Питерские каникулы

– Во наклюкался-то! Весь в прадедушку!

Здесь мне, по состоянию моему, полагалось мирно уснуть, но вместо этого я почему-то не спал еще весьма долго. Мне стало жарко и невыносимо плохо от маленького кусочка задохшейся курицы, которую мне скормила бабушка ради какой-нибудь закуски. Эта курица была, конечно, отравленная; чтобы избежать злорадных бабушкиных взглядов, я сполз по лестнице вниз и долго, позорно лежал у входа в парадное, потом сидел на корточках и трясся в такт дождю, заметавшему всю пустую улицу, и старые дома цвета брусничного варенья, и слепые окна, и кирпичные заборы.

Проснулся я на полу своей комнаты оттого, что сломанное буратино злобно впивалось своим острым носом мне в живот. В дверях возвышалась бабушка.

– Вставай, - приказала она.

Я встал.

– Пошли.

Кругом было совсем светло и опять жарко, но дождь шел по-прежнему, отзываясь во дворах тихим серым звоном. Бабушка усадила меня за стол, налила рюмку водки и приказала:

– Ждри.

Я выпил, и мне сразу захорошело; серый мир за окном приобрел розовый оттенок, и дождь пошел медленно, мечтательно, вперемешку с тополиным пухом, словно бы от неба отваливались мягкие теплые кусочки, и в бабушкином взгляде я уловил тень уважения и одобрения. Заметив все это, я властно хлопнул рукой по колену и прикрикнул:

– Нну?! Доложить обстановку!

Бабушка сбегала в комнату, принесла оттуда два малюсеньких замусоленных листика и, глядя в них, доложила:

– Значить так. Завтра у тебя первый экзамен в институте Политехническом. Тамотко надоть тебе сдавать физику, слышь. Вот. Так что сегодня я тебя никуда не пущу, будешь сидеть у себя в комнате и учить, а то мне от твоего отца нагорит.

– Это тирания, - молвил я, глядя на бабушку прямо и бесстрашно. Впрочем, я, так и быть, соглашусь на это требование, хоть оно и противоречит правам меня как человека и гражданина.

– А что ж тебе делать-то, - ехидно сказала бабушка.
– Ключики-то у меня.

(Надо вам сказать, что дядина квартира запиралась изнутри тоже ключом; на дверях даже были нарисованы две стрелочки: "откр" и "закр". Правда, направления стрелочек дядя нарочно перепутал, чтобы шпионы не догадались.)

Итак, бессильно скрежеща зубами, я отправился к себе в комнату. Учебник физики, помахивая страницами, бросился мне навстречу, но я уклонился от объятий, прошел к окну, распахнул обе створки и застыл, глядя в розовые кружева дождя.

7

Я не могу назвать себя умным человеком, но одно знаю с рождения: если не хочется ничего делать, то следует действительно не делать ничего. Не надо отговаривать свой организм от безделья: читать книжки, пытаться тем более работать или учиться, строгать палочку, рассеиваться у телевизора, телефона или компьютера. Надо вот именно застыть и раствориться в окружающем мире, так чтобы пустым дуновением вымело из головы все мысли, из сердца все чувства, и, собственно, чтобы тебя некоторое время не было вообще.

Так стоял я очень продолжительное время, а потом в глубине квартиры зазвонил телефон, зашаркали шаги, и послышался бабушкин крупный разговор:

– Занимается он, занимается, говорят! Подойти - не может...

На этом месте я уже выхватил у бабушки телефонную трубку и крикнул:

– ВАС слушают!

– Зачем орать-то так, - сказала бабушка.

– Это Катя, - сказали в трубке.

Я запутался и ответил еще раз, для порядка:

– Вас слушают.

– Какой ты странный, - сказала Катя.

– Не умеешь ты с девушками разговаривать, - сказала бабушка.

Она и не думала уходить, так и стояла подбоченившись.

– Слушай, приходи сегодня...

– Никуда я тебя не пущу! Тебе надо физику...

– Тут проблемы, - сказал я.
– Это по какому праву?

– Ни по какому, - обиделась Катя.
– Не хочешь, не приходи.

Бабушка сатанински расхохоталась; я хотел ее пнуть, но она увернулась и отскочила.

– Я хочу, хочу!
– заревел я, как медведь.
– Катя! Приходи ко мне в подъезд! Улица Верейская, дом такой-то! Приходи через час, я тебя ждать буду.
– Тут я брякнул трубку и повернулся к бабушке: - Если еще раз ты залезешь в мою личную жизнь своими костлявыми...

– О, о, о, - передразнила бабушка.
– Ладно, в подъезд я тебя выпущу. А чтобы ты не сбежал, я тебя стальной леской привяжу, рыболовной. А то знаем мы вас... ходоков.

Ровно через час я стоял на лестнице у полукруглого окошка между вторым и третьим этажом - дальше дядина леска не дотянулась. За окошком дождь дышал светом-радостью мне в лицо; Катины шаги слышались все ближе и ближе, наконец, она сложила зонтик, отряхнулась, вышла на площадку, села на корточки, скукожилась и закурила сигаретку. Личико у нее было мокрое и маленькое.

– Че, как экзамены?
– спросила она насмешливо.
– Все уже провалил?

– Вот, - ответил я, - завтра первый сдаю.

– Никуда ты не поступишь, - заявила Катя.
– Это я тебя не обижаю, а просто чтобы ты, дурачок, времени не тратил.

Я разозлился: вот надо же, пришла и обзывается.

– Знаешь, - огрызнулся я, - уж лучше я потрачу, а там видно будет.

– Дурачок, - повторила Катя.

Она затянулась, двумя руками отлепила от лица мокрые волосы, развела их в стороны, и в полумраке среди мрамора и пыльных перил стало видно, что лицо у нее все дождем зареванное - под глазами серая тушь, а ушки маленькие, как перышки.

– Катя, - сказал я деловым тоном, подходя, - давай поцелуемся. Только не кусайся.

– Я не буду, - уверила Катя испуганно, глядя на меня с корточек.

Так целоваться было неудобно, поэтому я тоже присел к ней. Там, у пола, запахи стали яснее, и сквозь толщу табака я почуял саму Катю, - пахла она молоком, как младенчик.

– Не умею я целоваться-то, - в замешательстве прошептал я.

– Не умеешь, не берись, - фыркнула Катя, отодвигаясь.

Так бы мы и не решились, но тут послышалось отовсюду: чье-то хихиканье, как по команде; и чьи-то шаги сверху и снизу, и дождь пуще и слаще, и голоса все ближе! Я решительно двинул губы ближе к Катиным, Катя раскрыла ротик, и поцелуй удался.

– Правильно, - похвалила Катя.
– Способный. Может, и поступишь куда-нибудь.

И тут леска, за которую меня привязала бабушка, натянулась, дернулась, да так, что я хряпнулся лицом на мрамор и поехал вверх, как Винни-Пух, считая ступеньки головой.

– Прощай!
– замахал я руками.

Остолбеневшая Катя долго стояла на площадке, вытаращив глаза, и смотрела мне вслед, держа личико высоко, как на блюдечке.

Бабушка стояла в дверях квартиры и сматывала удочку.

– Свидание окончено, - объявила она сварливо.