сенной. Дождь имел странный вкус и запах; вероятно, где-то взорвали водочный завод, и крутые пары спирта, поднявшись вверх, образовали эту тучу. Глаза мне заливало, гром гремел и молнии гудели в проводах.

Наконец, я устал и прыгнул вбок; там как раз открылась какая-то дверь, и так, боком, крутясь, я влетел в маленькую пивнушку. Там горел ночник на бронзовой львиной лапе, там пили пиво и не знали, что делается на улице.

– А вот и Егор пришел!
– хором сказали Герман, Пармен и Варька.
– Где ж ты гулял столько времени?

– Что вы сидите!
– выложил я.
– За что вы платите! Там на улице винный дождь идет, а они тут пиво дуют, как придурки.

– Так при дураках живем!
– завопил Пармен.

Вся пивная выскочила на улицу и стала кататься по лужам, пропитываясь пьяной влагой.

Дальнейшее помнится мне смутно; вроде как потом мы, обратившись к посветлевшему небу, молили о продолжении банкета, но оно сделало небольшой перерыв. Потом помню деревянный дом и пруд с ласково растворенным в нем дождевым спиртом, а в пруду грелась сероглазая Варька. Стало темно, как в пушке, и невыносимо жарко. Я поднялся по лестнице, которая все время вела вверх и вбок, так что моя левая сторона сплошь измазалась белесым мелом со стенки. Из-под дверей пахло жареной картошкой и валерьянкой: бабушка волновалась за мое прошлое, настоящее и будущее. Я нажал на кнопку звонка; дверь беззвучно отворилась во тьму, и бабушкин голос произнес почему-то сверху и сзади: