Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)
Шрифт:
– Может быть! – сказала она.
– У меня болят ножки! – пожаловалась девочка.
Женщина безвольно опустила руки.
– Мамочка, – сказала девочка, – я больше не хочу на эти холмы!
* * *
В последующие полвека женщина приходила на холмы одна и, ласково трогая заросшие мхом валуны, жадно глотала воздух.
Тишина.
Безответность.
Мысли.
Всякие.
Порой самой непонятные.
А в конце дня женщина спускалась к обочине дороги.
– Ну, что? – спрашивал водитель пригородного автобуса.
* * *
Зимой
Пустота.
Мертвенность.
Усталый мозг.
Усталые глаза.
По ночам женщина металась в постели, зовя к себе из памяти прошлого нежность.
И томилась верой.
И безверием.
Спать!
Уснуть!
Спать!
Уснуть!
Утром – новый день…
Новые глаза…
Новые холмы…
Новые боли в груди…
Прибегал внук, и тогда женщина читала ему книжки о войне за Независимость или рассказывала о дедушке, который там, на холмах, остался…
Однажды внук сказал:
– Мама считает, что теперь дедушку не найти…
– Мы найдём! – перебила женщина.
– Правда?
– Мы найдём!
Мальчик обнял бабушку и спросил:
– Это тогда, когда я стану взрослым?
– Торопиться быть взрослым ни к чему, – сказала бабушка.
«Уснуть! – говорила она себе, оставаясь одна и пытаясь разглядеть сквозь размытые ночью стёкла окон дальние холмы.
Спать!
Уснуть!»
На стене, над кроватью, фотография дочери и внука.
Спать!
Уснуть!
Спать!
Уснуть!
Молитва.
Долгая.
Жаркая.
Честная.
Однажды сердце женщины разорвалось.
* * *
От своих сверстников внук отличается разве лишь тем, что два раза в год – весной, когда земля под Иерусалимом подсыхает, и ранней осенью, когда спадает жара – он взбирается на холмы и там долгими часами бродит, что-то высматривая за валунами, покрытыми густым наростом унылого мха.
Чушь собачья
На меня нашло…
Заметив в толпе прохожих женщину с большими грустными глазами, я забежал в цветочный магазин и выбрал букетик из пяти астр.
– Пожалуйста, примите! – сказал я проходившей мимо меня женщине.
– Что?
– Цветы я нёс сестре, – солгал я, – только её не оказалось дома…
– Но…
– Сестре принесу в другой раз!
– Вы, наверно, хороший брат! – улыбнулась женщина.
– Очень, – заметил я, – очень хороший!
Женщина улыбнулась снова.
– Сегодня цветы ваши! – я ощутил острое желание взять женщину за руку и уйти с ней туда, где ни города нет, ни прохожих, ни вообще никого…
– Что ж… – проговорила она.
Я опустил глаза и искоса взглянул на её бёдра.
– Что если нам вместе поужинать? – предложил я.
Женщина не ответила.
– Сыты?
Вдруг, крепко сжав мои пальцы, она прошептала:
– По горло!
– Тогда я провожу вас, ладно?
– Что ж, – сказала она, – что ж…
Дома она включила большой вентилятор.
– Душно, – сказала она.
– Душно, – отозвался я.
В углу на диване сидела маленькая девочка и смотрела по телевизору носорогов. За окном
была видна стена соседнего дома. Поставив астры в синюю вазу, женщина ушла на кухню и вернулась с бутылкой воды для девочки.– Мы ни о чём не говорим, – заметил я.
– Надо?
– Не хотите?
Она пожала плечами и спросила:
– О чём?
Я перевёл взгляд на носорогов, а потом сказал:
– Ну, например, о жизни, о Боге, о смерти…
Женщина подняла голову и стала разглядывать вентилятор.
– Хотите поговорить о Боге? – спросила она.
Я немного задумался.
– Нет, пожалуй, – сказал я, – тут многое не скажешь…
– Тогда о смерти?
– Нет, ещё нет…
– А о жизни, – женщина посмотрела на меня своими большими грустными глазами, – о жизни следует помолчать…
– Следует?
– Помолчите!
– Я подумал, что…
– Знаю!
– Знаете?
– Женщина всегда знает, о чём мужчина молчит…
Я вздрогнул.
– Это ужасно, если так!..
Теперь по телевизору показывали уточек.
– Вам, наверно, пора уходить? – неожиданно проговорила женщина.
Я поклонился и вышел.
А на улице я вдруг почувствовал желание не расставаться с этой женщиной и просто молчать.
– Буду молчать! – сказал я, вернувшись. – Не хочу ни о чём думать…
– И я не хочу думать…
– И не говорить…
– Ни о чём…
Я молча поцеловал её в глаза.
– Знаешь, о чём я молчу? – спросил я потом.
– Знаю! – ответила женщина.
– Теперь пойду! – сказал я.
– Иди!
– Не хочу!
– Не иди! – закрыв дверь крохотной комнатки, она расстегнула блузку, легла на узкий диван.
Опустившись на колени, я провёл ладонью по её животу.
– Что же будет теперь? – спросил я.
Она молчала долго-долго. И вдруг сказала:
– Теперь ты знаешь всё…
Мы вернулись в комнату, где по телевизору рекламировали мебель. Девочка уснула.
– Приду ещё, – сказал я женщине.
– Зачем? – спросила она.
– Поговорим о Боге, о жизни, о смерти…
– О жизни помолчим! – сказала женщина.
– Можно, я уложу малышку в кроватку? – спросил я.
Женщина молча погасила в комнате свет и встала за моей спиной.
– Остаёшься? – я услышал, как женщина дышит.
– Да!
– Почему?
– Жизнь!
Женщина обхватила меня руками. Всего обхватила. И было много рук.
Я обернулся и увидел большие мерцающие в полутьме глаза.
– Жизнь! – повторил я.
– Чушь собачья! – прошептала женщина.
Я молча отнёс девочку в кроватку.
На танке
Григорию Кановичу
В полдень, приведя в страшное недоумение местных жителей, коз и собак, на глухой улочке заброшенного в Негеве посёлка появился танк и четыре автобуса. Неторопливо продвигаясь вдоль улочки, колонна остановилась возле дома старого Цахи, ибо дальше путь упирался в узкий деревянный мостик над высыхающей летом речушкой, а дальше, за мостиком, мир ограничивался редкими чахлыми кустами на приземистых и, казалось, вечно сонных холмах.